«Почему?»
«Потому что он нашел нового любовника».
«Кого, офицера спаги [89]?»
«Нет, молодого араба. Мы в любом случае узнаем это по изображению на картине, которую он собирается писать. Только недавно он мечтал о паре к трем Грациям, которые, как он считает, представляют собой мистическую лесбийскую троицу».
Спустя несколько дней мы встретили Брайанкорта в артистическом фойе в опере. Увидев нас, он отвернулся и попытался сделать вид, что не заметил нас. Я поступил бы так же.
«Нет — сказал Телени, идемте поговорим с ним и все выясним. Никогда не выказывайте ни малейшего страха в таких ситуациях. Когда вы смело глядите врагу в глаза, вы уже наполовину побеждаете его». И он направился к Брайанкорту, таща меня за собой.
«Так-так, — произнес Телени, протягивал руку, — что с вами случилось? Мы не виделись вот уже несколько дней».
«Конечно, — отозвался тот, — новые друзья заставляют нас забывать о старых?».
«Как и новые картины заставляют забывать о старых. Кстати, что вы пишете на этот раз?»
«О, это нечто великолепное! Картина, которая будет иметь невиданный успех».
«Так что же это за картина?»
«Иисус Христос».
«Иисус Христос?»
«Да, когда я увидел Ахмета, я начал постигать Спасителя. Вы тоже полюбили бы Его, — продолжал он, — если бы увидели эти темные гипнотические глаза с длинными, черными, как смоль, ресницами».
«Полюбил бы кого, — осведомился Телени, — Ахмета или Христа?»
«Христа, конечно! — промолвил Брайанкорт, пожав плеча ми. — Вы смогли бы понять, какое влияние Он, должно быть, оказывал на толпу. Моему сирийцу нет нужды разговаривать с вами, он поднимает глаза, смотрит на вас, и вы уже знаете, о чем он думает. Христос точно так же никогда не бросал слов на ветер, лицемерно разглагольствуя перед массами. Он писал на песке и мог «обратить мир к закону». Как я говорил, я напишу Ахмета в образе Спасителя, а вас, — обратился он к Телени, — в образе Иоанна, Его любимого апостола; ведь в Библии ясно говорится и постоянно повторяется, что Он любил этого апостола».
«И как же вы его изобразите?»
«Христос стоит, прижимая к себе Иоанна, который обнял Его и склонил голову на грудь своему другу. Разумеется, во взгляде, в позе апостола должно быть что-то мягкое, нежное, женственное; у него должны быть ваши мистические лиловые глаза и ваш чувственный рот. К их ногам припала одна из множества Марий-прелюбодеек, но Христос и “другой” — как скромно величает себя Иоанн, словно он — возлюбленная своего Учителя, — смотрят на нее задумчиво, с презрением и жалостью».
«А поймут ли зрители, что вы имеете в виду?»
«Любой, у кого есть хоть какие-то чувства, поймет. Кроме того чтобы передать мою мысль яснее, я напишу к картине пару — “Сократ — греческий Христос — с Алсибиадом, своим любимым учеником”. Женщина будет Ксантиппой [90] — И, повернувшись ко мне, он продолжил: — Но вы должны обещать, что будете позировать мне; я хочу написать с вас Алсибиада».
«Хорошо, — отозвался Телени, — но с одним условием».
«Назовите его».
«Зачем вы написали Камилю ту записку?»
«Какую записку?»
«Да перестаньте, не морочьте нам голову!»
«Откуда вы узнали, что это я ее написал?»
«Как и Задиг [91], я заметил следы загнутых уголков страницы».
«Ну что ж, раз уж вы знаете, что это я, скажу откровенно, что сделал это из ревности».
«Кого же вы ревновали?»
«Обоих. Да-да, вам может быть смешно, но это правда. — Он повернулся ко мне: — Я знаю вас с тех самых пор, когда мы оба только научились ходить, и мне так и не удалось добиться от вас этого, — и он щелкнул ногтем большого пальца о верхние зубы. — А он, — художник указал на Телени, — приходит, видит и побеждает. Во всяком случае, на какое-то время. А пока я не держу на вас зла, и вы, уверен, на меня не сердитесь за эту глупую угрозу».
«Вы не представляете, на какие скверные дни и бессонные ночи вы меня обрекли».
«Неужели? Мне очень жаль; простите меня. Вы же знаете, я сумасшедший — все так говорят! — воскликнул он, схватив за руки нас обоих. — Теперь мы друзья, и вы должны прийти ко мне на симпосион».
«Когда он будет?» — спросил Телени.
«На будущей неделе во вторник. — Художник повернулся ко мне: — Я представлю вас множеству приятных людей, которые с большим удовольствием познакомились бы с вами, и многие из них давно удивляются, почему вы до сих пор не с нами».
Неделя пролетела быстро. Радость скоро заставила меня забыть ужасное волнение, которое я испытал из-за записки Брайанкорта. За несколько дней до намеченного празднества Телени спросил меня:
«Как нам одеться на симпосион?»
«Как одеться? А что — это будет маскарад?»
«У нас у всех есть маленькие слабости. Некоторые любят солдат, некоторые — матросов; одним нравятся канатоходцы, другим денди. Есть мужчины, которые хотя и влюблены в представителей своего пола, но те привлекают их только в женских платьях. Пословица “L’habit ne fait pas le moine” [92] не всегда верна; даже самцы птиц демонстрируют яркое оперение, чтобы очаровать своих подруг».
«А что бы вы хотели, чтобы надел я, ибо вы единственный, кому я хочу угодить?» — спросил я.
«Ничего».
«О! Но…»
«Вам будет неудобно, если вас увидят обнаженным?»
«Конечно».
«Ну, тогда облегающий костюм для езды на велосипеде; он лучше всего подчеркивает фигуру».
«Прекрасно. А в чем будете вы?»
«Я всегда буду одеваться так же, как вы».
Вечером назначенного дня мы поехали в студию художника. Снаружи она освещалась очень тускло, так что было почти совсем темно. Телени трижды постучал, и после паузы Брайанкорт сам отворил нам.
Несмотря на все недостатки генеральского сына, он обладал манерами французского аристократа, поэтому его поведение был безупречным; его величественная походка могла бы украсить двор grand Monarque [93]; его учтивость не знала себе равных — в общем, он обладал всеми теми «маленькими милыми умениями» которые, как говорит Стерн [94], «вызывают желание полюбить с первого взгляда». Он уже собирался провести нас внутрь, но Телени остановил его.
«Подождите, — сказал он, — нельзя ли Камилю сначала взглянуть на ваш гарем? Видите ли, он всего лишь неофит в вере Приапа. Я — его первый любовник».