— Обнаружь я этого человека, я заполучил бы и картину, — раздраженно бросил инспектор Катон.
— Похоже, вы тоже заинтригованы. И считаете, что во всем этом деле картине отведена определенная роль!
— Да, она неизвестная величина в задаче, и это мне очень не нравится. Можно предположить, что картина имеет необычайную ценность, но что за критерии этой ценности? Может, она вовсе и не имеет отношения к убийствам.
— На мой взгляд, слишком уж много «может». Я не смогу спокойно спать, пока дело с картиной не прояснится.
— Поступайте как знаете, Зюйтхоф, если это дарует вам утешение.
Катон отодвинул опустевшую кружку в сторону и поднялся.
— Для меня дело закрыто. И у меня масса других, которые еще предстоит распутывать.
После того как инспектор попрощался и ушел, я заказал еще кружку пива. Впрочем, одним пивом дело не ограничилось. Чтобы избавиться от кошмарного зрелища, мне потребовалась здоровенная бутылка водки.
Ослепительный луч солнца вырвал меня из бесконечной вереницы кошмарных сновидений. Оссель вновь и вновь умирал на моих глазах, глядя на меня с немой укоризной. А разве не имел он на то оснований? Разве не я был соучастником его гибели на эшафоте? Кто обязан был помочь ему, если не я? Кто должен был предпринять все возможное, да и невозможное ради его спасения, если не его единственный друг Корнелис Зюйтхоф? И даже проснувшись разбитым, я был несказанно рад освободиться от пут ночного кошмара. Тревожные образы растворились в свете наступившего утра, но вот отделаться от чувства вины было вовсе не так просто.
Невольно зажмурившись от яркого света, я не сразу сообразил, что я не дома. Я видел перед собой не широкие окна комнатки вдовы Йессен, через которые по утрам проникал мягкий рассеянный и привычный свет, а четырехугольное, почти квадратное оконце, выходившее на восток. Восходящее солнце нещадно высвечивало все мои еще не осмысленные грехи.
Поворачиваясь на бок, я внезапно уперся локтем в чье-то мягкое, грузное тело. И тут же послышалось недовольное мычанье. Мой взор блуждал по розовой плоти — округлому бюсту, полным бедрам, пухлому животу. Да с таким выменем можно целый взвод солдатни молоком опоить. Волнистые светлые волосы спадали на покатые плечи, обрамляя краснощекое круглое личико.
Женщина была еще молода, и, лишь сделав над собой усилие, я сообразил, каким образом очутился в ее постели. Звали ее Эльзой, она прислуживала в той самой харчевне, куда меня затащил судебный инспектор Иеремия Катон. Я вспомнил о водке, которую не пил, а хлобыстал после отбытия инспектора. Потом непонятно как я оказался в могучих объятиях Эльзы.
Все остальное тонуло в пьяной одури, но, если судить по нашим с ней обнаженным телесам, нетрудно догадаться, чем завершился вчерашний вечер. Вместо милых сердцу воспоминаний о минувшей ночи меня терзало чувство вины — нечего сказать, быстро же ты утешился после потери своего единственного настоящего друга! Напился как свинья, подцепил бабу и…
Пытаясь дотянуться до валявшихся на полу штанов, я невольно разбудил Эльзу. Девушка зевнула во весь рот, потянулась, выпятив чересчур пышные груди, словно желая вновь продемонстрировать мне во всей красе свои плотские достоинства. Я застыл, тупо уставившись на розовую кожу, не испытывая ничего, что даже отдаленно напоминало желание, а одно только отвращение. Отвращение к себе.
— Ты что, уже собрался уходить? — осведомилась Эльза, смахнув со лба непокорную прядку. — У меня есть парочка часиков перед работой. Так что можем с тобой еще позабавиться, ничуть не хуже, чем ночью.
И подкрепила приглашение, улыбнувшись до ушей, поглаживая себя пониже живота.
— У меня сегодня дел невпроворот, — попытался отговориться я, надевая штаны. — К тому же по утрам меня обычно на мясцо не тянет.
Закрыв за собой дверь, я стал спускаться по узенькой лестнице. Малышка Эльза обрушила на меня на прощание шквал площадной брани.
Оказывается, ее каморка располагалась в той же постройке, что и харчевня. При выходе из дома я пересек улицу, где, несмотря на ранний час, многие торговцы разбивали лотки. И хотя я избегал даже смотреть в сторону площади перед городской ратушей — места недавней казни, меня неудержимо тянула туда неведомая сила.
К счастью, изувеченное тело Осселя догадались отвязать и увезти — столб одиноким напоминанием торчал над деревянным помостом. Тело скорее всего увезли на другой берег реки Ай, в Волевейк, туда, где трупы казненных привязывали уже к другим столбам для всеобщего устрашения. Там они и стояли, поедаемые червями. Неизвестно отчего я почувствовал облегчение, но ненадолго — домой я направился в премерзком настроении, радоваться было явно нечему.
И тут внимание мое привлекли многочисленные лавчонки, выстроившиеся на Дамраке[2]. Вот уже шестой день я пребывал не у дел, и пустой карман становился не столь уж отдаленной перспективой. Необходимо было что-то предпринять. Поэтому я направился к лавке Эммануэля Охтервельта, согласившегося принять мои картины на комиссию. С той поры как я справлялся у торговца об их судьбе, успело миновать две недели. Тогда ему не удалось продать ни одной, но, может быть, сейчас…
Подвальчики Дамрака, где расположились харчевни, питейные заведения и лавки, невзирая на зверскую арендную плату, были местом, недурно посещаемым, следовательно, дела Охтервельта шли вполне сносно, коль он до сих пор пребывал здесь. Когда я передавал ему картины, перед моим мысленным взором уже громоздились кучи сверкающих золотых дукатов и талеров, я даже позволил себе помечтать о том, что вскоре распрощаюсь с этой каталажкой и заживу художником на вольных хлебах. Однако судьбе угодно было распорядиться по-своему.
Антиквариат Охтервельта, где продавались картины и книги, располагался между пивной и магазинчиком, торговавшим восточными вазами, коврами и экзотической одеждой. Я уже собрался подняться по ступенькам, как дверь лавки отворилась и передо мной показалась Йола, шестнадцатилетняя дочь Охтервельта. Узнав меня, девушка наградила меня улыбкой и осведомилась, как мои дела.
Не успел я ответить, как из глубины лавки донесся голос ее отца:
— А как могут быть дела у Корнелиса Зюйтхофа, доченька? Премерзко, как мне думается, ибо только вчера того, кто принадлежал к числу его закадычных друзей, прикончили при всем честном народе на площади у ратуши. Так ведь?
— О, простите, я этого не знала, — пробормотала явно смущенная Йола, потупив взор и невольно продемонстрировав во всем великолепии свои пушистые темные локоны. — Вы уж простите меня, господин Зюйтхоф!
Взяв Йолу за подбородок, я посмотрел ей в лицо.
— Вам не за что извиняться, Йола. Откуда вам знать об этом?
Сгорбившись, из лавки выбрался на свет дня ее отец.
— Вы неважно выглядите, Зюйтхоф, я бы сказал, даже плохо. Будто всю ночь напролет пропьянствовали, пытаясь утопить в вине горе.
— Примерно так и обстояло дело, — вынужден был признаться я. — Но сегодня — не вчера, и жизнь продолжается! Как идут дела, господин Охтервельт?
Его и без того вытянутое лицо вытянулось еще больше.
— Могло быть и лучше, на самом деле, могло быть куда лучше.
Охтервельт сподобился даже на вымученную улыбку.
— Вы небось пришли что-нибудь купить, сударь? Книгу или картину?
Я покачал головой:
— Нет, всего лишь разузнать, проданы ли уже мои работы.
— Ах вот оно что. — Улыбка вмиг исчезла, и я вновь увидел перед собой угрюмую физиономию. — Увы, похоже, ваши картины никого не интересуют. Может, заберете их, Зюйтхоф? Мой магазин и так битком набит всякой всячиной, и, честно говоря, я не питаю особых надежд на то, что мне удастся продать ваши работы. Может, кто-нибудь из моих коллег окажется удачливее.
Я постарался скрыть охватившее меня разочарование. Надо бы поведать этому Охтервельту о постигших меня бедах, о том, что я потерял работу, мелькнула у меня мысль, но вид торговца явно не располагал плакаться ему в жилетку. Вместо этого я, через силу улыбнувшись, произнес как можно великодушнее:
— Я питаю к вам безграничное доверие, господин Охтервельт. Кто, если не вы, отыщет приличного покупателя моих картин? К тому же у меня сейчас масса времени для занятия живописью, так что меня не затруднит и впредь подкидывать вам картины для продажи.
Охтервельт в ужасе уставился на меня:
— Зюйтхоф, если вы собрались еще что-то намалевать, то, простите великодушно, выбирайте сюжеты, которые по нраву людям! Что-нибудь вроде морских прогулок, к примеру.
— Но ведь на всех трех моих картинах присутствуют корабли!
Взяв меня за рукав, владелец антикварной лавки без единого слова потащил меня в глубь лавки, где в темном углу на полу стояли мои картины. Теперь я понял, почему никто не обращал на них внимания. Две из них представляли собой сценки из жизни Амстердама. Их Охтервельт отставил в сторону и показал три остальных.
— Что вы здесь видите, Зюйтхоф?
— Разумеется, корабль, рыболовное судно, вылавливающее сельдь. Идет разгрузка.
— Ну-ну. А на этой картине?
— Корабль, принадлежащий Ост-Индской компании, покидает амстердамский порт.
— На третьей?