-Ладно. Я догадаюсь. Он там, где на пятой полке книжного шкафа стоит Брокгауз и Эфрон?
Ее смешливая мать фыркнула, и ответила с важностью:
-Именно там!
- Хорошо, я туда позвоню, а к вам приеду, как договорились и Барсику рыбки захвачу
- . Мать ее на прощанье опять фыркнула - ей явно понравилась Иринина конспирация. Ирина представила, как мать, смеясь, будет пересказывать их разговор отцу, Косте и Кате, как они тоже будут смеяться. Слава Богу, они все в одном месте и более или менее благополучны. Что с Костей она сумеет правильно обсудить случившееся, Ирина почти не сомневалась, но и не сомневалась в другом, что Славино "лучше автостопом по Европе" тоже следует обдумать серьезнее. И новозеландского папу следует сейчас привлечь к решению жизненно важных проблем Кости. Пришла пора становиться помощницей сыну...
Ирина готовила обед. Все еще не разобранная сумка стояла в коридоре, вынутые из ящика счета лежали перед ней, напоминая о людях, которым она зачем-то звонила какое-то время назад. Сейчас ей странно, что она звонила в Тулу бывшей однокурснице, малознакомому поэту в Питер. Неприятно думать, что она была в тот миг не в себе и стремилась выплеснуть в телефонный разговор душу (это с Тулой), и получить какой-то знак внимания от поэта. Ирина морщилась и от лука и от недовольства собой. Вот уж поймешь тех, кто с похмелья с ужасом оглядывается на вчерашнее. Мораль - не осуди позвонившего тебе в ночи! Сама такая! На обед Ирина пригласила добрую знакомую Татьяну. Нестерпимо было полдня до поездки к родителям после всего пережитого и передуманного в поезде, после известия о Костиных бедах, находиться одной. С Татьяной у нее было связано одно странное приключение. Несколько лет назад они вместе ездили загород, купались, валялись на травке. Татьяна - крупная, громкоголосая, с крупными белыми зубами и всегда ярко одетая. Ей нужно было переодеться - апельсиновый купальник сменить на белый в мелкий яркий цветочек сарафан. "Сейчас вернусь", - и она исчезла за елочками. Ирина присела на пенек, отгоняя комаров папоротником, она на секунду задумалась - так ясно вспомнилось совсем другое озеро, зеленый пляж, костерок, консервная банка, в которой булькает чай... Блики закатного солнца в воде, ритмичные взмахи рук плывущего к ней человека. Очнувшись, Ирина поняла, что она уже довольно долго ждет Татьяну. Она встала, бросила папоротник, окликнула ее негромко, потом громче, приблизилась к елочкам, а потом и зашла за них... Никого... Никого и поблизости - зеленые лапы елок, листья деревьев. Ни белого, ни оранжевого пятна... Прождав на пеньке еще с полчаса, Ирина поехала на электричке домой одна. Не обиженная, пожалуй, озадаченная. Звонить Татьяне? Не звонить? Решила все же набрать ее номер. Сын сказал, что мама вернулась, переоделась и ушла с Павлом (возлюбленным) в театр... Никогда они об этом не говорили, встретились где-то в чьем-то доме, как всегда шумно, радостно - с поцелуями и вскриками: "Как ты хорошо выглядишь!" В обычной для них манере начали болтать взахлеб. Никаких объяснений... Ирина отложила это подальше, но все же иногда фыркала, представляя, как высокая статная Татьяна, пригибаясь и задерживая дыхание, таясь, крадется куда-то. Интересен не хвостик ситуации или поступка, а подоплека - зарождение плана. Или плана не было? Сиюминутный каприз - не хочу видеть Ирку, ехать с ней вместе. Не объясняться же? Ибо не хочу сейчас, сегодня, зачем же обгаживать вчера и завтра. Молодец, Татьяна! В сущности, наглядный урок психогигиены - отключенный вовремя телефон, ненаписанная записка, выходит лучше пьяных объяснений в любви или заявки на ссору... Татьяна к обеду в день приезда - это лучшее, что можно придумать. Будут смех, будут байки. Одну из них Ирина записала на магнитофон, болтовня ее, монологи от имени встреченных людей, предположения, часто просто уморительные - всегда развлекали Ирину. Вот этот монолог Марии (Татьяна давала урок в одном колоритном грузинском семействе) Ирина решила пока варит суп да делает салат послушать.
"Все зависит от того, во сколько к брату придет учитель шахмат. Мама разговорилась с ним в те страшные осенние дни, когда все взрослые выходили дежурить в подъезды. Тогда покуривая возле подъезда ,.мама разговорилась с этим Олегом Владимировичем, оказалось, он бывший инженер, сейчас служит в какой-то мелкой фирмочке, а вообще еще и шахматист - имеет разряд. Вот мама и загорелась пригласить его к Паше. Условились - 50 рублей урок. Ну что он себе на этот полтинник купит, а все же видимо, не лишние. Он несимпатичный - с тонким голосом, широкими плечами, в очках, а глаза всегда тоскливые. Неприятно смотреть. На нем всегда один и тот же пиджак в клетку - шахматный пиджак. Вообще , он вежливый и терпеливый, с Пашей нашим терпение необходимо. С определенного времени наличие этой шахматной "фигуры" в нашей квартире мне приходится учитывать. Брат возвращается из школы раньше (что меня не устраивает) и усаживается за доску готовиться к партии. А потом приходит педагог... У меня самой пять преподавателей, всех где-то надергала моя неугомонная мама. Музыка, вокал, языки и вышивка. С ума сойти - меня усадили за пяльцы! И пожилая Нелли Андриановна меня учит втыкать иголку и продергивать нитки и, главное, доводить дело до конца. Скоро будет готова диванная подушка деду на семидесятилетие. Я не против учиться - дома мне уютно, спокойно. Шура (мамина помощница по хозяйству) по маминому приказанию поит моих и Павликовых учителей кофе и подает пахлаву. Шура -беженка, но откуда - я не запомнила. Пахлаву ее мама научила делать... Дело в том, что мы отчасти грузины. То есть мы евреи, но грузинские. Отец купил эту квартиру, обставил и умер. Это было вскоре после того, как сгорела наша дача под Сухуми и бабушка чудом на каком-то корабле, чуть ли не босиком добралась до Тбилиси. Мама тогда даже чуть-чуть поседела. Я была мала, а Паши вообще тогда еще не было. Он - от отчима. Григорий Яковлевич - отчим год уж как в Израиле. Все нас зовет. А нам-то зачем? У мамы тут все: работа, отец ее старый, бабушка в Тбилиси квартиру бережет, с ней еще и вторая бабушка жила, папина мать, но как узнала, что папа в Москве умер, так тоже там, в Тбилиси, умерла. Да, много горя. Но и радость есть. Дед мой Иосиф и отец покойный - врачи известные, они что-то такое в свое время открыли в медицине, что их здесь академики носили на руках, поэтому они большую часть жили в Москве, а мы, женщины, в Тбилиси и на даче. Я к морю тогда очень привыкла, а теперь давно уже отвыкла. Но я еще маленькая, мама говорит, что у меня психика гибкая, не то что у нее. Хотя она веселая, вот опять замуж собирается. Вот об этом и речь. У нее свидания. У меня - свидания. А тут этот Пашин учитель. Ну как я могу Георгия принимать, если в гостиной мужчина посторонний. Мы, конечно, с Гошей в моей комнате сидим, музыку слушаем, я его кофе пою, но я же к его приходу одеваюсь нарядно, прическу делаю. И проходить мимо этого шахматиста и его взгляды ловить, нескромные взгляды, совсем не хочется. Бабушка (мамина мама) права, как никто: "Хоть и не виновата, а виновата", - это она о всяких неловких ситуациях, ну, когда случайно кого привлечешь. Значит , скромнее одеться надо было или глаза опустить. Что Георгий за мной ухаживает, мама знает, ну что в театр приглашает, на концерт и на роликах кататься в парк, а что у меня часто бывает, когда дома никого нет, не знает, то есть не знала, теперь-то или Паша расскажет или учитель обмолвится. Но к ней же тоже жених ходит - Шота Ираклиевич, музыкант. В Тбилиси они не были знакомы, а тут у кого-то встретились. Он нам подходит веселый, поет хорошо. Они с мамой у нее в комнате сидят, когда Паша в школе (он у нас в частной школе, там уроки целый день), а я с англичанкой или рукодельницей занимаюсь. Мама ему гадает, а он ей руку целует, я как-то видела, когда за словарем заходила , случайно. В общем, надо нам замуж. Ей уж скоро пятьдесят, а мне - 21... Хорошо, что дедушка не с нами живет, он строгий слишком. Григория Яковлевича, собственно, он и прогнал. Не нам чета - из какого-то Барнаула. Что хорошего: семья большая, культуры мало, только вот разве характер покладистый. Он вообще-то маме расписаться с ним не дал - только в синагоге обвенчал, чтобы Паша законным был. Здесь у нас вообще все запутано - бабушка грузинка крещеная (ее нянька покрестила), мама, как она говорит, одно время к йоге тяготела, до сих пор на голове стоять может, отец моего отца грузин, а бабушка покойная, та еврейка, верующая. Дед Иосиф он сам по себе, но в синагогу ходит. Меня и в церковь и в синагогу водили - показывали. Вот такие мы. А в Москве деда моего и отца - Якова все в свое время гордостью советской науки считали - русской советской науки.
Так вот, если этот Олег Владимирович завтра придет, значит нам с Георгием в постель не лечь. А мы решили попробовать, понравится нам или нет. Целоваться нравится и обниматься, но тут ошибиться нельзя. А вдруг я, как все увижу да почувствую, возмущение испытаю, разочаруюсь. Значит, мужа не смогу любить, а это грех. Или он разочаруется. Тогда мы (так уж решили) расстанемся, друг друга не огорчая... Мы, конечно, не сами все так хорошо придумали - ему друг подсказал, друг, конечно, постарше, поопытнее, да и мне кое-кто совет дал. В общем , мы решили, день назначили. А тут эти шахматные уроки участились... Неловко мне маме сказать, что уж слишком много она этих полтинников напередавала, будто мне денег жалко. Не жалко! Да потом, на Пашу Григорий Яковлевич шлет. А просто уж слишком часто он здесь, в гостиной, в своем пиджаке и с глазами тоскливыми. Мама моя то на работе, то у дедушки обеды готовит, то квартиру с Шурой убирает, то с Шатой в ресторане, а нет, - так у телефона: с бабушкой по- грузинки о чем-то болтает. Я теперь уже меньше понимаю, намного меньше, а Паша вообще языка не знает. Как же мне быть? Дедушка против маминых браков, я знаю. Он ее "легкомысленной вдовушкой" зовет и все призывает к благоразумию, а она рукой машет, хохочет. Только я знаю, что не оттого, что папу не любила, а оттого, что еще молодая, красивая и жить хочет. Она вроде меня и я ее понимаю. Замуж нам надо за хороших веселых и добрых. Так дедушка что придумал для нас: мне целых три года дома учиться, пока он не решит, кем мне в будущем быть - год уже прошел, второй начинается, а маминым женихам всякие загадки загадывает, как Сфинкс какой-то! Вот вчера еще вот что придумал - пока мне твой Шота не приведет двух почтенных людей, которые удостоверят его порядочность, слышать ни о чем не желает, надоели, мол, проходимцы. Интересно, кого это он в виду имеет? Уж не папу, конечно, и даже, я думаю, не Григория Яковлевича. Тайна какая-то. Шота еще не знает, но уверена, будет смеяться. Ему 60 лет, борода седая и вкусно пахнет. Живот толстый, теплый. Глаза веселые. И слух абсолютный - меня все критикует да поправляет, но я же не в исполнительницы готовлюсь, я для мужа учусь. Я даже знаю, что он скажет примерно, конечно "Ой, Этери, смешной папа. Я завтра в Петербург уезжаю, там с Гергиевым встречусь. Приглашу его в Москву, к тебе на грузинский обед, ты постараешься, да и Мария поможет. Вот тебе и первый - Иосиф возражать не будет". Я уверена - так и будет. Он весь свет знает, как телевизор при нем не включи - "с тем я знаком, да с этим играл. Да с той он выступал, а у этих был в гостях в Париже". Мне-то он нравится, а дед шипит - "проходимец". Почему? Может, если бы он о Георгии знал и его бы так называл, но ему, к счастью, про меня такие мысли и в голову не приходят. Я для него - маленькая. Вот маме Георгий нравится, красивый, говорит, только молод. Ну что ж, молод... Да, молод - на год моложе меня, но я ему об этом не говорю, у меня в паспорте путаница: там-то мне 20, значит, ровесники. И хорошо... Мне всякие "опытные" вроде этого шахматиста не нравятся. Я же знаю, как это бывает с голливудскими актрисами. Сначала в юности их совращал кто-нибудь неподходящий, потом у них появлялся талант, а потом в них влюблялся актер известный или режиссер. Я про это читала. А я в актрисы не хочу, я замуж хочу. Но фантазировать про это интересно. Я читаю, представляю себя актрисой и Георгию рассказываю. А он смеется и говорит, что я еще маленькая и наивная. Ну и что? Главное, я ему пока нравлюсь. Завтра все остальное выяснится. Только бы этот шахматист все не подпортил. Платье надену розовое, то, что с неровным подолом - одна нога почти голая, сейчас самое модное - мне тетя Марина из Испании прислала. Волосы высоко зачешу, пробор - ровный. Белье цветное. И постельное тоже. Музыку тихую включу. Хоть бы Пашка завтра в шахматы отказался играть, в школе остался до вечера! Раз я очень хочу, Бог услышит, поможет! Я же о серьезном думаю - нельзя же мне ошибиться".
Ирина слушала и расставляла тарелки, салатники. Симпатичную Марию придумала Таня, по крайней мере, не вредную, добродушную. Кажется, еще новое появилось в Ирине - отбирать из встреченных антиподов "соучастнице", пока вот Ксеня такой показалась, Мария эта. Татьяна-то сама - типичная соучастница, всю жизнь свою мужской авантюре кадит... А этим, кротким, даже и думать об этом не придется - их в авантюру не пригласят, с ними даже если расстанутся, то благородно, дабы оградить их от собственной мерзости, вот как Слава с Ксеней. Уже половина четвертого, где же Татьяна?
А Татьяна в это время сидела в квартире своего любовника Павла, режиссера и не могла выйти, оставить шестилетних близнецов Олю и Толю. Перед тем, как ехать к Ирине (а до нее ровно полчаса) Татьяна решила завернуть к Павлу доругаться. Вчера он был крепко пьян, вел себя грубо и глупо, все его штучки Татьяна знала давно и умела ему отвечать тоже грубо и резко. Вчера она помогала ему шантажировать непокорную актрису, для которой придумала прозвище "прима кукольного театра" и объяснять ей кто такая Мальвина, а кто - Карабас Барабас. Переругиваясь между собой, они все же делали общее дело и это как всегда утешало Татьяну. Она оставила Павла вчера часов в восемь вечера пьяным, но уже почти умиротворенным, но сама ушла злая и теперь хотела доругаться. А Павел ничего умнее с пьяных глаз вчера придумать не мог, как вытребовать у бывшей жены свидания с детками. Обычно раз в неделю к нему их привозил шофер жены. Как-то все сходило нормально - Павел бывал трезв, любвеобилен (деток-то он действительно обожал), развлекал их, куда-нибудь возил гулять, а потом в условленное время шофер их забирал. Сегодня же деток привезли, но Павел лыка не вяжет. Шоферу ни к чему - его дело десятое, детки к папе, мол, давай играть веселиться. А у папы бутылка возле дивана да сон похмельный. Так уже несколько часов прошло. Детки воспитанные, сидят тихо, книжки смотрят, телевизор, к папе обратятся, когда мол, гулять, играть, а он - "ни мамы ни тяти". Деткам невдомек, что можно домой позвонить и мамочка их тут же заберет, сидят, терпят, удивляются. А тут Татьяна, Павел ей дверь на автопилоте открыл и опять упал. А детки на нее во все глаза уставились. Пришлось Татьяне знакомиться, кормить-угощать, беседовать. Она их, во-первых, увела от неприглядно спящего папаши, во-вторых выведала, когда и кто их привел и когда и кто должен забрать. Поняла, что потерпеть ей придется всего часок, но что к Ирке она точно опоздает, но решила позвонить ей в четыре с извинениями, а к пяти уж точно примчаться. Повидаться очень хотелось, ведь Татьяна любила слушать Иркины байки и ценила ее язвительность и жизненный опыт.
Ирина бесцельно слонялась по комнате - так все хорошо было спланировано - вот сейчас, без десяти четыре, они бы с Таней уже ели ее вкусный салат, пили красное вино (обе любили) и болтали, болтали. Эта болтовня бы смывала муть, налет с Ирининых новых взглядов, в болтовне бы все уточнялось. Хотелось ведь и похвалить Татьяну за такую милую Марию, может быть даже дать ей себя же послушать (ведь она-то не знает, что ее записали). В четыре часа пять минут раздался телефонный звонок:
-Ирка! Я тут у Павла застряла,
Ирина хотела уже вспылить - опять этот Павел, из-за мужика пропадаешь, но Татьяна ее предупредила сдавленным голосом,
- Тут детки - Оля и Толя, близнецы, помнишь, я упоминала. Так вот, эта скотина лежит пьяный, за ними скоро приедут и я побегу. Ладно?
- Ладно. Ты-то как в эту ситуацию попала?
- Да сдуру доругаться забежала. Мораль... Да сама понимаешь...
- Только позвони, когда будешь выходить, а то мне к семи к родителям, у меня там ведь свои детки
- Я позвоню, если буду укладываться во время. Сама понимаешь, их не оставишь.
Ирина положила трубку в дурном расположении духа. Скорее всего Таня не вырвется. Уедут детки - проснется Павел и начнется все скучное и бесцельное. Может быть, поехать к родителям уже сейчас? Чего выжидать? Но Ирина чувствовала, что сейчас она еще не готова к разговору с Костей, к встрече с доверчивой и пока еще кроткой Катенькой. "Надо собраться, надо обрести какую-то ясность души". Ирина налила себе вина, выпила, глядя в зеркало, и вышла на лестничную клетку. Позвонила Васе. Вася вышел заспанный и вроде недовольный, но увидев Ирину, просиял, он всегда был рад ее поручениям и с готовностью стал ждать, что она скажет.
-Вася, пошли обедать. У меня уж стол накрыт.
Вася не стал спрашивать, почему сегодня такая честь, с радостью подтянул штаны, пригладил волосы, прикрыл свою дверь и пошел к Ирине. Обедали молча, Ирина только предлагала Васе, то соль, то перец. Для него она выставила недопитую когда-то давно водку. Вася с разговорами не навязывался, умел ценить просто присутствие приятного человека. В шесть выпили кофе, Татьяна, конечно, не позвонила.
-Врагов бы своих мне так знать, как я знаю, что происходит с друзьями моими", - произнесла Ирина вслух, закрывая за Васей дверь.
Телефон вообще молчал. Почему-то в этот день никому Ирина не вспомнилась, никто не захотел ее куда-нибудь пригласить, о чем-нибудь рассказать. Некоторое равновесие за время обеда с молчаливым и "светским" Васей Ирина обрела. "Теперь не так страшно", - думала она. Дело еще в том, что Ирина начала себя и чисто физически чувствовать некомфортно. Смерть Саши, саморазоблачение Славы, осознание совей роли, делали ее как бы меньше ростом, сгорбленнее, незаметней. "Я же пока не ангел! - я вовсе не хочу так самоукоряться. И других судить не хочу! Но и прощать всем и все не могу!"
Ирина входила в подъезд, в общем-то приготовившись к разговору с сыном. Встретила ее чем-то вроде бы раздосадованная Катя. Поцеловались.
--Что, Кекс, ты огорчена чем-то?
-Потом скажу, это о бабушке
. "Так, - подумала Ирина, - переходный же возраст, - бабушка что-то не разрешила и нервы".
-У нас, мам, знаешь, Костя уже два дня, его менты побили, Как я их ненавижу!
-А где все? - вдруг Ирина поняла, что в квартире как-то тихо, все остальные домочадцы не выползли в большую комнату.
-А-а, я об этом и хотела сказать. Бабушка поссорилась с дедом. Смертельно. Нашла какую-то записку у него в кармане случайно. В чем-то его упрекнула, а он закричал на нее. Представляешь? По-моему, мам, у них ревность
-Так где же они, Катюш?
-Бабушка первая ушла. Надела пальто новое, шляпку. Губы накрасила. Деду ничего не сказала больше. Меня поцеловала, а к Косте заходила, он у меня, в детской лежит, ты его спроси, он что-нибудь, наверное, понял. Ирина вздохнула.
-А дедушка где?
-А он, когда бабушка ушла, походил-походил по дому, трубку покурил, что-то такое ворчал, мне послышалось "Дура", тоже к Косте заглянул на минутку, оделся и тоже куда-то ушел. Я, мам, ничего не понимаю - они же не ссорились никогда... И потом, - Катя опустила глаза, - они же старенькие.
Ирина засмеялась и обняла Катю. Та была худенькая, длинненькая, с темно-русыми прямыми длинными волосами, милым умным личиком, похожая на свою бабку с отцовской стороны.
-Они, Катюш, тоже как маленькие - взяли и обиделись друг на друга.
. -Ты думаешь, они помирятся? - Катя сидела на коленях матери, длинные ноги свои сплела, руками обхватила ее за шею
-Конечно. У тебя-то самой как дела?
-Я тебе, мам, дневник дам. Там все про..., ну, ты знаешь... Ты у нас сегодня останешься?
-Конечно
-"Тогда мы с тобой в большой комнате вместе будем спать, у меня же там Костя!
-Чудесно, Кекс. Теперь я пойду к Косте зайду, ладно? А ты скоро увидишь в окно, как бабушка с дедушкой под ручку домой идут.
-Да-а? Ты уверена?
-Давай пари! Американка!
-Давай!
Они ударили по рукам, по детски, разбить было некому. Ирина успокаивала Катю и сама надеялась на лучший исход, но все же ее грызла тревога - она знала, в общем ,очень покладистый характер своей матери, знала и ценила ее юмор, намного меньше понимала отца - в нем была какая-то всегда уклончивость, прохладность. Ирина не всегда могла понять его высказывания, оценки людей - видимо, он принадлежал к непонятному ей мужскому типу. Но между собой они всегда ладили! И это было основой домашнего порядка, это было гарантией некоего порядка и в жизни Ирины и ее детей. Что же случилось? Вряд ли она когда-нибудь узнает. Катя сказала ревность. Домыслить-то можно, но зачем? Важно другое - на чем они примирятся - на чувстве ответственности за детей (это достойно, но по-человечески недостаточно) или все же на сохранности интимных и тонких эмоций. Они по-прежнему мужчина и женщина.
Ирина вошла к Косте. Костя лежал с умной книгой в руке. Лицо его было замазано приготовленными матерью снадобьями. Левая рука была перевязана.
-Привет, Кот.
-Привет, Ириш.