Боже! Как мы рожали. Пупсиков, кролика Семёшку, Зёзю. Взрослых кукол, фарфоровые фигурки, Красногорочку. Чаще всего, всё-таки, Лёшу и Алёшу.
Лёша был оксанкин и вдвое меньше моего Алёши, поэтому оксанкины роды выглядели наиболее убедительно.
В журнале «Крестьянка» опубликовали статью про то, как одной не то немке, не то американке довелось рожать в русском роддоме. К тексту прилагалась фотография улыбающейся женщины в профиль и несколько пронумерованных картинок, вроде комиксов. На первой ребёночек был в кружочке и на черенке внутри беременного контура; далее была изображена рука, сжимающая плоскую, необычайно страшненькую голову, торчащую невесть откуда (всё было подано крайне схематично). Завершала этот абстрактный видеоряд картинка, на которой малыш, с уже задумчивым лицом, посасывает пальчики, а от живота тянется, перехваченная полосками, пуповина, с пунктирной линией посередине.
Мы прочли, что при родах этой американки или немки был допущен муж, поэтому при родах Лёши я присутствовала не только как медсестра, но и в качестве мужа, хотя это было немного стыдно. Медсестра, не особо, правда, понимая, о чём речь, говорила озабоченным голосом: «Открылось на три сантиметра», и прикладывала к опрокинутой нарастопашку Оксанке розовую линеечку от пенала. В то время как муж попеременно восклицал: «Головка показалась!» или «Держись, дорогая!»
Оксанка же исправно стонала, призывала на помощь и тужилась, когда её просили. Пластмассовый Лёша был придавлен к матрасу худосочной спиной роженицы, и я не думаю, что совру, если скажу, что после особо затяжных родов моя сестра обзаводилась не только сыном, но и синяками.
Долго ли, коротко ли (когда как), намучившись, я плавно или стремительно вытаскивала Лёшу из-под оксанкиного копчика и подносила к лампочке. «У Вас мальчик», — сообщала я благоговейно, а муж плакал от счастья, ни от кого не таясь.
Затем уже запеленованному пупсу предстояло первое кормление. Нарисованные губки прислонялись к маленьким тёмным отметинкам, которые есть у каждой девочки спереди и какое-то время практически не имеют значения. Во всяком случае во времена родов это было именно так, а купальники мы захотели только потому, что у Алки есть.
Как сейчас помню: Лёша пьёт, а муж плачет.
Честно говоря, мне втайне мечталось тоже рожать Лёшу, поскольку, как я уже писала, Алёша превосходил его в размерах раза в два. Голова этого пучеглазого великана была не намного меньше моей, а потому поза меня как роженицы поражала своей нелепостью. Я была словно девочка на шаре в пояснично-крестцовом отделе. К тому же у Алёшеньки часто отваливались руки-ноги. Голова, когда не отваливалась, была прочно закреплена на одном месте, и Алёша глядел только вперёд.
Оксанкиному сыночку голову приходилось поддерживать, как настоящему, потому что иначе она откидывалась на резинке назад под несовместимым с жизнью углом.
У моего резинки не было, просто отваливалась голова.
Лёша и Алёша зачастую писались при помощи воды и чая, чтобы было больше похоже. Изредка они какались при помощи других ингредиентов. Тогда мы, с материнской покорностью или сетуя, шли в ванную и стирали вещички в тазике. По-настоящему, с порошком.
Скоро оксанкиному сыну пять лет, а сидит ли на полке Лёша — не знаю, не обращала внимания. Давно у них не была. Игрушки обычно раздают понравившимся детям или тем, у кого нет игрушек.
Алёшу я однажды отнесла в школьную театральную студию, чтобы делать дурацкую пародию на одну дурацкую пеню дурацкой какой-то певицы. Пародию я сделала, а вот Алёшу, одетого в пионерский галстук и тёмные очки с енотами, — забыла. И я почему-то очень не люблю вспоминать об этом.
Ещё смешно, что мы так и не поняли тогда по картинкам ничего насчёт пуповины. Думая о предстоящих родах, мы больше всего боялись, что нам будут развязывать пупки. Отрезать и завязывать по новой.