В ту ночь она спала в лагере прямо на голой земле, не снимая доспехов. Ночь была холодная, и когда рано утром мы снова двинулись в поход, ее лицо было иссинясерым, под цвет кольчуги, которая заменяла ей одеяло. Но радостная мысль, что она близка к осуществлению своей цели, была тем пламенем, которое сразу согрело и ободрило ее.
Ее воодушевление и нетерпение возрастали с каждой милей пути. И вот, наконец, мы достигли Оливе, прошли его, и там эти чувства сменились негодованием. Жанна увидела, какую злую шутку сыграли с ней: нас от Орлеана отделяла река.
Жанна считала необходимым атаковать один из трех фортов, находящихся на нашей стороне реки, взять этот форт и тем самым прорваться к мосту, который он прикрывал. Этот план, в случае удачи, немедленно снял бы осаду Орлеана. Но прочно укоренившийся страх перед англичанами охватил французских полководцев, и они всячески отговаривали ее от этой попытки. Солдаты рвались в бой, но им пришлось пережить горькое разочарование. Тогда мы двинулись дальше и остановились только в пункте, лежащем напротив Шеси, в шести милях выше Орлеана.
Дюнуа, бастард Орлеанский, в сопровождении рыцарей и дворян вышел из города, чтобы приветствовать Жанну. Все еще пылая гневом от сыгранной с нею злой шутки, Жанна не была расположена к мирной беседе даже с высокочтимыми кумирами своего детства.
– Вы бастард Орлеанский? – спросила она.
– Да, я. Очень рад вашему прибытию.
– Не вы ли посоветовали привести меня на этот берег, вместо того чтобы ударить англичанам в лоб и разгромить Тальбота?
Ее резкость смутила его, и он не мог ответить с честной прямотой; запинаясь и оправдываясь, он кое-как вышел из затруднительного положения, признав, что он и совет поступили так, руководствуясь особыми тактическими соображениями.
– Поймите же, бога ради, – продолжала Жанна, – совет небесный надежнее и умнее вашего. Вы думали обмануть меня, но обманулись сами. Ведь я оказываю вам такую помощь, какую не получал еще ни один самый доблестный рыцарь, ни один из городов Франции. Это помощь господня, и господь посылает ее вам не из-за любви ко мне, а из милости к вам. По заступничеству святого Людовика и святого Карла господь сжалился над Орлеаном и не позволит нечестивому врагу, глумиться над герцогом Орлеанским {31} и его городом. Провиант для спасения голодающих жителей здесь, лодки – на реке за городом, вниз по течению, но нет попутного ветра, и они не могут подняться сюда. А теперь скажите мне, бога ради, вы, которые так мудры: о чем думал ваш совет, принимая такое неразумное решение?
Дюнуа и все остальные впали в замешательство и вскоре вынуждены были признать, что допустили оплошность.
– Да еще какую! – сказала Жанна. – И пока господь бог не возьмется за ваше дело сам, не изменит направление ветра и тем самым не исправит вашу преступную ошибку, – осажденному городу помочь нельзя.
Некоторые из них начали сознавать, что при всем своем неведении тонкостей военного искусства она обладает практическим умом и здравым рассудком и, владея природным обаянием, она не из тех, над кем можно шутить.
Вскоре господь бог счел за благо исправить ошибку, и по его воле ветер подул в другую сторону. Благодаря этому флотилия лодок, груженная провизией и скотом, поднялась по реке и доставила долгожданный провиант голодающему городу. Вылазка из города на форт Сен-Лу успешно прикрыла эту операцию.
Жанна опять обратилась к бастарду:
– Вы видите армию?
– Да.
– Она на этом берегу согласно решению вашего совета?
– Да.
– Ради бога, скажите теперь: может ли ваш мудрый совет объяснить, почему ей лучше находиться здесь, а не на дне морском?
Дюнуа начал путаться, стараясь объяснить необъяснимое и оправдать непростительное, но Жанна резко прервала его:
– Ответьте же мне, милостивый государь, чего стоит наша армия, находясь по эту сторону реки?
Дюнуа согласился, что войска бесполезны, особенно если учесть план кампании, разработанный Жанной и доведенный до его сведения.
– И зная это, вы все же решились не подчиниться моему приказу? Так как место армии не на этом берегу, а на том, не скажете ли вы, как перебросить ее туда?
Вредная путаница была разоблачена окончательно. Увертки оказались излишними. И Дюнуа высказал мысль, что единственно правильный выход из создавшегося положения – это отправить армию обратно в Блуа, все начать заново и появиться на противоположном берегу реки, в соответствии с первоначальным планом.
На ее месте любая другая девушка, одержавшая такую победу над знаменитым воином, участником многих сражений, торжествовала бы, и это было бы ей простительно, но Жанна не возгордилась. Она лишь выразила сожаление, что так неразумно тратится драгоценное время, и тут же приказала повернуть войска обратно. Ей было больно видеть, как уходили войска; она говорила, что ее солдаты преисполнены решимости и высокого героизма и что с такой армией за плечами она не побоится встретиться лицом к лицу со всем могуществом Англии. Распорядившись о возвращении главных сил армии, Жанна взяла с собой Дюнуа, Ла Гира и еще около тысячи человек и направилась в Орлеан, все жители которого с лихорадочным нетерпением ждали ее появления. Было часов восемь вечера, когда она со своим отрядом вступила в Бургундские ворота. Впереди с развевающимся знаменем двигался Паладин. Жанна ехала на белом коне и держала в руке священный меч из Фьербуа. Посмотрели бы вы, что творилось тогда в Орлеане! Что это было за зрелище! Черное море человеческих голов, мерцающее пламя факелов, гулкие раскаты восторженных приветствий, трезвон колоколов и грохот пушек! Казалось, наступает светопреставление. И всюду, освещенные факелами, нескончаемые ряды людей с поднятыми вверх мертвенно-бледными лицами, с широко раскрытыми ртами – возбужденная толпа, кричащая и плачущая от счастья. Жанна медленно продвигалась среди встречающих, выстроившихся шпалерами по обеим сторонам улиц, и ее фигурка, закованная в броню, напоминала серебряную статую, возвышавшуюся над морем человеческих голов. А вокруг теснились люди – мужчины и женщины, – взиравшие восхищенными, блестящими от слез глазами на это небесное видение. Благодарный народ целовал ей ноги, а те, кто не имел такого счастья, старались дотронуться хотя бы до ее коня и потом целовали свои пальцы.
Ни одно движение Жанны не оставалось незамеченным: каждый ее жест обсуждался и сопровождался рукоплесканиями. Со всех сторон только и слышалось:
– Смотрите, она улыбается!
– Она снимает пернатую шапочку и машет кому-то! Как это красиво, как благородно!
– Смотрите, смотрите: гладит женщину по голове!
– Она прирожденный всадник! Как она держится в седле, как поворачивается! Глядите, она целует рукоятку меча и посылает воздушный поцелуй дамам, осыпающим ее цветами из окна!
– Какая-то бедная мать протягивает ей ребенка. Она целует ребенка! Это просто божественно!
– Как она изящна! А какое милое лицо! Сколько в нем радости и жизни!
Но тут случилось неожиданное: высоко поднятое знамя Жанны покачнулось, и его бахрома загорелась от факела. Жанна рванулась вперед и затушила пламя рукой.
– Она не боится огня, она ничего не боится! – раздался общий крик, и взрыв восторженных рукоплесканий всколыхнул воздух.
Жанна проехала к собору и воздала благодарение богу. Народ, собравшийся на площади, присоединился к ее молитвам. Потом она снова медленно стала пробираться сквозь толпу и лес пылающих факелов к дому Жака Буше, казначея герцога Орлеанского. Там она должна была остановиться в качестве гостьи жены казначея и проживать в одной комнате с его юной дочерью. Народное ликование длилось до утра под торжественный звон колоколов и пушечные салюты.
Первое действие великой драмы началось. Жанна д'Арк вышла на сцену и была готова приступить к исполнению своей роли.
Жанна была готова, но, к сожалению, ей пришлось сидеть сложа руки и ждать, пока не вернется войско.
На следующее утро, в субботу ЗО апреля 1429 года, она занялась наведением справок о гонце, которому поручила доставить из Блуа свое послание англичанам, то самое, которое она продиктовала еще будучи в Пуатье. Ниже приводится копия письма. Этот замечательный документ интересен со многих точек зрения: он написан с большой прямотой и откровенностью, ярким, убедительным языком и проникнут наивной верой в возможность решения великой задачи, которую Жанна поставила перед собой, или, если хотите, которую поставили перед ней. В этом документе вы видите величественные картины сражений и слышите барабанную дробь. В нем ясно выступает воинственная душа Жанны, и на некоторое время образ маленькой, кроткой пастушки исчезает из поля вашего зрения. Эта неграмотная деревенская девушка, не имеющая понятия о том, как нужно диктовать, а тем более сочинять официальные документы, адресованные королям и полководцам, находит целый ряд убедительных доводов и составляет послание с такой легкостью, словно это было ее привычным занятием с самого детства.
Вот этот документ:
"Именем Иисуса Христа и пресвятой Девы Марии, король Английский, и вы, герцог Бедфордский {32}, именующий себя правителем Франции, и вы, Вильям де ла Поль {33}, граф Суффольк, и вы, Томас, лорд Скейлс, именующий себя заместителем Бедфорда! Исполните волю Царя Небесного! Возвратите Деве, посланной богом, ключи от всех благоденственных городов Франции, которые вы покорили и осквернили. Она послана всемогущим богом, дабы восстановить права королевской крови. Она вполне готова заключить мир, если вы оставите Францию, уплатив компенсацию за ущерб, причиненный вами стране. А вы, воины, товарищи по оружию, знатные рыцари и простые солдаты, расположившиеся у врат благородного города Орлеана, послушайте Деву и расходитесь с богом по домам, а не то – ждите грозных вестей от Девы, которая не замедлит явиться на страх и на погибель вашу. Если же вы, король Английский, не исполните этого, то я, как главнокомандующий, всюду, где только ни встречу ваших людей, буду изгонять их из Франции, не считаясь с тем, хотят они этого или нет, и, если они не послушаются, я истреблю их всех до единого. Если же они подчинятся, я пощажу их. Я послана сюда господом богом и буду драться не на жизнь, а на смерть, пока не изгоню вас из пределов Франции, несмотря на все козни и происки врагов и изменников королевства. Не надейтесь, что Царь Небесный, сын пресвятой Девы Марии, даст вам возможность вечно владеть королевством. Король Карл VII будет владеть им, ибо такова воля божья, возвещенная ему устами Девы. Если вы не верите вести Всевышнего, ниспосланной людям при посредстве Девы, то всюду, где бы мы ни встретили вас, мы будем драться бесстрашно и покажем такую доблесть, какой не ведала Франция за свою тысячу лет. И пусть никто не сомневается, что бог дарует Деве больше силы, чем вы в состоянии выставить против ее отважных воинов, и тогда мы увидим, кто прав, – Царь Небесный или вы, герцог Бедфордский. Дева молит вас не навлекать на себя собственной гибели. Если вы поистине справедливы, то вы можете вместе с нею пойти в тот край, где французы совершат такие ратные подвиги, каких еще не видел христианский мир за всю свою историю. Если же вы откажетесь следовать за нею, то скоро вам будет воздано по заслугам за ваши чудовищные злодеяния",
В заключительных словах она приглашала англичан объединиться и пойти с нею в крестовый поход за освобождение гроба господня.
На ее послание ответа не последовало, а сам гонец не возвратился. И теперь она послала двух своих герольдов с новым письмом, в котором требовала от англичан, чтобы они сняли осаду и вернули обратно гонца. Герольды возвратились ни с чем. Они только сообщили, что англичане грозят в скором времени схватить Жанну и сжечь ее живьем, если она не уберется сейчас же, пока есть возможность, и не вернется к своему прежнему занятию – пасти коров. Жанна сохранила спокойствие, выразив сожаление, что англичане своим упорством сами навлекают на себя беду, между тем как ею предпринимается все, чтобы они смогли уйти отсюда подобру-поздорову.
И Жанна решилась пойти еще на одно условие, которое, как ей казалось, могло быть принято англичанами, – она обратилась к герольдам:
– Ступайте назад и скажите лорду Тальботу {34} от моего имени следующее: «Выходите из своих фортов со всем своим войском, а я выйду со своим. Если я побью вас, тогда уходите из Франции с миром; если же вы побьете меня, то сожгите меня живьем, как вы того желаете».
Я не слышал этих слон, но их слышал Дюнуа и передал мне. Это предложение было также отклонено.
В воскресенье утром «голоса» или какой-то внутренний инстинкт подсказали ей послать Дюнуа в Блуа возглавить командование и поспешить вместе с армией в Орлеан. Это был разумный шаг, так как там он застал Рено де Шартра и несколько других негодяев, баловней короля, которые из кожи лезли вон, чтобы развалить армию и помешать военачальникам Жанны начать наступление. Эти выродки были способны на все. Теперь они взялись за Дюнуа, пытаясь склонить его на свою сторону, но тот, уже однажды обманув Жанну с неприятными для себя последствиями, не пожелал впутываться в грязные дела. Он двинул войска на Орлеан.
До возвращения армии мы, приближенные Жанны, несколько дней жили как в сказке. Мы были приняты в обществе. Нашим обоим рыцарям это было не в диковинку, зато нам, молодым крестьянским парням, все казалось новым и чудесным. Приближенные Девы из Вокулера, даже самые незначительные, пользовались большим почетом, и нас везде приглашали; таким образом братья д'Арк, Ноэль и Паладин, скромные крестьяне у себя дома, здесь стали господами, важными и влиятельными особами. Приятно было видеть, как быстро их деревенская робость и неуклюжесть таяли и исчезали под благодатными лучами всеобщего уважения и как легко они осваивались с новым положением. Паладин был на седьмом небе от счастья. Он не давал своему языку ни покоя, ни отдыха, с утра до вечера наслаждаясь собственной болтовней. Он повсюду с преувеличениями рассказывал о своих предках, без всякого стыда производя их всех сначала в дворян, а потом в герцогов. Свои прежние стычки с неприятелем он превращал в грандиозные битвы; при этом к нагромождению давно известных ужасов прибавилась новинка – оглушительный грохот артиллерийского огня. Впервые мы увидели пушки в Блуа – их было всего несколько штук. Здесь же их было множество, и время от времени мы с тревогой смотрели на огромную английскую бастилию, оснащенную современными орудиями, затянутую облаками дыма, сквозь который прорезались красные языки пламени. Эта величественная картина, грохот пушек, сотрясающий землю, разжигали воображение Паладина, и он расписывал наши боевые похождения такими красками, что поверить в это мог только тот, кто в них не участвовал.
Можно было подозревать, что Паладина кто-то вдохновлял на это, ведь недаром же он так старался. Так оно и оказалось в действительности, Это была дочь хозяина, Катерина Буше, восемнадцатилетняя девушка, любезная, ласковая и по-своему очень красивая. Думаю, по красоте она не уступила бы Жанне, если бы у нее были такие же глаза. Но разве можно сравнить? Никогда на земле не было таких глаз, как у Жанны, и никогда не будет. Глаза у Жанны были глубокие, выразительные и какие-то особенные. Они умели говорить на всех языках и наречиях, их можно было понимать без слов. Они были всесильны, – один их взгляд, один только взгляд, мог уличить лжеца и заставить его сознаться; он смирял гордеца и делал его скромным, вселял мужество в труса и, наоборот, отнимал храбрость у самого храброго; он смягчал гнев и укрощал ненависть; он заставлял поверить неверующего, вселял надежду в потерявшего ее и мог очистить нечестивца; он мог убеждать. Главное – убеждать. И кого только он не убедил!
Безумный в Домреми, священник, изгоняющий фей, духовное судилище в Туле, сомневающийся и суеверный Лаксар, упрямый комендант Вокулера, бесхарактерный наследник французского престола, мудрецы и ученые парламента и университета в Пуатье, любимец дьявола Ла Гир и надменный Дюнуа, не признающий ничьей власти, – все это трофеи того великого дара, который делал ее таинственным чудом природы.