Голландец Виниус уже имел в России железоделательные заводы близ Тулы и не собирался, конечно, терпеть конкурентов. Поэтому стал строить им всяческие каверзы. К царю Алексею Михайловичу с двух сторон потекли кляузные письма. И каждая сторона в свою очередь просила защиты и покровительства.
Жалобщики вскоре надоели, и дело кончилось тем, что в 1646 году у Марселиса и Акемы заводы отняли и взяли в казенное управление, тем более что за хозяевами действительно числились серьезные провинности:
"…И ныне он великий государь… объявляет их Петра Марселиса и Филимона Филимонова неправды. Забыв они Петр и Филимон отца его государства… жалование… чинили многие неправды. Припущали к себе в товарищи иноземцев без его царского величества указу и русских людей никакому железному делу учить не велели (разрядка моя. — А.Б.), а велели мастерам от русских людей во всяком железном деле скрыватца… А которые пушки делали в его царского величества казну, а те пушки не против своего договору многим немецкого дела хуже; а на сроки против своего договору тех пушек не поставили, а лили и делали пушки в ту пору на заморскую стать, для своей прибыли. И им бы Статом та их неправда была ведома".
А через год заводы Марселису и Акеме были возвращены. Царь не желал ссориться с иноземцами.
Что затем сталось с тем железоделательным заводом на Шексне, к сожалению, неизвестно.
Площадь лесов на территории Железного Поля к восемнадцатому веку ощутимо сократилась. Во-первых, крестьянин еще не чувствовал угрызений совести, постоянно расширяя горизонт пашни. Наоборот, он радовался открывающемуся простору, жилому виду окрестных деревень — местность становилась более домашней и "свойской". Во-вторых, окрепшая металлургия края, нынче жадно поглощая древесный уголь, назавтра требовала порции покрупней. В сутки обычная крестьянская домница заглатывала десяток пудов угля. А она исправно пекла крицы примерно месяца два в году. В Поморье, включавшем Олонецкий и Устюжско-Белозерский районы железоделания, ежегодно действовало по тысяче и свыше доменных горнов. То есть на них каждое лето надо было напасти шестьсот с гаком тысяч пудов древесного угля. Добавим сюда сотни и сотни тысяч пудов сжигаемых в кузницах. В итоге цифра набирается внушительная.
Конечно, в своем здоровом большинстве крестьяне разумно относились к рубкам. Красивый, сильный, обильный ягодой и зверьем лес старались не сводить, брали сосну, ель и березу выборочно, с заглядом вперед. Но, наверное, ни к чему и идеализировать положение. Край все-таки по-прежнему оставался таежным, в глухомани еще, бывало, плутал и опытный лесовик. А потому казалось, что леса здесь как сорной травы и у мужика кишка тонка эдакую прорву когда-нибудь топором посечь (бензопилы и трелевочные трактора тогда даже особо отчаянным в самых дерзких видениях не являлись). И, поскольку до первых наглядных и очевидных признаков большой беды было все-таки пока далеко, человек нет-нет да и позволял себе беспечное отношение к содержимому зеленой кладовой, то из сиюминутной выгоды, то из пристрастия к известному "авось", то по какой-либо иной слабости. Случались и сверхсрочные казенные заказы, когда углежогам, как и кузнецам, жестко диктовали время исполнения. А за нерасторопность мастер ответ нес головой. Тут уж о правилах рубки вспоминали только по завершению работ. Обычно приходилось валить лес почти за своим огородом, а обжигать чуть ли не в центре деревни. Да-да, в буквальном смысле. Вот, например, что сообщил мне Н. М. Овчинников, бывший житель села Луковец [5], впоследствии переехавший в Череповец: "В центре села возвышался округлой формы и внушительных размеров холм с кратером посередине. Высотой примерно с трехэтажный дом, ибо двухэтажное строение купца Изосима было ниже его. У подножия своего в поперечнике холм приблизительно сто пятьдесят — двести метров. Дом моего деда примыкал к нему с южной стороны, земля у нас в огороде была удивительно черной, и все время попадался древесный уголь. Моя тетя утверждает, что здесь якобы была угольная яма (морянка), она слышала это от своей прабабушки, а та от своей бабушки. В верховьях села, метрах в трехстах — четырехстах от первого, на самом берегу, находился еще один холм, тоже с кратером посередине. По слухам, он был древнее первого. У нас почему-то называли его "Уралом". Древесный уголь попадался и тут."
Если учесть, что Н. М. Овчинников человек пожилой, а бабушка тетушкиной прабабушки тоже только слышала о морении угля и с холмов съезжала в салазках, то, вероятно, возраст насыпных горок лет двести, а то и более. Реальнее всего, как мне кажется, их возведение отнести к началу восемнадцатого столетия. И связано это, на мой взгляд, с получением крестьянами-ремесленниками целого ряда крупных и сверхсрочных казенных заказов. В дальнейшем я постараюсь привести доказательства в пользу своей догадки.
Как приготовляли древесный уголь? Углежоги в лесу имели десяток ям-морянок. Грибники, должно быть, не однажды натыкались на них. Бредешь с драночной корзиной по сосновому бору, разбавленному средним и мелким ельником. Место ровное, как столешница. Сычом глядишь себе под ноги. Губы от волнения облизываешь. Ты весь нацелен на белый гриб, который мал, пузат, а уж, как бывалый окопник, нацепил на шляпку подручный маскировочный материал — шишку и дюжину тупых сосновых игл. И вдруг — перед тобой горка, высотой, пожалуй, с деревенскую баньку, а шириной где-то с дородную сенную скирду. Такие горки, по моему наблюдению, почти всегда по склонам где-то зарастают елками. Взбегаешь наверх — и, оказывается, вовсе не горка перед тобой, а скорее земляной вал, из тех, что строят иной раз ватаги подростков, увлекшихся фортификацией. Внутри — пусто. Пусто, да не голо — не торопясь срезаешь семейку рыжиков.
Таких заброшенных морянок, как свидетельствует Н. М. Овчинников, в лесах вокруг Луковца "было полным-полно".
В угольную яму углежог конусообразной кучей укладывал заранее просушенные дрова. Высота конуса часто достигала двадцати саженей. Уложенные подобным образом дрова сверху застилались хвоей. После чего кучу поджигали. По окончании процесса горения кучу разламывали. Уголь выгребали и везли сторговавшему его кузнецу.
Затянулись раны Смутного времени. Окрепли города, повеселели веси. Неуемные граждане Великого Устюга казак Семен Дежнев, торговый человек Ерофей Хабаров и стрелецкий пятидесятник Владимир Атласов протоптали тропку до Амура, Камчатки и устья Анадыри. На скрипучих причалах Архангельска российские купцы совершенствовались в европейской "галантной" коммерции: и отнюдь не всегда с уроков сей продувной "химерции" возвращались с барышом. Тягловые дворы по-прежнему делились на "лучшие, средние, молодшие и худые". С "худых" и "молодших" к концу века немало народу откочевало на Урал. И за сам Каменный Пояс.
На Урале началась разработка горных пород железных руд и строительство металлургических заводов. Но в Северной войне, которую повела Россия за возвращение захваченных Швецией земель и выход к Балтийскому морю, все же именно Железное Поле явилось своеобразным арсеналом военного ведомства [6]. В первое лето долгой (с 1700 по 1721 год) изнурительной войны русские войска потерпели поражение под Нарвой. Из поражения тотчас были извлечены следующие уроки: без флота на Балтике противника не переиграть, также как не переиграть его без изрядного количества артиллерии, война все более становилась войной пушек. И создание сильного флота, и укрепление артиллерии требовало металла. Невероятно много металла. И не через десять лет. А уже через год, самое позднее — через два. По приказу Петра I в районе Железного Поля закладываются заводы: Ижинский — в полутора верстах от Устюжны, при впадении в Мологу реки Ижины, и Тырпецкий — на реке Шогде, в десяти верстах от впадения ее в Суду, в деревне Тырпецы (по соседству, в селе Архангельском, оборудуются литейные цеха). Строительством этих казеннных заводов ведал будущий герой Северной войны, главный начальник Адмиралтейского приказа генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин. В августе 1702 года он докладывал об исполнении государева повеления: "…на Устюжне… железные заводы совершены и две домны задули и льют на флот непрестанно пушечные ядра… И другие (заводы) сего лета, на которых стояли 4 домны, чаять, совершатся." Кроме ядер, заводы давали армии пушки, пищали, мушкеты, фузеи, бомбы и ручные гранаты.
В 1701 году в Устюжне Железопольской действовало семьдесят кузниц (сто двадцать горнов). В городе насчитывалось более пятисот кузнецов. После открытия Ижинского завода большинство ремесленников стали рабочими. Лишь немногие мастера не утратили своей самостоятельности, они выполняли правительственные заказы на изготовление рукояток для сабель, подпружных пряжек, корабельных гвоздей. На реке Вороже, неподалеку от железного завода, находилась "государева селитряная варница", где делался порох.
В 1703 году в устье Невы был основан город Санкт-Петербург. Северной Пальмире, по задумке Петра, пышностью и размахом следовало не токмо сравняться с европейскими столицами, но и посрамить оные. Нешуточные нужды градостроительства в железных поделках должны были удовлетворить Олонецкий край и Железное Поле. Значительная доля тягот, видимо, ложилась на устюженских мастеров.
Уломе, еще до появления Тырпецкого военного завода, вменялось в обязанность ковать якоря, цепи и другие виды изделий для оснастки судов. Дело в том, что указами Петра от 31 декабря 1701 года и от 9 января 1702 года на имя вологодского архиепископа Гавриила повелевалось построить 325 речных судов: "И с парусы и с якори и с канаты и с веревки и со всякими судовыми припасами. И чтоб каждая барка поднимала грузу четыре тысячи пуд и чтоб строение их окончено было в марте месяце неотложно." Суда строились "для нынешнего военного со свейским королем случая и неприятельских людей внезапному приходу к Архангельскому городу водным путем". Весной по полой воде они отправились к Архангельску и Соловецким островам. Затем немалая часть тех судов вместе с военными фрегатами волоком по "Осударевой дороге" (от Нюхчи до Повенца) доставляется в Онежское озеро и 10 октября 1702 года при штурме островной крепости Нотебург (Орешек), препятствовавшей выходу русских кораблей в Балтийское море, находится в ведении генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметьева. С падением Нотебурга открылся путь к морю. И прибывшие с Севера суда без особой натяжки можно назвать родоначальниками Балтийского военно-морского флота. Как удалось выяснить краеведу В. Долинину, сотни и сотни подвод по санному пути подвозили из Уломы оружие, боеприпасы, снаряжение для строящихся на реках Вологде и верхней Сухоне по Петрову приказу судов.
В 1708 году в сражении у Лесной русские войска, числом около шестнадцати тысяч, разгромили шведский корпус А. Левенгаупта. Победу эту Петр I именовал "матерью Полтавской баталии". В Полтавской битве, предрешившей исход войны, участвовало сорок две тысячи русских солдат. А до этих именитых схваток с врагом надо было еще закрепиться на побережье Финского залива, взять Дерпт, вернуть себе Нарву. То есть перед Железным Полем в то время стояла задача удовлетворительно вооружить где-то около сотни тысяч пеших и конных воинов. Оснастить железом возродившийся русский флот. Добиться качественного и количественного превосходства над противником в артиллерии. И местные мастера с ней успешно справились.
Ижbнский и Тырпецкий казенные заводы сами непосредственно болотную руду не разрабатывали. Сырьем для них служили крицы, выплавленные окрестными крестьянами в домашних домницах. Сельские металлурги привозили железо на завод в слитках, несколько чушек из партии тут же разрубалось пополам, после чего с ремесленником производился расчет. Цельные слитки разрубались для определения сортности металла; для получения хорошего сплава требовалось изрядное уменье, у неопытных железоделов часто выходила ноздреватая масса.
Для крестьянина не существовало такой вольницы: желаю — везу крицы на завод, не хочу — с лавки не сдвинусь. Рудокопы, углежоги и кузнецы приписывались к заводам, они обязаны были поставлять сырье. Оговаривалось и то, сколько слитков железа или пудов угля и в какие сроки будет поставлено — железоделательные предприятия должны работать бесперебойно. Поставщиками сырья для заводов являлись Уломская, Самосорская, Горская, Любецкая, Мороцкая, Усищевская, Нелазская и другие волости Череповецкого уезда, часть волостей Устюженского, Белозерского, Весьегонского, Мологского и Пошехонского уездов.
Постоянно давались приписным крестьянам срочные и сверхсрочные государственные заказы. Мне думается, со времен Северной войн, когда здешние углежоги обеспечивали топливом Тырпецкий завод, и сохранились в селе Луковец ямы-морянки.
Иные народные умельцы, имея природный дар к огненному ремеслу и помножив его на прилежание, на своих огородах, в прокопченных избах, служащих одновременно помещением для домницы, кузней и литейным двором, варили сталь, ни в чем не уступающую заводской, ее незачем было везти на передел. Таким мастерам дозволялось транспортировать свои изделия прямо в Северную Пальмиру.
По завершению Северной войны в 1724 году Тырпецкий и Ижинский заводы были закрыты.
Почвы Уломы песчаные, подзолистые, малопригодные для сельского хозяйства. Существовала даже поговорка о здешней бесхлебице: "Улому к Петрову дню ветром шатает". Поэтому местные помещики поощряли занятие крепостных крестьян железоделанием и кузнечным ремеслом. В инструкции, данной П. М. Бестужевым-Рюминым в 1739 году приказчику его вотчины (Луковец, Вахново, Городище, Дудино, Любец), ведется речь о кузнечном деле как об основном промысле его крепостных. Часть крестьян, видимо, совершенно не занималась земледелием. В той же инструкции предлагается искать в своих землях железную руду, а "где сыщется — брать на пробу в крицы и будет выгода, и годна будет в сковородном деле, и такую руду ковать и выжигать, и чистить, и плавить в крицы…"
Насколько ценились уломские мастера, можно вывести из следующего факта. 11 декабря 1716 года крепостной крестьянин Хитрово Дунин заключил с Артиллерийской канцелярией договор:
"…поставить в Санкт-Петербурхе на Пушечном Дворе на окову пушечных и мартирных лафетов железные припасы: лодыги, наметки, болты, иглы, сердешники… а имянно: 30-ти фунтовой на 1 лафет 94 пуда, 24-х фунтовых на 11 лафет по 92 пуда, 18-ти фунтовых на 5 лафет по 81 пуду… всего на вышеописанные пушечные и мортирные лафеты и на урманы 3 878 пуд 20 фунт… А те железные припасы, а к колесам шины, гвоздя, сколько надлежит, сделать из самого доброго и мяхкова железа против данных ему из Артиллерийской канцелярии образцов и поставить в предбудущем 717-м году…"
Как видим, Артиллерийская канцелярия охотно заключает договора с крепостным крестьянином на поставку почти 4000 пудов железных изделий. Более того, крепостному выдают аванс — 10000 рублей золотом.
Процесс получения железа из болотной руды трудоемкий. Недаром существует поговорка о тяжкой работе и выносливости рудознатцев и кузнецов: "Улома железная, а люди каменные".
Болотная руда — это бурый железняк органического происхождения — железистые отложения на корневищах болотных растений. В болотной руде содержание железа в пределах от 18 до 40 процентов. Восстановление, то есть освобождение от кислорода, железа начинается при температуре 400 градусов, а при 700–800 — получается губчатое железо.
Специальные горнообразные печи-домницы вмещали по полтора-два пуда руды. Когда-то в древности делали их на возвышенных местах, чтобы использовать силу ветра для усиления горения. Позже научились применять искусственное дутье, стали поддерживать огонь с помощью мехов. Колхозник деревни Заэрап так описывает домашнюю металлургию (запись 30-х годов): "Домница — это большое горно с открытым верхом. С мехами домница соединяется двумя трубками, стенки домницы также сделаны из глины. В это горно насыпается пережженная руда вместе с древесным углем — в прослойку. После чего начинают "дуть кричи". Поступающий воздух через трубку из мехов усиливает горение и плавит руду."
После варки железа в домнице с него как бы снимают "пену", то есть домница разламывается, из нее достается горячая крица, кладется на наковальню и проковывается: при перековке из железа удаляется излишний шлак. Получается мягкое, так называемое опарошное железо, дальнейшая перековка и закалка которого давала сталь.
Домница за сезон обычно выплавляла от семидесяти пяти до ста пятидесяти пудов железа. То есть на территории Железного Поля рудокопами ежегодно добывалось несколько сот тысяч пудов болотной руды.
В 1752 году делается попытка в районе Устюжны отыскать выходы серебряных руд. Но… "Присланная из Канцелярии Академии Наук прошлого 1752-го года июля дня устюжская руда в двух нумерах пробована и по пробы в обоих нумерах серебра не являлося. Того ради сим оное Канцелярии Академии Наук рапортую. Советник Михайло Ломоносов."
Столь же безуспешной оказалась предпринятая через два года попытка найти серебряную руду под Череповцом, в Судском стане.
В 1701 году на Урале начал работать первый заложенный Петром I завод — Каменский; в 1702 году тульский кузнец Никита Антифеев, впоследствии Демидов, получил из казны Невьянский завод. С 1700 по 1800 год на богатых горными рудами месторождениях было выстроено сто двадцать три завода черной металлургии и пятьдесят три медеплавильных. Среди крупных железоделательных и чугунолитейных предприятий особо выделялось Нижне-Тагильское, по выплавке чугуна ушедшее далеко вперед остальных.
С ростом в восемнадцатом веке уральских заводов значение железоделания на болотной руде начинает постепенно падать. Железное Поле перестает быть ведущим металлургическим центром России. Но не следует торопиться и преждевременно вычеркивать из промышленной жизни страны старые районы крестьянского железоделания. Да, казенные заказы теперь уже достаются не им. А вот удовлетворение бытовых нужд населения европейского Севера по-прежнему на совести местной металлургии. Ибо, как известно, за морем телушка — полушка, да рубль перевоз. Урал — далеко. Дороги плохие. Разве же каждую железину, необходимую в любом крестьянском хозяйстве, с Каменного-то Пояса доставишь? Небось не навозишься! Так что Железное Поле отныне является как бы подспорьем для Урала. Друг А. Н. Радищева, путешественник Петр Иванович Челищев в 1791 году писал: "Неподалеку от границы, где Белозерский уезд кончается и начинается округ Устюжны железной, по множеству в тех местах руды железной, каждый крестьянин сам собой плавит небольшими штуками железо. Делают из него недорогую сталь и куют всякие нужные для крестьян припасы и то железо продают своим и по ярмаркам других городов купцам и крестьянам."
Железное Поле поделилось с Уралом, как старший брат с младшим, самым главным своим богатством — мастеровыми людьми. Обрастая заводами, горный край просил слать ему с равнин Пошехонии все больше и больше лучших мужей, разумеющих в рудничном деле и в кузнечном ремесле. В истории Вологодчины это был, пожалуй, первый массовый отток сельского населения в промышленность. Так что значительная часть кадровых потомственных рабочих Урала, если разобраться, — железнопольцы.
На Выйском заводе трудились знаменитые русские механики Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович Черепановы — отец с сыном. Они изобрели и построили немало самых разнообразных установок, станков и машин, в том числе и паровых. Им принадлежит честь постройки в 1833–1835 годах первой в России железной дороги с паровой тягой. Дороги, соединившей Выйский завод с дальним рудником. В 1839 году на Петербургской выставке демонстрировалась модель паровоза Черепановых. Существует предположение, что предки талантливых механиков были вывезены из Железного Поля. Действительно, и сегодня в Череповце и округе фамилия Черепанов очень распространена (жители города до сих пор зачастую сами себя зовут "черепанами").
Естественно, не всякий уломский рудознатец горел желанием перебраться на Урал. Таких старались заманить хитростью. Просили, к примеру, съездить на время, точно на отхожий промысел, а обратно затем не отпускали. При этом разрушались семьи, дети оставались без отцов. На подобные надругательства народ отвечал бунтом. "В 1813 году восстали крестьне помещика Собакина в селе Гришкине (Череповецкий уезд), — пишет историк Тарас Иванович Осьминский. — Помещик переводил многих крестьян на свои Уральские железные заводы, откуда никто не возвращался. Крестьяне отказались повиноваться помещику. На расправу прислали отряд башкир. Несколько крестьян было убито, остальные разорились от насилия башкир, простоявших здесь целый год."
Иные помещики вообще предпочитали с мужиками не церемониться, не тратить драгоценное здоровье на уговоры и уловки: насильственное переселение — и все тут. Но насильственное обращение в горнорабочие неожиданно натолкнулось на мощный и непреклонный отпор. Так, в 1811 году заводчик А. И. Яковлев купил у княжны Дашковой селения с крепостными в Уломской волости Череповецкого уезда и в Вельском и Кадниковском уездах. Более двухсот самых крепких мужчин (вне зависимости от семейного положения) было отобрано в Уломской вотчине для отправки на Холуницкие заводы. Волнения среди крестьян, не хотевших менять место жительства, переросли в открытые выступления. На подавление бунта высылается воинская часть под командованием полковника Гуткевича и майора Шайдарова. Между солдатами и крестьянами завязывается настоящий бой, в котором полегли десятки крестьян, полковник был ранен.
Упорное сопротивление насильственному переселению встревожило правительство. Вопрос обсуждался Комитетом министров, о нем докладывалось царю. В конце концов принудительная мобилизация была запрещена.
В первой половине девятнадцатого века уломское ремесленное производство уклада оказывалось еще способно на всероссийском рынке конкурировать с промышленной сталью. Уломский уклад по-прежнему имел широкий спрос у кузнецов: осташковские купцы ковали из него косы, серпы, ножницы; калязинские, ржевские, ярославские и угличские мастера также обнаружили приверженность к уломской стали, которую закупали большими партиями. Да и в самой Уломе процветает кузнечное дело на местном укладе. В 1858 году тут было расковано до шестисот пудов железа.
Куются: гвозди, шпонки для труб, шайбы под гайки, скобки для судов, закрепы для каменных построек, костыли для шпал, машинки для нарезки пил и т. д.
В 1850 году купец Красильников и помещик Кудрявый открыли на реке Ягорбе в окрестностях Череповца железоделательный завод, на котором справляли огненную работу семнадцать крепостных. Если верить молве, набрали на завод самых искусных мастеров, каких только на Железном Поле можно сыскать.
Дошли до нас описания Липенского, Уломского, Вахновского, Андогского, Ольховского, Даргунского, Ваучского, Самосорского и Мороцкого железоделательных заводов.
Вахновским управлял Андрей Черепанов, механиком на заводе служил Петр Херасков. Предприятие было сезонное, только зимой пылали его горны и ухали его молоты. Весной, летом и осенью рабочий люд крестьянствовал. Возможно, такой же режим соблюдался и на остальных заводах.
Нынче как-то принято разводить хлебопашество и железоделание по разным углам. И этим как бы подчеркивать, что рабочий и крестьянин заняты совершенно несовместимым трудом. Хотя, мне-то кажется, больше пользы в напоминании о родстве и единстве их занятий. Во-первых, как вы сами убедились, крестьяне Вологодчины еще во время оно в домашних домницах выплавляли из болотной руды чугун и сталь для хозяйственных нужд. А во-вторых, как хлебопашец, так и металлург имеют дело с землей (современному рабочему, полагаю, не грех почаще на это указывать). "Земля от камня только тем разнится, что ее в воде размочить можно", — писал Михаил Васильевич Ломоносов. И еще: "…всякая глина, а особливо красная или желтая, в себе несколько железа содержит, и весь наш шар земной почти из железной руды состоит". Уломские крестьяне называли болотную руду "грязью" или "железной землей". Отношение у них к железу было сходным с отношением к земле, из которой оно выплавлено, а традиционное отношение крестьянина к земле, надеюсь, всем хорошо известно…
Перечисленные заводы работали от водяного колеса. Кроме Липенского. "Здесь была паровая машина мощностью в 35 лошадиных сил, построенная в Манчестере в 1793 году. Она приводила в движение станки и машины резательного отделения а в кричном отделении была "лежачая" паровая машина мощностью 15 лошадиных сил, от нее работал огромный вентилятор для подачи воздуха в кричные горны. В деревянной пристройке были расположены 80 маленьких наковален для ковки гвоздей".
После отмены крепостного права число крестьянских домниц в Уломе исчислялось сотнями (случалось, семья обзаводилась несколькими железоплавильными печами, к примеру, в 1870 году в деревне Нерхавье у братьев Павловцевых было две домницы). А кузниц, плющильных и разрезных заводов перевалило за тысячу. Железоделанием занято до двадцати пяти тысяч доменщиков, углежогов и подсобных рабочих. В районе приблизительно такое же количество и кузнецов (причем постоянно растет цифра ремесленников, осваивающих техническую литературу и читающих чертеж, так, кондашские кузнецы Новожиловы, например, по чертежам ковали детали фигурной формы).
Если белозерцев дразнили "белозерскими снетками", кирилловцев — "кашехлебами", вытегорцев — "камзольниками", а вологжан — "толоконниками", то за жителями Уломы прочно закрепилось прозвище "уломские гвозди". Издревле здешние умельцы занимались выделкой гвоздей: семьдесят различных "нумеров" — видов их — ковали мастера, от каблучных — длиной в два сантиметра, до барочных — семидесятисантиметровых. Уломские гвозди очень ценились, на ярмарках покупались нарасхват. В Москву поставлялось ежегодно до ста пятидесяти тысяч пудов гвоздей, в Новгород — до шестидесяти тысяч пудов, в Ригу — до двадцати тысяч, в Петербург — до восьми тысяч, на Весьегонскую ярмарку — до шестидесяти тысяч пудов.