Лариса проснулась совершенно разбитая, ноги ныли от неудобного положения. Попыталась вытянуть их — ничего не получалось, мешал какой-то большой теплый мешок.
— Ронька, — протянула она. — Ну когда же ты научишься спать, как собака? Неужели мало дивана, кресла?!
Обиженный пес даже не поднял морду. Еще бы — мало того, что его заставили ночевать в каком-то странном доме, насквозь пропахшем пылью, от которой он весь исчихался, так бестолковая хозяйка посмела оставить его без ужина!
Лариса беспомощно уселась на краю кровати. С пробуждением вспомнились все беды, все обиды. Куда идти, куда деваться? Ну, ясное дело, к Дидковским она не вернется, это даже не обсуждается. А что же дальше? Как ей теперь жить? Теперь, когда она никому не нужна?!
Ронька вдруг с диким визгом подскочил с кровати и умчался в прихожую. Лариса сразу догадалась, в чем дело — так он встречал только одного человека, только своего любимого Валерика…
Дидковский подошел молча, присел рядом, взял ее руку в свою, нежно поцеловал самые кончики пальцев:
— Прости меня, малыш…
Лариса даже не пошевелилась. Не забрала руку, не стала ничего отвечать.
— Я понимаю, — продолжил Дидковский. — Я все понимаю. Бесполезно просить прощения. Я его и не достоин, сам знаю. Хочу только, чтобы ты поняла.
Помолчал, помялся немного.
— Нет, не смогу. Ты все равно не поймешь… Да, я подлец, я мерзавец. Мы все это устроили вместе с матерью. Она с самого детства хотела заполучить тебя в невестки. И меня сумела убедить в том, что я тебя люблю. Чтобы не наделал глупостей раньше времени, подсунула мне Кристину. Я, естественно, не отказывался, пользовался с удовольствием… А мать тем временем продолжала меня убеждать в том, что только ты достойна моей любви, только ты можешь стать моей женой. И я поверил. Знаешь, я ведь тебя действительно люблю — хочешь верь, хочешь не верь. Я тебя всегда любил, ты всегда была моим самым дорогим человечком. Только не смог вовремя понять, что люблю тебя, как брат, или может, как отец. Вот в этом моя самая большая вина, самая большая ошибка. Потому что именно исходя из нее я и принял неверное решение. Я ведь был уверен, что ты должна стать моей женой, понимаешь? Моей, а не Генкиной. Я просто не мог ему этого позволить. Я понял, как жестоко ошибся, уже после свадьбы, ночью. Потому что… Вместо любимой женщины рядом со мною почему-то оказалась любимая сестра. Нет, не так — любимое дитя. И я понял, что натворил. Мне нужно было еще тогда, прямо наутро, признаться тебе во всем. Конечно, ты бы не простила, но тогда еще можно было бы все исправить. Я бы все объяснил Генке, вы бы поженились… Но я смалодушничал… Мне было ужасно стыдно признаться тебе в своем грехе. Но и носить его в себе не смог. Напился до безобразия, да и рассказал все Кристине. Знаешь, я ведь ее всегда считал продажной женщиной, никогда не воспринимал всерьез. Приходил, получал то, за чем пришел, и уходил. Домой, к жене. К тебе. А на следующий вечер опять шел к ней. Почему-то оказалось, что я не смог от нее отказаться. Но вплоть до вчерашнего вечера я относился к ней, как к… Ну, ты поняла. Как к той, которая за деньги выполняет свою работу. Но деньги-то она как раз и не брала, понимаешь? Мама просто снимала для нее квартиру… Нет, потом я, конечно, стал оставлять ей деньги — на хозяйство, на продукты. Но не как плату, а как…
Дидковский на короткое мгновение запнулся, но тут же продолжил:
— Как тебе… Как жене, понимаешь? Относился, правда, по-хамски, но меня непреодолимо тянуло к ней буквально каждый вечер. Все люди с работы домой едут, а я к ней… И тебя любил. Только совсем по-другому… Нет, Ларочка, я не добиваюсь твоего прощения, нет. Я знаю, ты не простишь… И правильно сделаешь — нет мне прощения. Я только хочу… Ты никогда мне не говорила, но я ведь знаю, как ты все эти годы мучилась от неизвестности. Я видел это, и тоже мучился — я-то знал ответ, знал! А сказать тебе не мог, понимаешь? Поэтому и пришел сказать, объяснить… Не хочу, чтобы ты снова мучилась этим вопросом. Нет твоей вины в этом, нет! Это я во всем виноват, только я! Ты хорошая, ты самая в мире замечательная, и я безумно тебя люблю, потому что нет у меня человека роднее тебя! Я так хочу, чтобы мы всегда были рядом, но не так, как… как до вчерашнего дня. Я хочу, чтобы мы каждые выходные приезжали к родителям, каждый со своей семьей, с детьми. Ларочка, миленькая моя — позволь мне быть твоим братом? Я больше не буду тебе мужем, но я хочу остаться родным для тебя человеком. Потому что как бы ты ни запрещала, а ты для меня все равно навсегда останешься родной. Прости меня, я такой идиот! Я такая сволочь! Прости, Ларочка, прости меня!
Дидковский сполз на пол и уткнулся в Ларочкины оголенные коленки. Расплакался, как маленький провинившийся мальчишка. Не задумываясь, что делает, Лариса машинально обхватила его голову руками, прижала к себе.
— Прости, Ларочка! Если бы только я понимал в тот момент, что творю! Поверь мне, родная моя — я не хотел причинить тебе боль, я искренне полагал, что так будет лучше для всех. Прости меня, бедная моя, родная моя…
— Спасибо, — глухо отозвалась Лариса.
Дидковский настолько этого не ожидал, что аж опешил.
— Что? — он не без усилий оторвал голову от ее коленей и уставился на нее удивленными глазами. — Ларочка, миленькая, ты что-то сказала?
— Спасибо, — безжизненно повторила Лариса.
— За что? — бесконечно изумился Валерий. Но от ее голоса, от этого ее глухого 'Спасибо' такой мороз пробрал, что волосы на руках поднялись. — За что, Ларочка?!
— За правду. За то, что не стал юлить. За то, что не промолчал, не заставил сходить с ума от проклятого 'Почему'. Если бы ты только знал, как это больно — не знать ответа…
Валера ушел, а Лариса по-прежнему сидела на краю кровати. Боль от предательства самого близкого человека никуда не ушла, никуда не делась, но стала, кажется, чуточку легче. Самое главное — ее больше не мучил этот страшный вопрос — 'почему?' Не дожидаясь ее вопросов, Валера очень подробно ответил на каждый из них.
Теперь Лариса знала правду. Всю правду. И о событиях, предшествующих Генкиному предательству, и о Кристине, и о причинах этих ужасных поступков. Только вывод из этих объяснений получался какой-то странный, абсолютно абсурдный. Выходит, все страдания, выпавшие на ее долю, все обиды, все предательства были вызваны любовью? Так значит, любовь — вовсе не светлое чувство? Любовь — зло, именно от нее происходят все беды на свете?
Ее любил Гена, но предал, поверив в ее мнимое предательство. Ее любил Валера, и тоже предал, представив ее любимому мужчине, как продажную женщину. Ее любила мама Зольда, но получается, что именно от ее любви Лариса пострадала больше всего. От того, что несчастная женщина в свое время не смогла или просто не решилась родить второго ребенка. А Ларисина вина только в том, что она случайно оказалась рядом?
С Дидковскими все более-менее понятно. Противно, до смерти обидно, но понятно. А Генка? Как быть с ним? Куда, на какую полочку души определить Горожанинова? С одной стороны, он такая же пострадавшая сторона, как и сама Лариса. Но это только на первый взгляд. Потому что при ближайшем рассмотрении получается, что у него, в отличии от Ларисы, был шанс избежать ошибки. Это ведь Ларису просто поставили перед фактом: Горожанинова в твоей жизни больше нет, вместо него Дидковский, а ты хочешь принимай его, не хочешь — прыгай к чертовой матери с балкона. Генка же мог что-то сделать, мог открыть обман. Нужно было только чуточку подумать, или же просто отпустить свои чувства на волю, позволить гневу выйти наружу. И тогда он вскрыл бы обман, тогда он непременно все понял бы.
А еще он мог просто не поверить. Если он ее действительно любил — как он мог поверить в ее продажность? Ведь это не Лариса, это Сливка отдавалась ему с пятнадцати лет в заплеванном подъезде, а в Ларисиной чистоте он смог убедиться на собственном опыте. Тогда как же он мог поверить, что она 'этим' зарабатывает на жизнь?! Как?! Если действительно любил?!
А любил? Любил ли ее Генка на самом деле? Или же любил так же, как Дидковский? Не ее саму, не Ларису Лутовинину, а всего лишь красивую картинку? Нет, не любил. Потому что тогда не смог бы поверить. Или, может, вот такая она и есть, любовь хваленая? Вот такая, разлучная, злая, недоверчивая? И даже предательская?
А она? Она сама? Любила ли сама Лариса? Ведь если бы любила, наверное, тоже нашла бы какой-нибудь выход. Почему она не побежала к Генке после того страшного телефонного звонка, когда он отменил свадьбу? Ведь если бы любила, наверное, побежала бы к нему за разъяснениями, а не стала бросаться с балкона. Но ей почему-то и в голову не пришло задать ему главный вопрос. Вместо этого предпочла молча мучиться в полном неведении.
Да и потом, если бы она на самом деле любила Горожанинова, разве отстранилась бы от него вчера? Почему она не бросилась в его объятия, ведь мечтала об этом семь бесконечно долгих лет! Ну подумаешь — не совсем трезвый. Ну подумаешь — зубы нечищеные, сам немытый. Ведь помыть-побрить, побрызгать туалетной водой, дождаться утра — и будет трезвый и чистенький, даже благоухающий. А она… Почему-то вместо любви почувствовала одну сплошную брезгливость. Почему? Ведь Лариса же все эти годы вспоминала его с замиранием сердца. Или, может, ей удалось убедить себя, что любит мужа? Или вообще не любила никого? Или любила обоих? Но если любила — то куда она, любовь, делась? Почему вместо любви в сердце одна сплошная брезгливость?!
А может, и не любовь то была вовсе? Тогда, с Генкой? Может, просто время пришло, проснулось тело, проснулась душа, а рядом — только Дидковский с Горожаниновым. Валерка-то каждый день был рядом, а Генка появился после долгой разлуки. Такой красивый, такой уверенный, взрослый. Так восхищенно на нее смотрел. Конечно, приятно было его внимание. Но до такой ли степени, чтобы принять это за любовь? Это что же, выходит, не так уж сильно она его и любила? Или вообще не любила? Или же Лариса — просто моральный урод, не способный любить?
Как-то странно. Была уверена, что любит Гену — и так легко убедила себя, что любит Валеру. И пусть у нее для этого имелись веские основания, но разве можно вот так по собственному усмотрению влюбляться и разлюбляться когда и в кого вздумается?!
Так или иначе, а по всему выходило, что теперь она Гену не любит. Даже нет никакой необходимости разбираться, любила ли раньше. Какая, в принципе, разница, если Лариса уверена, что теперь она его не любит? И так ли важно, что именно лежит в основании ее нелюбви? Разочарование ли его нынешним состоянием или обида за то, что поверил в ее продажную сущность? Главное, что теперь она уверена — не любит. Да и его слова о любви — тоже наверняка только слова, и ничего более. Так что Гена как был в прошлом все эти семь лет, так и останется в нем навсегда.
Горожанинов в прошлом, Дидковский в прошлом, мама Зольда там же. Все в прошлом, всё в прошлом. А что в настоящем?
Лариса все сидела и сидела на кровати в той же позе, в которой ее оставил Дидковский. С его помощью и благодаря его откровенности все проблемы очень аккуратненько легли по своим полочкам. Хаоса в мыслях больше не было. Но теперь там царила пустота. Можно обижаться на Дидковских сколько угодно, но что это даст, что это теперь изменит? Продолжать жить с этим чувством? Не имея никаких других? И что это ей даст, куда заведет?! Только в кабинет психиатра, или под поезд метро. Нет, хватит! Она больше никогда не будет помышлять об этом! Никогда больше не будет искать выход в той стороне! Любой выход должен иметь возможность вернуться, а если нет — это неверный, это неправильный выход! Это она уже проходила. На это она едва не решилась, но тогда ей было всего девятнадцать лет, тогда она была слишком молода и неразумна!
А теперь? Теперь она тоже еще молода, правда, уже не настолько. А как насчет разума? Прибавили ли ей прошедшие годы разума? Да, прибавили! Хотя бы потому, что она теперь ни за что на свете не станет писать прощальных записок, как в дешевых романах! И бросаться с балконов или с крыш она тоже не будет, равно как и 'совершенно случайно' падать под колеса поезда! Нет, теперь она будет жить! Жить!!! А как жить — это второй вопрос, об этом она подумает потом, у нее еще будет для этого море времени. А сейчас… Сейчас у нее есть дело. Пусть на нее свалилось море проблем, но, как взрослый человек, она не имеет права полностью зацикливаться на них. У нее есть дела, которые она должна довести до ума. Вот о чем она сейчас должна думать!
И Лариса задумалась. Дела, какие же у нее есть дела? Ехать в парикмахерскую, к массажистке, к косметичке, в тренажерный зал?! Ну уж нет, это пусть мама Зольда к ним ездит! А Лариса теперь будет заниматься этим не по чужой указке, а когда сама посчитает нужным! Тогда что? Что еще? Какие еще у нее есть дела? Опять перебирать сотни книг в поисках чего-то интересного, нового? И все? Неужели это и составляет смысл ее жизни?!!
Лариса огорчилась. Какой ужас, во что она превратилась? Прав, как прав был вчера Андрей! Она действительно превратилась в инфантильное равнодушное существо, в разбалованное и безответственное, как… как Ронни?! Боже, какой ужас! Она — это Ронни, только в человеческом обличье?!
Ронни! Господи, да как же она могла забыть! Это ей иногда полезны разгрузочные дни, но Ронька-то, Ронька! Он же голодный! И ему же пора на тренировку, как же она забыла? А еще хочет стать ответственным человеком!
Лариса взглянула на часы. Времени впритык, но еще достаточно, она еще может успеть. Эх, если бы покормила собаку с вечера, все было бы не так уж и плохо. А теперь надо еще заехать в магазин, купить хотя бы колбасы, да при этом еще попытаться не перекормить его перед тренировкой. Но и голодного пса разве можно заставлять скакать по полигону?
Лариса максимально быстро привела себя в порядок, надела на Роньку поводок и выскочила из квартиры.