наконец пришлось взглянуть на него. Макс
стоял, прислонившись к мраморной стойке, и, сложив руки на груди, смотрел на
нее, сосредоточенно сдвинув брови: очень
внимательно и сосредоточенно изучал что-то, что вызывало у него явный интерес.
- Мистер Галлахер?
- Вы не блондинка, - сказал наконец он.
- Блондинка?
- Ну... ваши волосы. Хотя они действительно вьющиеся. Так было всегда?
- Вы о цвете? Я никогда не была блондинкой.
Макс улыбнулся, и она почувствовала себя плавающей в невесомости. Почему его
так заинтересовали ее волосы? Почему
всех так интересуют ее волосы? Эбигейл предпочитала, чтобы люди не обращали на
нее внимания. Так было легче работать.
- Вам ведь еще не надо уходить, правда? Я надеялся, что мы сможем поговорить.
Он взял из ее рук баночки и поставил их на стойку. Эбигейл чувствовала себя
раздетой. Вот в этом-то и проблема -
здесь, в кухне, нет никаких границ. Она не знает, где кончается ее территория и
начинается его; похоже, и Макс этого не
знает, потому что подошел необычно близко.
- Я рад, что вы еще не ушли. У меня такое ощущение, что вы неправильно меня
поняли насчет этого дела с женой.
"Надеюсь, что так, - подумала Эбигейл, - искренне надеюсь".
- В изложении Джеффа это прозвучало так, будто я ищу фотомодель для
демонстрации купальных костюмов с солнцем в
голове вместо мозгов, что, вероятно, соответствует его собственному идеалу.
- А это не так?
Макс покачал головой, по-прежнему внимательно разглядывая ее волосы.
- Интересно. Когда вы под определенным углом наклоняете голову, в волосах
появляется какое-то мерцание, свет
выхватывает светлые пряди. Может быть, Джефф имел в виду именно это?..
Эбигейл почувствовала, как заливаются краской ее щеки, и не знала, что
делать.
- Так это вам нравятся блондинки? Или Джеффу? - спросила она.
- Мне нравятся женщины, которые краснеют.
Это был совсем не тот Макс Галлахер, которого она знала и понимала. Эбигейл
понятия не имела, кто был этот человек,
но он вторгался в ее частные владения всеми возможными способами. Босс всегда
абсолютно предсказуем, и можно быть
уверенной, что на ее присутствие в комнате он не обратит никакого внимания. Этот
же мужчина стоял довольно близко,
чтобы сосчитать, сколько раз за минуту вздрогнули ее ноздри, а она по этой
части, похоже, шла на установление рекорда.
Эбигейл не могла придумать, что бы сказать, и по мере того как молчание
затягивалось, краснела все больше. Сердце
стучало, как школьные настенные часы, и казалось, тело ее жило своей, отдельной
от нее жизнью, что было бы не так уж и
страшно, если бы Эбигейл не боялась, что начнет задыхаться.
О нет! Только не это.
- Вам нехорошо, Эбигейл?