Астом снова внимательно осмотрел её обнаженную стать.
И снова он убедился, что её тело не имело аналогов с земными девушками.
Оно было почти таким же, как у Иды, когда он её встретил на пляже нудистов и задавал ей глупые вопросы об отсутствии пупка, странных сосков, безволосом лобке, и прочие.
Сегодня у него вопросов не было.
Вопросы вообще не возникали у него в уме, как будто из его природы был исключен вопросительный знак. Это был символ того, что в нём что-то изменили.
«Не путай знак с символом! — сказала обнажённая, вставая на середину горницы. — Знак может принимать вид чего-то, и действует как опознавательный ярлык. Символ же — всегда выходит за свои пределы. Символ — лишь указывает на то, о чем нельзя сказать в каком-то конкретном случае».
Даки нажала ногой какую то невидимую кнопку на полу и сказала:
«Сейчас я проиллюстрирую тебе ряд символов. Повернись, и сядь так, чтобы ты мог видеть меня!»
Астом развернулся на голых ягодицах и сел, скрестив ноги.
С потолка полилась чарующая музыка.
Играли на каком то восточном струнном инструменте, и, как только закончились вступительные аккорды, Даки начала танец.
Безостановочные, неповторяющиеся движения девушки вызвали у наблюдающего восхищение, от которого у него по телу прокатились волны мурашек.
Одновременно с музыкой в слуховых улитках гостя зазвучал голос.
Голос явно комментировал танец.
Комментатор начал с того, что пояснил значение имени Даки:
«Даки, или дакини, известны не только в Индийской культуре, но и в Тибете.
Тибетский эквивалент — это хайдама, что означает „свободная прогулка через пространство“.
Это пространство АКАША — жизненное пространство. „Прогулка через“ — обозначает вид правильного понимания.
Это понимание пространства есть вдохновение, которое символически изображается в женской форме — дакини.
Дакини — инспирация открытости пространства».
Действительно, пространство горницы потеряло свои границы. Стены, как мираж, маячили где-то далеко от танцующей.
Даки не просто танцевала, — она писала поэму любви в танце. Ни одно движение не повторялось. Спортивные танцы с лентой или мячом, какие можно было видеть на стадионах, были лишь слабым отражением вдохновения Даки.
А невидимый комментатор продолжал:
«Богатая символика танца дакини указывает, что вдохновение открытости приходит не в одной, а во многих формах.
Этот танец — ряд грациозных движений, также выражает тот факт, что каждое движение является новой ситуацией.
Система постоянно изменяется, и каждый момент представляет новый случай для правильного понимания, нового чувствования каждого значения».
Комментатор сделал короткую паузу, глотнув чего-то неизвестного, и продолжал певучим голосом:
«Посмотри, как изменяется лалита — грациозное движение танца.
В нем нет состояния покоя.
Лалита обладает сильным оттенком прекрасного.
Прекрасное здесь не отличается от Любви, и Любовь не отличается от того, что она есть.
Когда мы пытаемся схватить или удержать её — она исчезает, как мираж».
«Мне кажется, что я, в своих прежних жизнях, уже сосуществовал со своей Шакти», — подумал Астом.
«Ты опять путаешь! —
отозвался на его мысль внутренний голос. —
Индуистский термин Шакти никогда не встречается в буддийских текстах.
Там существует понятие „Юм“ для женского начала, а для мужского — „Яб“. Символическое совокупление Яб с Юм изображены на многих тантрических тханках, или иконах, как их неправильно переводят.
Но, как бы они не назывались, как Шакти, так и Юм чрезвычайно важны в Тантре.
Чистота тантрического переживания реальна, вне вопросов.
Практикующий не должен думать: „Это действительно происходит — или я воображаю это?“
Переживание превосходит неопределенность».
Только теперь пришелец понял, что все странные движения её тела по пути в этот дом, также, по сути, представляли танец. Она дышала вдохновением.
А Даки не переставала танцевать.
Она подходила всё ближе и ближе к пришельцу, и теперь танцевала уже в полуметре от него.
Затем она «подплыла» совсем вплотную, и коснулась своим лобком его лба.
Потом Даки в танце слегка опустила своё тело к его носу, чуть ли не погружая его в свою розовую раковину, затем, танцуя на месте, опустилась ещё ниже так, что его лицо оказалось на уровне её высокой груди.
Здесь начался танец её упругих грудей в контакте с его лицом.
Трудно передать словами это переживание, можно только заметить, что оно было неповторимо.
Её полушария то поднимались, то опускались, то качались из стороны в сторону в гармонии с музыкой, и ни в одном из этих движений не было даже намека на пошлость.