Имелось подозрение, что этот меч, обнаруженный так таинственно и неизменно приносивший победу, был заколдован.
– Был ли сей меч освящен? От кого исходило благословение и в чем его сущность?
– Нет, его не освящали. Он был мне дорог потому, что был найден в церкви святой Екатерины, а я всегда любила и почитала эту церковь.
Она любила ее потому, что церковь была построена в честь одной из являвшихся ей святых.
– Не возлагала ли ты сей меч на алтарь, испрашивая о даровании победы? (Бопер имел в виду алтарь церкви Сен-Дени).
– Нет.
– Молилась ли ты, чтобы он приносил тебе удачу?
– А разве это дурно – желать, чтобы мое оружие приносило мне удачу?
– Так, значит, не этот меч был при тебе в сражении под Компьеном? Какой же меч ты носила тогда?
– Меч бургундца Франке из Арраса, захваченного мною в плен в стычке при Ланьи. Я сохранила его, потому что это был хороший боевой меч, весьма удобный для нанесения ударов противнику.
Она сказала это так естественно, так просто, и контраст между ее маленькой хрупкой фигуркой и суровыми воинскими словами, которые так легко слетали с ее уст, был так велик, что многие зрители невольно улыбнулись.
– Что же стало с прежним мечом? Где он теперь?
– Разве вопрос об этом включен в обвинительный акт?
Бопер не ответил. Он спросил:
– Что тебе дороже: твое знамя или твой меч? При упоминании о знамени глаза ее радостно заблестели, и она воскликнула:
– О, знамя мое мне дороже во сто крат! Иногда я носила его сама, когда бросалась в атаку, – мне так не хотелось никого убивать! – Потом она наивно добавила, и как-то странно было слышать из уст юной девушки эти слова: – Я никогда никого сама не убила.
Снова веселое оживление в зале, и это немудрено, – ее облик был воплощением женской невинности. Трудно было поверить, что она когда-либо участвовала в кровавых битвах, – до такой степени она казалась не созданной для этого.
– Во время последней битвы под Орлеаном говорила ли ты своим солдатам, что стрелы неприятеля, равно как и камни из его катапульт, не поразят никого, кроме тебя?
– Нет. И вот вам доказательство: более сотни моих солдат были поражены. Я говорила им только, чтобы они не поддавались ни сомнениям, ни страху, а твердо верили, что мы снимем осаду города. Я была ранена стрелой в ключицу во время штурма бастилии, господствовавшей над мостом, но святая Екатерина поддержала меня: я выздоровела через полмесяца, не покинув на это время ни седла, ни обычных занятий.
– Ты знала, что будешь ранена?
– Да, и я заранее предупредила об этом короля. Мне предсказали это мои голоса.
– Когда ты заняла укрепления в Жаржо, почему ты не назначила выкуп за коменданта этой крепости?
– Я предложила ему покинуть крепость и уйти невредимым вместе со своим гарнизоном; в случае его несогласия, я овладела бы ею штурмом.
– Что ты и сделала, я полагаю?
– Да.
– А скажи, твои «голоса» тебе советовали взять крепость штурмом?
– Я этого не помню.
Так безрезультатно закончилось это утомительное, долгое заседание. Были испробованы все средства уличить Жанну в нечестивых помыслах, дурных поступках или неуважении к церкви и даже в грехах, совершенных ею в раннем детстве дома и вне дома, – и никакого успеха. Жанна с честью выдержала все испытания.
И что же, суд был обескуражен? Ничуть. Конечно, он был удивлен, более того – поражен, видя, что его задача оказалась столь хлопотливой и трудной, а не простой и легкой, как это ожидалось; но у него были могущественные сообщники – голод, холод, усталость, интриги, ложь и вероломство; и против всего этого полчища бед стоял один-единственный человек – беспомощная, неграмотная девушка, которую систематически утомляли телесно и духовно, стараясь во что бы то ни стало загнать в одну из расставленных ловушек.
Но неужели все эти бесконечные заседания оказались столь бесплодными? Да. Суд ощупью выискивал путь, цепляясь то за то, то за это, и, наконец, отыскал один-два еле заметных следа, которые надеялся постепенно освежить и впоследствии использовать в качестве неоспоримых доказательств – мужская одежда, например, а также таинственные видения и «голоса». Разумеется, никто не сомневался в том, что Жанне являлись сверхъестественные существа, что они беседовали с ней и давали ей советы. Никто, конечно, не сомневался, что сверхъестественные силы помогли Жанне сотворить чудеса, например, узнать в толпе короля, которого она никогда раньше не видела, или найти меч, зарыты" под алтарем. Было бы нелепо сомневаться в этом, ибо всем известно, что вселенная наполнена бесами к ангелами, которые видимы либо колдунам, либо безгрешным праведникам. Но многие – пожалуй, даже большинство– сомневались в том, что ее видения, «голоса» и чудеса исходят от бога. Полагали, что со временем можно будет доказать, что сие есть не что иное, как проявление мощи дьявола и его присных. Отсюда вы легко можете заключить: если суд так настойчиво возвращался к этому основному предмету, любопытствуя и копаясь в его мельчайших деталях, он не тратил попусту время, а преследовал вполне определенную цель.
Следующее заседание открылось в четверг, 1 марта. Присутствовало пятьдесят восемь судей, – остальные отдыхали.
Как обычно, от Жанны потребовали принять присягу, и опять же – без всяких оговорок. На этот раз она не проявила ни малейшего раздражения. Она считала свою позицию надежно подкрепленной условием не выходить за рамки обвинительного акта, – компромисс, от которого Кошон всячески хотел отвертеться; на этот раз она решительно и твердо отказалась от присяги.
– Что касается пунктов, включенных в обвинительный акт, – добавила она со всей искренностью и прямотой, – я готова говорить правду, говорить откровенно и исчерпывающе, как бы я говорила перед самим папой.
Наконец-то им представился случай! В то время у нас было несколько пап – два или три – и, конечно, только один из них мог быть настоящим. Рассуждать на эту тему было очень опасно, и благоразумные люди помалкивали. Теперь представилась возможность столкнуть неопытную девушку в пропасть, и недостойный судья незамедлительно воспользовался этим, С притворным равнодушием он, как бы мимоходом, спросил:
– Которого из, пап ты считаешь настоящим? Весь зал замер в ожидании ответа, предвидя, что тут-то Жанна неминуемо попадет в ловушку. Но последовавший ответ поверг судью в замешательство, а в публике многие рассмеялись, ибо Жанна спросила с такой беспредельной наивностью, что почти обманула меня, – ребенок, сущий ребенок!
– А разве их два?
Один из членов суда, сочетавший в себе ученость и крайнюю невоздержанность в божбе, заметил так громко, что услышала половина зала:
– Клянусь богом, – это мастерский удар!
Оправившись от этого мастерского удара, судья снова перешел в наступление, но был уже более осторожен и пропустил вопрос Жанны мимо ушей.
– Правда ли, – продолжал он, – что ты получила письмо от графа д'Арманьяка {45} с просьбой дать указание, которому из трех пап он должен подчиняться?
– Да, получила и ответила на пего.
Были зачтены копии писем. Жанна сказала, что ее письмо скопировано не совсем точно. Она утверждала, что получила письмо графа как раз в то время, когда садилась на коня, и добавила:
– Я успела продиктовать лишь несколько слов в ответ – я сказала, что постараюсь написать ему из Парижа или из другого места при первой возможности.
Ее снова спросили, которого из пап она считает настоящим.
– Я не имею права вмешиваться в дела церкви и не давала графу д'Арманьяку никаких указаний о папах. – Потом без всякого страха, что было так необычно в этом вертепе казуистов и приспособленцев, она сказала: – Что касается меня, я считаю, мы обязаны подчиняться его святейшеству папе, пребывающему в Риме.
С этим вопросом пришлось покончить. Затем была зачитана копия первого официального документа Жанны – ее обращение к англичанам, призывающее снять осаду Орлеана и покинуть Францию, – творение великое и поистине прекрасное для неопытной девушки в семнадцать лет.
– Ты признаешь подлинность документа, оглашенного судом?
– Да, за исключением тех ошибок, которые в нем имеются, – а именно: тех слов, которые преувеличивают мое значение. – Я понял, о чем пойдет речь, и сгорал от стыда. – Например, я не говорила: «сдайте Деве» (rendez a la Pucelle) – я говорила: «сдайте королю» (rendez au Roi); кроме того, я не называла себя «главнокомандующим» (chef de guerre). Все эти слова были, наверное, вставлены моим секретарем; возможно, он не расслышал меня или забыл, о чем я говорила.
Отвечая суду, Жанна не смотрела на меня; она чувствовала, в каком я затруднении. Я вовсе не ослышался и ничего тогда не забыл. Я умышленно изменил отдельные выражения, так как она действительно была главнокомандующим и имела право так называться, – это было правильно и уместно; и. кто бы сдал крепость ничтожному королю, который в то время был не более как пешкой? Капитуляция была возможна лишь перед благородной Девой из Вокулера, уже знаменитой и могущественной, хотя она еще и не нанесла по врагу ни одного удара.