В доме брата она появлялась в те дни, когда у них никого не было. Брат относился к ней с уважением, но скучал в ее присутствии. Г-жа Ланже не скрывала от мужа, что посещения золовки ей не очень приятны. Однако они считали необходимым из приличия приглашать ее раз в неделю к обеду и старались особенно не показывать, что делают это только по обязанности. Брат говорил о себе - тема, никогда не терявшая для него интереса. Его жена думала о чем-то постороннем и улыбалась по привычке, отвечая наобум. Все шло гладко, по всем правилам вежливости. Родственные чувства выражались горячо, если тетка из деликатности уходила раньше, чем ожидали, а чарующая улыбка г-жи Ланже становилась совсем лучезарной в те минуты, когда ее отвлекали наиболее приятные воспоминания. Тетя Марта все это замечала, от ее внимания не ускользало почти ничего, а в доме брата она наблюдала много такого, что коробило или огорчало ее, но она не показывала и виду: к чему? Она любила брата, гордилась его умом, его успехами, как и вся их семья, считавшая, что не зря они терпели лишения ради блестящей карьеры, сделанной старшим сыном. Но сестра не преувеличивала его достоинств. Она была не глупее его, при этом устойчивее в нравственном смысле, мужественнее (столько французских женщин несравненно выше мужчин!) - она видела его насквозь; и когда брат спрашивал ее мнение, она высказывалась с полной откровенностью. Впрочем, он уже давно перестал спрашивать! Он считал, что благоразумнее не знать или закрывать глаза (знал-то он все не хуже ее). Она же замыкалась в себе из гордости. Никого не интересовал ее внутренний мир. Помимо всего прочего, окружающим было спокойнее не вникать в него. Марта жила одна, почти нигде не бывала, у нее был небольшой круг друзей, и то не очень близких. Она могла бы создать себе положение с помощью брата и благодаря своему дарованию, но не создала. В одном из крупных парижских журналов были напечатаны две-три ее статьи - исторические и литературные портреты, обратившие на себя внимание сжатостью, четкостью и яркостью изложения. Этим она ограничилась. Ей ничего бы не стоило завязать знакомство с выдающимися людьми - они проявляли к ней интерес, и сама она, вероятно, не прочь была сойтись с ними поближе. Но она не приложила к этому никаких стараний. Иногда, взяв билет в театр, где играли хорошую, любимую ею вещь, она оставалась дома, и если у нее была возможность совершить приятное путешествие, отказывалась от этой возможности. В ней удивительно сочетались стоицизм и неуравновешенность. Последняя ни в малейшей степени не влияла на ясность мыслей. Изъян был в ее жизни, а не в мышлении. На сердце наложило печать давнее горе, о котором знала она одна. Еще глубже скрыта от всех и от нее самой была печать судьбы - болезнь, уже подтачивавшая ее изнутри. Но супруги Ланже видели только ее светлый взгляд, который временами даже смущал их.
Жаклина почти не замечала тетки, пока была весела и беспечна, а другой она в годы детства и не бывала. Но с приближением возраста, когда потихоньку назревают телесные и душевные перемены, а с ними - тревога, отвращение, страх, порывы беспросветной тоски, в такие минуты нелепого и жестокого смятения, - по счастью, недолгого, - когда девочке казалось, будто она гибнет, умирает, тонет, не смея крикнуть: "Спасите!" - тут одна только тетя Марта очутилась возле нее и протянула ей руку помощи. А как далеки были остальные! Как чужды оказались и отец и мать, любящие, но эгоистичные, слишком довольные собой, чтобы заниматься детскими горестями четырнадцатилетней куколки! Тетка же угадывала эти горести и сострадала им. Словами она ничего не выражала. Она просто улыбалась, и когда Жаклина поднимала глаза, ее взгляд встречался через стол с добрым взглядом Марты. Девочка чувствовала, что та понимает ее, и искала у тетки прибежища. Марта молча гладила Жаклину по голове.
Девочка рассказывала ей обо всем, как на духу. Если на сердце у нее бывало тяжело, она шла к тетке как к старшему другу и знала, что, когда бы она ни пришла, ее неизменно встретит понимающий, снисходительный взгляд и перельет в нее немного душевного спокойствия. О своих выдуманных влюблениях ей было стыдно говорить тете Марте: она чувствовала, что все это неправда. Правдой, единственной правдой было смутное, неосознанное томление, которое она и поверяла тете.
- Как бы мне хотелось быть счастливой, тетя! - вздыхала она иногда.
- Бедная деточка! - улыбаясь, говорила Марта.
Жаклина клала голову на колени тети и, целуя гладившие ее руки, спрашивала:
- А я буду счастлива? Скажи, тетя, буду я счастлива?
- Не знаю, душенька. Это ведь и от тебя немного зависит. Когда хочешь, всегда можешь быть счастливой.
Жаклину это не убедило.
- А ты сама счастлива?
Марта грустно улыбнулась.
- Да.
- Правда? В самом деле счастлива?
- Ты не веришь?
- Верю. Только...
Жаклина замялась.
- Ну что?
- Я хочу быть счастливой по-иному, чем ты.
- Глупенькая! Надеюсь, оно и будет по-иному, - сказала Марта.
- А так я бы просто не могла, - заявила Жаклина, решительно тряхнув головой.
- Мне тоже сперва казалось, что я не могу. Жизнь многому учит.
- Не хочу я учиться! - вскипела Жаклина. - Я хочу быть счастливой, как мне хочется.
- Если бы тебя спросили: как именно, - ты не знала бы, что ответить!
- Нет, я отлично знаю, чего мне хочется.
Ей хотелось многого, но назвать она могла только одно, и это одно звучало постоянным припевом ко всему, что бы она ни говорила.
- Главное, я хочу, чтобы меня любили.
Марта молча шила. Немного погодя она сказала:
- На что тебе любовь, если сама ты не любишь?
Жаклина недоуменно воскликнула:
- Странная ты, тетя! Ну конечно, я говорю о том, что люблю сама! Остальное меня не касается.
- А если ты ничего не полюбишь?
- Этого не бывает. Люди всегда, всегда любят!
Марта с сомнением покачала головой.
- Не любят... хотят любить, - сказала она. - Способность любить величайшая благодать божия. Моли бога, чтобы он ее тебе даровал.
- А если меня не будут любить?
- Даже если не будут. Это еще большее счастье.
Личико у Жаклины вытянулось. Надув губы, она сказала:
- Этого я не хочу. Что тут приятного?
Марта ласково засмеялась, посмотрела на Жаклину, вздохнула и снова принялась за шитье.
- Бедная деточка! - повторила она.
- Почему ты все время говоришь: бедная, бедная? - забеспокоилась Жаклина. - Не хочу я быть бедной. Я очень, очень хочу быть счастливой!
- Потому-то я и говорю: бедная деточка!
Жаклина надулась. Но ненадолго. Добродушный смех Марты обезоруживал ее. Она целовала тетю, все еще притворяясь, будто сердится. В эти годы грустные предсказания будущего, далекого будущего втайне даже льстят немножко. На большом расстоянии горе предстает в поэтическом свете, а страшнее всего кажется серенькая жизнь.
Жаклина не замечала, что тетя Марта становится все бледнее. Правда, она видела, что тетя почти совсем уже не выходит из дому, но ее и всегда дразнили домоседкой. Раза два девочка столкнулась с выходящим от нее врачом.
- Ты больна? - спросила она тетку.
- Нет, так, пустяки, - ответила Марта.
Но тетя Марта перестала бывать у них на еженедельных обедах. Жаклина явилась к ней с гневными упреками.
- Мне это трудно, деточка, - мягко сказала Марта.
Жаклина даже слушать не желала. Пустые отговорки!