Она рассмеялась.
- Вот видите, что значит слишком быстро соглашаться! Но ведь вы обещали.
- Зачем вам это нужно?..
- Потому что я хочу видеть вас дома таким, каким вы бываете ежедневно, когда не ждете меня.
- Но все-таки позвольте мне...
- Ничего. Я ничего не позволю.
- По крайней мере...
- Нет, нет, нет, нет. И слышать не желаю. Или я совсем не приду, если вы это предпочитаете...
- Вы прекрасно знаете, что я соглашусь на все, только бы вы пришли.
- Тогда решено?
- Да.
- Даете слово?
- Да, тиран.
- Добрый тиран?
- Добрых тиранов не существует; есть тираны, которых любят, и тираны, которых ненавидят.
- А я и то и другое вместе, не так ли?
- О нет, вы принадлежите к числу первых!
- Все равно это обидно.
В назначенный день она пришла. Кристоф, с присущей ему щепетильной честностью, не посмел тронуть ни одного клочка бумаги в своем безалаберном жилище: в противном случае он считал бы, что совершил подлость. Но он переживал муки ада. Ему было стыдно: что подумает его подруга? Он ждал ее с мучительным нетерпением. Она была точна - опоздала только минут на пять. Она поднялась по лестнице своим уверенным, неторопливым шагом Он стоял за дверью и тотчас же отпер ей. Грация была одета просто и элегантно. Сквозь вуалетку Кристоф видел ее спокойные глаза. Они подали друг другу руки и поздоровались вполголоса; она была молчаливее, чем обычно, он, неловкий и взволнованный, не произносил ни слова, чтобы не выдавать своего смущения. Он попросил ее войти, забыв сказать заранее заготовленную фразу, извиниться за беспорядок в комнате. Она села на лучший стул, - он подле нее.
- Вот мой рабочий кабинет.
Это все, что он нашелся сказать ей.
Наступило молчание. Грация не спеша, с доброй улыбкой, осмотрелась. Она тоже была несколько смущена, хотя и пыталась скрыть это. (Впоследствии она рассказала ему, что еще девочкой вздумала как-то пойти к нему, но, дойдя до самой двери, побоялась позвонить.) Ее поразил унылый и неуютный вид квартиры: узкая и темная передняя, полное отсутствие комфорта, бросающаяся в глаза бедность обстановки; у нее сжалось сердце; она преисполнилась нежности и сострадания к своему старому другу, который, несмотря на огромную работу, пережив столько невзгод и достигнув известности, не был избавлен от материальных забот. И в то же время ее забавляло полное пренебрежение Кристофа к уюту, которое обнаружила эта пустая комната: ни ковра, ни картины, ни одной безделушки, ни кресла - никакой мебели, кроме стола, трех жестких стульев и рояля, зато везде вперемежку с книгами валялись листы рукописи - на столе, под столом, на паркете, на стульях (она улыбнулась, видя, как честно он сдержал данное слово).
Несколько мгновений спустя Грация спросила у Кристофа:
- Вы здесь работаете? (Она указала на то место, где сидела.)
- Нет, - сказал он, - там.
Он ткнул пальцем в самый темный угол комнаты, где стоял низкий стул, повернутый спиной к свету. Не говоря ни слова, она направилась туда и со свойственной ей грацией опустилась на стул. Несколько минут они молчали, не зная, что сказать. Кристоф поднялся и подошел к роялю. Он играл, импровизировал в течение получаса; он чувствовал присутствие подруги, и безграничное счастье переполняло его сердце; закрыв глаза, он играл чудесные вещи, и тут она постигла красоту этой комнаты, окутанной божественной гармонией; она слушала голос любящего и страдающего сердца, и ей казалось, что оно бьется в ее собственной груди.
Когда оборвались последние созвучия, он с минуту еще сидел неподвижно у рояля; затем обернулся, услышав дыхание подруги, - она плакала. Грация встала и подошла к нему.
- Благодарю, - прошептала она, взяв его за руку.
Ее губы слегка дрожали. Она закрыла глаза. Он сделал то же. Несколько секунд они стояли, держась за руки, и время для них остановилось...
Она открыла глаза и, чтобы избавиться от смущения, попросила:
- Не покажете ли вы мне другую комнату?
Обрадованный возможностью скрыть свое волнение, он распахнул дверь в соседнюю комнату и тотчас же устыдился Там стояла узкая и жесткая железная кровать.
(Позже, когда он сказал Грации, что никогда не вводил любовниц в свой дом, она насмешливо заметила:
- Нисколько не сомневаюсь; для этого нужно быть очень храброй женщиной.
- Почему?
- Чтобы спать на вашей кровати.)
В комнате стоял деревенский комод, на стене висела маска Бетховена, а над кроватью в дешевеньких рамках - фотографии матери Кристофа и его друга Оливье. На комоде стояла карточка Грации, когда ей было пятнадцать лет. Он увидел ее в Риме и вытащил из альбома. Он признался ей в этом и попросил прощения. Взглянув на фотографию, она спросила:
- Вы меня узнаете здесь?
- Узнаю и помню такой.
- Которую же из двух вы любите больше?
- Вы всегда одна и та же. Я вас всегда люблю одинаково. Я узнаю вас везде. Даже на тех карточках, где вы совсем маленькая. Вы не представляете себе, какое я испытываю волнение, когда вижу в этой оболочке всю вашу душу. Это лучшее доказательство того, что вы вечны. Я любил вас еще до вашего рождения и буду любить после...
Он умолк. Глубоко взволнованная, она ничего не ответила. Когда они вернулись в рабочую комнату и он показал ей своего друга - растущее перед окном деревцо, на котором чирикали воробьи, - она сказала:
- А теперь знаете, что мы сделаем? Слегка закусим. Я принесла чай и пирожные, - я была уверена, что у вас ничего нет. Я принесла еще кое-что. Дайте-ка мне ваше пальто.
- Мое пальто?
- Да, да, давайте.
Она достала из сумочки иголку и нитки.
- Что вы собираетесь делать?
- Как-то я заметила там две пуговицы, судьба которых беспокоит меня. Где они теперь?
- Верно, я еще не собрался их пришить. Это так скучно!