Жанна на вороном коне, в сопровождении герцога Алансонского и всего штаба, остановилась, чтобы произвести последний смотр и проститься с армией, ибо с завтрашнего дня, исполнив свой долг, она не намеревалась больше командовать этими или другими войсками. Солдаты знали и чувствовали, что в последний раз видят милое девичье лицо своего маленького бесстрашного полководца, свою любимицу, свою гордость, свое сокровище – ту, которую боготворили в сердцах, называя «Дочерью божьей», «Спасительницей Франции», «Любимицей победы», «Оруженосцем Христа», не говоря уже о многих других ласковых именах, которые подчас звучали очень наивно и простодушно. Подобными ласковыми именами осыпают взрослые горячо любимых детей. Этот смотр был необычным, и нечто новое, небывалое увидели мы. Душевное волнение Жанны передалось солдатам. Прежде на парадах батальоны проходили мимо с восторженными криками, высоко подняв голову и сверкая глазами; били барабаны, гремели победные марши. Сейчас ничего этого не было. Один-единственный звук назойливо сверлил воздух, и, закрыв глаза, можно было представить себя в мертвом царстве. Только один звук улавливался ухом в тишине этого летнего утра – только один – приглушенный топот марширующих войск. По мере того как сомкнутые ряды проплывали мимо, солдаты прикладывали правую руку к виску, ладонью вперед, отдавая честь и обращая свой взор к Жанне в безмолвном «прости» и «да благословит тебя бог». Они смотрели на нес с любовью и долго-долго не опускали рук, удаляясь в почтительном молчании. И всякий раз, когда Жанна подносила платок к глазам, легкая дрожь пробегала по лицам марширующих солдат.
Парад победы обычно наполняет сердца радостью и ликованием, на этот раз их терзала печаль.
Мы направлялись к резиденции короля, находившейся в загородном дворце архиепископа. Узнав, что король приготовился к торжествам, мы галопом примчались обратно и, присоединившись к армии, возглавили шествие. Тем временем бесчисленные толпы окрестных жителей стекались со всех концов и выстраивались по обеим сторонам дороги, чтобы увидеть Жанну. Так повторялось всегда с первого дня похода. Наш путь пролегал теперь по зеленой равнине, и люди, стоящие вдоль дороги, напоминали двойную кайму, сотканную из лилий и маков. Каждая женщина и каждая девушка была в белой кофте и красной юбке. Мы двигались среди улицы из живых цветов. Пестрые цветы, окаймлявшие дорогу, не стояли неподвижно, не встречали нас равнодушно. Нет. Они кланялись, кланялись и кланялись. Люди-цветы простирали руки и, проливая слезы, благодарными глазами смотрели на Жанну д'Арк. Те, кто стоял поближе, бросались к ее ногам, обнимали их и, прижимаясь влажной щекой, осыпали пылкими поцелуями. В эти дни мне ни разу не пришлось видеть человека, будь то мужчина или женщина, который не преклонил бы колена при ее приближении, или мужчины, не обнажившего голову. Позже, на Великом процессе, все эти трогательные сцены были использованы в качестве улик против Жанны. Несправедливый суд обвинил ее в том, что она являлась предметом обожании простого народа, а следовательно – еретичкой.
Когда мы приблизились к городу, высокая извилистая цепь валов и башен была уже украшена весело реющими флагами и усеяна черными толпами народа. Воздух содрогался от орудийных залпов, и пелена серого дыма медленно расплывалась вокруг. Мы торжественно вступили в ворота, и процессия двинулась по городу. За войсками, в праздничных одеждах, со своими знаменами, шли гильдии и цехи. По обе стороны улиц теснился ликующий народ; в окнах – люди, на крышах – люди, люди везде; с балконов свисали разноцветные дорогие ткани; тысячи белых платочков мелькали в воздухе, напоминая издали снежную бурю.
Имя Жанны произносилось в церковных молитвах – честь, до сих пор оказываемая лишь особам королевского достоинства. Но простые люди оказали ей еще более высокую честь. Они отчеканили свинцовые медали с изображением ее лика и герба и носили их, как талисманы. Такие медали можно было видеть на каждом шагу.
Из дворца архиепископа, в котором мы остановились и где должны были расположиться король и Жанна, король направил послов в аббатство Сен-Реми, находящееся за городскими воротами, чтобы доставить оттуда Sainte Ampoule [Священный сосуд (франц.)] – сосуд со священным елеем. Этот елей не был земным елеем, он также, как и сосуд, изготовлялся на небесах. Сосуд с елеем был доставлен на землю голубкой и передан святому Реми как раз в то время, когда он собирался крестить короля Хлодвига {42}, обращенного в христианство. И я верю, что это правда. Я узнал об этом давным-давно от отца Фронта в Домреми. Трудно передать те благоговейные чувства, которые я испытывал, увидев сей сосуд. Ведь я своими глазами созерцал предмет, побывавший на небесах. Вероятно, его созерцали ангелы и, вне всякого сомнения, господь бог, пославший его, А теперь смотрел на него я. Я даже мог дотронуться до него, но побоялся, – а что, если в самом деле к нему прикасался господь? Мне думается, так оно и было.
Из этого сосуда был помазан на царство Хлодвиг, а затем и все короли Франции. С тех пор прошло девятьсот лет. Я уже сказал, что за сосудом послали, и мы ждали его с нетерпением. Без святого елея коронация была бы недействительной, я в этом убежден.
Для того чтобы взять сей сосуд, необходимо было совершить древний обряд, ибо, в противном случае, настоятель аббатства Сен-Реми, наследственный хранитель святого елея, не вручил бы его послам короля. Итак, согласно обычаю, король направил к церкви аббатства пять лучших дворян – великолепно вооруженных и роскошно экипированных всадников в качестве почетной охраны архиепископа Реймского и его каноников, которым надлежало выполнить волю короля и доставить елей. Перед тем как отправиться в путь, они выстроились в ряд и опустились на колени. Сложив руки, облеченные в железные перчатки, и воздев их к небу, они поклялись жизнью в целости доставить священный сосуд и в целости вернуть его обратно в церковь святого Реми после свершения таинства помазания короля.
Архиепископ и его подчиненные, сопровождаемые почетным эскортом, направились в аббатство Сен-Реми. Архиепископ был в пышном облачении, с митрой на голове и крестом и руках. У врат церкви святого Реми процессия остановилась, изготовившись для приятия священного фиала. Вскоре послышались мощные звуки органа и пение хора. Затем под мрачными сводами церкви проследовала вереница служителей с зажженными свечами; наконец, облаченный в златотканные ризы, в окружении сонма клириков, появился настоятель аббатства, несущий фиал. Строго соблюдая древний обряд, он торжественно вручил фиал архиепископу. Потом началось обратное, не менее впечатляющее шествие. Процессия двигалась между двумя рядами припавших лицом к земле мужчин и женщин. Объятые благоговейным страхом, они молча молились, пока мимо них проносили сей ниспосланный богом предмет.
Величественная процессия медленно приблизилась к западным вратам собора. И как только архиепископ вступил в него, грянул приветственный гимн и громадный, собор наполнился звуками. Тысячи людей собрались под сводами гигантского здания. Все места были заняты. Только посредине к алтарю был оставлен широким проход. Туда важно шествовал архиепископ с канониками, а за ними пять статных рыцарей в блестящих доспехах, с феодальными знаменами, верхом на великолепных лошадях.
Как это было потрясающе красиво! Всадники двигались под гулкими сводами храма, освещенные яркими лучами, падающими с высоты через цветные витражи стрельчатых окон. Невозможно представить себе что-нибудь более грандиозное!
Рассказывали, что, отъехав от дверей на расстояние четырехсот футов, они остановились перед самым клиросом. Там архиепископ отпустил их, и в знак повиновения они так низко поклонились ему, что перьями шлемов коснулись конских грив. Затем они заставили своих ретиво гарцующих красавцев-рысаков попятиться назад к двери. Какое изящество! Какая прелесть! У самого выхода они поставили их на дыбы и круто повернули, – кони рванулись вперед и скрылись из виду.
И сразу, же наступила тишина, тысячи людей замерли в ожидании. Тишина была такой глубокой, что казалось, будто все вокруг окаменело, застыло, погрузилось в летаргический сон. В этом безмолвии можно было услышать трепет крыл пролетающего насекомого. Но вот своды собора вздрогнули от мощного пения четырехсот серебряных труб, и под стрельчатой аркой большого западного портала, словно в раме, появились Жанна и король. Сопровождаемые бурей восторженных приветствий, они медленно, рука об руку, двигались вперед. Взрывы радостных возгласов смешались с глухим рокотом органа и набегающими волнами сладостной мелодии хора. За Жанной и королем шел Паладин с развернутым знаменем в руках. Какая могучая фигура! Какая гордая, величавая осанка! Он знал, что на него смотрят, что тысячи глаз любуются его роскошным нарядом, прикрывающим доспехи.
Рядом с Паладином шел сьер д'Альбре, представлявший особу коннетабля Франции. Он нес государственный меч.
За ними по рангам следовали пэры Франции: трое принцев королевской крови, ла Тремуйль и юные братья Лавали.
Затем двигалось высшее духовенство: архиепископ Реймский, епископы Шалонский, Лаонский, Орлеанский и еще какой-то епископ.
Далее шел верховный штаб, все наши великие, прославленные полководцы и генералы. Каждому не терпелось взглянуть на героев. И, по мере их продвижения, среди грома и гула слышались здравицы: «Слава бастарду Орлеанскому!», «Да здравствует гнев божий – Ла Гир!»
Достигнув назначенного места, процессия остановилась, и торжественный акт коронации начался. Он был продолжителен и производил сильное впечатление. Здесь было все: и молитвы, и гимны, и проповеди, все, что предусмотрено для данного случая. В эти волнующие часы Жанна стояла со своим боевым знаменем возле короля. Наконец, свершилось самое главное: король принял присягу и был миропомазан. Затем пышно разодетый сановник в сопровождении шлейфоносцев и прочих служителей приблизился к королю и, преклонив колено, поднес ему на подушечке корону Франции, предлагая взять ее. Король был в нерешительности, – да, да, он колебался. Его рука, протянутая к короне, повисла в воздухе. Но это длилось лишь одно мгновение, лишь один краткий миг, но как заметен бывает миг, который захватывает дух и останавливает сердцебиение у двадцати тысяч человек. Уловив на себе счастливый и благодарный взгляд Жанны, король улыбнулся, легко приподнял корону Франции и красивым жестом, полным величия и достоинства, возложил ее себе на голову.
Ликование было неописуемое. Собор содрогался от здравиц и радостных воплей, гудения органа и пронзительного пения хора. А снаружи трезвонили колокола и грохотали пушки.
Итак, осуществилась фантастическая, неправдоподобная, невероятная мечта крестьянской девушки – английское господство сломлено, наследник французского престола коронован.
Жанна словно преобразилась; ее лицо озарилось неземным сиянием, когда она опустилась на колени перед королем и сквозь слезы взглянула на него. Губы ее дрожали, и она заговорила тихим, нежным голосом, полным счастья и грусти:
– Наконец-то, милостивый король, свершилась воля божья: ты пришел в Реймс и получил корону, которая принадлежит по праву тебе и никому другому. Возложенная на меня миссия закончена; благослови же меня и отпусти с миром домой к матери, которая бедна, стара и нуждается во мне.
Король поднял Жанну и перед всем народом, пылко. и красноречиво принялся прославлять ее великие подвиги. Он перечислил все ее титулы, еще раз утвердил ее в дворянском звании; равным графскому, и, в соответствии с ее новым достоинством, выделил ей слуг и свиту. Потом сказал:
– Ты спасла корону. Говори, проси, требуй. Ты получишь все, что попросишь, хотя бы для этого потребовалось разорить мое королевство.
Как это было щедро, как по-королевски! Жанна тут же опять опустилась на колени и сказала:
– Тогда, милостивый король, если ты столь великодушен, повели, молю тебя, снять налоги с моей бедной, разоренной войной деревни.
– Будет исполнено. Продолжай.
– Это все.
– Все? И ничего более?
– Да. Других желаний у меня нет.
– Но ведь это ничто, меньше даже, чем ничто. Проси, не бойся.
– Мне не о чем больше просить, милостивый король. Не настаивай. Тебе известно мое желание.
Король, казалось, впал в замешательство. Некоторое время он стоял молча, стараясь понять сокровенный смысл этого странного бескорыстия. Потом, гордо выпрямившись, сказал следующее:
– Она спасла отечество и увенчала нас короной. И за это просит оказать ей лишь ничтожную милость, да и то не для себя, а для других. В этом мы усматривали истинное благородство! Сей поступок соответствует достоинству человека, душа и сердце которого таят сокровища во много раз ценнее тех, какие может предложить король, даже если бы ему пришлось отдать все, чем он располагает. Ее желание будет исполнено. А посему отныне повелеваем: Домреми, родную деревню Жанны д'Арк, Спасительницы Франции, прозванной Орлеанской Девой, освободить от всех податей отныне и навеки.
Король умолк. И в тот же миг заиграли трубы, прославляя его добрые дела.
Именно эта сцена, как вы помните, предстала Жанне в ее видениях еще там на пастбищах Домреми, и мы тогда же спросили у нее: чего бы она пожелала от короля, если бы ей когда-нибудь представился удобный случай? Были ей видения или нет – неважно: ее поступок свидетельствует о том, что несмотря на обилие благ, свалившихся на нее, она осталась таким же простым и бескорыстным человеком, каким была и прежде.
Итак, Карл VII отменил навечно взимание налогов с деревни. Часто благодеяния королей и правительств теряют свою силу, их обещания забываются или умышленно нарушаются. Но вы, дети Франции, должны знать и гордиться, что на сей раз Франция честно сдержала свое слово. С того дня прошло шестьдесят три года. Шестьдесят три раза взимались налоги в той провинции, где находится Домреми, шестьдесят три раза все деревни этой провинции платили подати, за исключением Домреми. Сборщик податей и до сего времени никогда не появляется в Домреми. Село давно забыло, как выглядит этот безжалостный исполнитель, сеющий горе и слезы. Шестьдесят три податных книги были заполнены за это время, все они хранятся вместе с другими государственными документами, и желающие могут их увидеть. В начале каждой страницы этих шестидесяти трех книг стоит название деревни, а под названием – столбцы цифр, подробный перечень взысканных налогов. Лишь одна страница остается незаполненной. И это правда, это именно так. В каждой из шестидесяти трех книг есть страница, озаглавленная «Домреми», но под этим заголовком нет ни одной цифры. Вместо цифр значатся три слова, которые переписываются без изменений из года в год. Да, эта страница чиста, и кроме слов, начертанных в знак благодарной памяти, здесь ничего нет. Три трогательных слова:
DOMREMI
RIEN – LA PUCELLE
«Домреми. Ничего – Орлеанская Дева». Как кратко, но как многозначительно! Это голос нации. В этих черствых документах вы слышите голос народа. Власти склоняются перед именем Девы и говорят своему исполнителю: «Сними шапку и проходи мимо – таково веление Франции». Да, обещание выполняется и, как сказал король, будет выполняться вечно [Все это точно выполнялось на протяжении более трехсот шестидесяти лет, однако самоуверенные предсказания восьмидесятилетнего старца не сбылись. Когда разразилась французская революция, об указе забыли и привилегия была отнята. Отнята и не восстановлена. Жанна ничего не просила для себя, но Франция свято чтит ее память; Жанна никогда не просила воздвигнуть ей монумент, но Франция расщедрилась и на это; Жанна никогда не просила построить ей церковь в Домреми, но Фракция строит ее; Жанна никогда не просила причислять ее к лику святых, но и это скоро свершится. Все, о чем не просила Жанна д'Арк, дается ей с избытком, лишь одна единственная милость, о которой она просила и которую ей оказали, была отнята у нее. В этом есть нечто глубоко волнующее. Франция задолжала Домреми сумму податей за столетие, и вряд ли найдется хоть один гражданин в этой стране, который был бы против возвращения этого долга. (Примечание М.Твена.)].
В два часа дня торжественный обряд коронации был завершен. Процессия, возглавляемая Жанной и королем, направилась к выходу. Они шествовали посредине собора под звуки фанфар и такие восторженные крики всех присутствующих, каких еще не слышало человеческое ухо. Так окончился третий по счету, великий день жизни Жанны. Эти дни стоят почти рядом – 8 мая, 18 июня, 17 июля.
Никогда не забуду тех счастливых минут, когда мы, вскочив на коней, тронулись в обратный путь. В богатейших нарядах, с колыхающимися перьями на шлемах, мы продвигались между двумя рядами ликующего народа. Люди склонялись перед нами, точно нива под серпом жнеца, и на коленях приветствовали помазанника божьего и его спутницу, Освободительницу Франции. Проехав во всем блеске по главным улицам города, мы уже приближались к дворцу архиепископа, как вдруг у гостиницы «Зебра» натолкнулись на странное явление: на обочине дороги стояли, выделяясь из общей массы коленопреклоненных зрителей, два человека. Они стояли в первом ряду, остолбенев от удивления, и пристально смотрели на нас. Оба были в грубой крестьянской одежде. Двое стражей с алебардами, пылая гневом, бросились к ним, чтобы проучить их за непочтение. Они уже готовы были схватить их, как вдруг Жанна вскрикнула: «Стойте!» и, мгновенно соскользнув с седла, бросилась к одному из них с распростертыми объятиями, называя нежными именами и громко рыдая. То был ее отец, а стоявший с ним рядом – ее дядя Лаксар.
Новость тотчас же облетела всех, вызвав бурю восторга, и в один миг два презренных, жалких плебея стали знаменитыми и известными. Все им завидовали, каждый стремился поскорее взглянуть на них, чтобы потом всю жизнь хвастаться, что ему выпало счастье видеть отца Жанны д'Арк и брата ее матери. Как легко она творила подобные чудеса! Она была, как солнце, лучи которого, разгоняя мрак, озаряли мир сиянием славы.
– Подведите их ко мне, – сказал любезно король.
И она подвела их. И все трое предстали перед королем. Она – улыбающаяся, счастливая, а они – растерянные, испуганные, комкали свои шапки в трясущихся руках. И тогда, на глазах у изумленной свиты и всего народа, король протянул им руку для поцелуя и сказал старому д'Арку:
– Благодари бога, что ты отец этого дитяти, этого источника бессмертия. Ты носишь имя, которое останется в памяти благодарного человечества даже тогда, когда все короли будут забыты. Не подобает тебе обнажать голову перед бренным величием одного дня. Покрой ее!
Поистине, он был великолепен, произнося эти трогательные слова. Затем он приказал позвать реймского бальи и, когда тот предстал перед ним, низко склонив обнаженную голову, король промолвил: -Эти двое – гости Франции! – и велел ему принять их со всем радушием.
Но я должен заметить, что старый д'Арк и Лаксар так и остались в маленькой гостинице «Зебра». Бальи хотел переселить их в лучшую гостиницу, предоставить им разные удобства и окружить приятными развлечениями, но скромные жители села уклонились от предложенных благ и упросили бальи оставить их в покое. Всеобщее внимание и почет не доставили бы им удовольствия. Бедняги не знали даже, как себя держать, куда спрятать свои непослушные руки. Бальи старался изо всех сил. Он велел хозяину гостиницы отвести им целый этаж и приказал доставлять им без ограничений все, что они пожелают, возложив расходы на городскую казну. Кроме того, каждому из них он подарил лошадь и сбрую. От удивления, восхищения и гордости они не могли вымолвить ни слова; они даже не смели мечтать о подобном богатстве и никак не могли поверить сначала, что лошади живые и настоящие, что они не исчезнут, не развеются как дым. Впечатление от подарка было настолько сильным, что они без конца повторяли «мой конь», «мой конь» и ни о чем другом не желали говорить. Они наслаждались звучанием этих слов и смаковали их, причмокивая губами, при этом вытягивали ноги и, заложив большие пальцы в проймы жилетов, блаженствовали, как господь бог, когда он созерцает созвездия, плывущие по мрачным глубинам вселенной, сознавая, что все они принадлежат ему, и только ему. Это были самые счастливые, самые простодушные старики-младенцы, которых когда-либо видел свет.
Во второй половине дня город давал грандиозный банкет в честь Жанны, короля, двора и главного штаба. В разгаре пиршества вспомнили об отце Жанны д'Арк и Лаксаре. В гостиницу были немедленно посланы гонцы с приглашением, но старики никак не решались пойти туда до тех пор, пока им не пообещали, что они будут сидеть отдельно, высоко на галерее, и лишь следить за происходящим. Они уселись рядышком и наблюдали за великолепным зрелищем. Чудесно, прекрасно, умилительно! Они до слез были растроганы теми невероятными почестями, какие воздавались их маленькой любимице, и тем, как свободно, спокойно и уверенно она сидела среди знати, выслушивая похвалы, сыпавшиеся на нее как из рога изобилия.