Несколько минут он стоял совершенно неподвижно, а потом земля вместе с ним начала то медленно подниматься, то опускаться. Вдруг он почувствовал, что глаза его закрыты, а когда открыл их, ему показалось, что он уже много часов стоит здесь в полузабытьи и теперь очнулся освеженный.
Поверить в то, что она тяжело больна, он еще мог, но в то, что болезнь опасна, — нет... Так молода, так красива и так любима... И вдруг в мозгу промелькнули слова «тифозная горячка»... Он толком не знал, что это такое. Ему пришло на ум, что он не раз встречал это название в траурных объявлениях, где оно приводилось как причина смерти. И вот Альберт представил себе напечатанными ее имя, возраст и тут же слова: «Скончалась двадцатого августа от тифозной горячки... » Нет, это немыслимо... Теперь, когда он все так отчетливо себе представил, это казалось совершенно невозможным... было бы просто дико, если бы через несколько дней он действительно прочел такое объявление. Он надеялся, что перехитрил судьбу,
Из ворот вышел доктор. Альберт почти забыл о нем — сейчас у него перехватило дыхание. Лицо врача было совершенно бесстрастно и серьезно. Он назвал кучеру адрес, сел в экипаж и уехал.
«Почему же я не спросил?» — подумал Альберт. Но он был рад, что не сделал этого. Ведь, скорее всего, ему пришлось бы услышать что-нибудь очень плохое. А так он мог еще надеяться... Он медленно отошел от дома и решил вернуться сюда не раньше, чем через час... И вдруг ему представилось, как она придет к нему впервые после выздоровления... Картина была настолько ясной, что он изумился. Он знал даже, что в этот день будет моросить унылый дождь. На ней плащ, который она сбрасывает в прихожей... и бросается в его объятия. Только плакать может она, только плакать. «Вот я опять с тобой...» — шепчет она наконец. Но вдруг Альберт содрогнулся... Он знал, что этого не будет — никогда, никогда... Теперь судьба перехитрила его!.. Анна никогда больше не придет сюда — пять дней назад она была у него в последний раз. Он позволил ей уйти навсегда и не знал этого...
Альберт снова бежал по улицам, мысли вихрем проносились в мозгу. Он страстно желал вдруг потерять сознание. Опять он очутился возле ее дома... Ворота были еще открыты, наверху, в столовой и спальне, горел свет... Альберт кинулся прочь. Он знал: еще мгновение, и он бросится наверх, к ней, к возлюбленной. И как было ему свойственно, он и эту картину представил себе со всей ясностью.
Он видит, как муж, сразу все поняв, подбегает к неподвижно лежащей больной, трясет ее и кричит: «Твой любовник пришел, твой любовник... » Но она уже мертва...
... В тяжелых кошмарах прошла ночь, в тупой усталости день. Уже в одиннадцать часов утра он снова отправил посыльного. Теперь это было безопасно: кто обратит внимание на людей, которые приходят справляться? Ответ гласил: без изменений...
Все время до обеда он пролежал дома на диване в забытьи. Полное равнодушие ко всему. Он думал: «Как хорошо быть таким усталым!»
... Альберт спал очень долго, Но когда стемнело, вдруг вскочил в каком-то изумлении, словно сейчас, впервые за все это тревожное время, наступило прозрение. Непреодолимое желание узнать правду овладело им — сегодня он должен сам поговорить с доктором. Он поспешил к ее дому. Возле него стояла привратница. Он подошел и, сам изумляясь своему спокойствию, спросил просто:
— Как чувствует себя госпожа... ?
— О, очень плохо, она уже никогда не встанет...
— А! — ответил Альберт очень вежливо и добавил: — Как печально!
— Конечно, — сказала привратница, — очень печально — такая молодая, красивая женщина. — И сразу же исчезла в воротах.
Альберт посмотрел ей вслед... Она, безусловно, ничего не заметила, подумал он, и тут же у него мелькнула мысль, не отважиться ли проникнуть в квартиру, поскольку он такой мастер представляться...
Подъехал экипаж доктора. Альберт поклонился, и тот приветливо кивнул ему. Это было приятно — теперь он, в известной степени, знаком с врачом, и будет легче обратиться к нему с вопросом, когда он выйдет из дома... Альберт стоял неподвижно, испытывая облегчение от мысли, что врач у нее. Он долго не выходил. Значит, какая-то возможность спасти ее еще есть, Иначе ни к чему оставаться там столько времени. Или, быть может, уже агония... Или... О, прочь, прочь, прочь! Ему хотелось отогнать все мысли, от них мало толку — ведь все возможно. Вдруг ему показалось, что он слышит голос доктора. Он различил даже слово: кризис. Альберт невольно взглянул на закрытое окно, размышляя о том, возможно ли при известных обстоятельствах, например, во взволнованном состоянии и при обостренных чувствах, расслышать слово человека даже сквозь закрытое окно. Да, конечно, он же слышал, слышал не в воображении, а как слово, действительно произнесенное.
... В этот момент врач вышел из дома. Альберт подошел к нему. Тот принял его, очевидно, за родственника и, прочитав в глазах невысказанный вопрос, покачал головой. Но Альберт не хотел понимать.
— Разрешите спросить, господин профессор, как...
Поставив уже ногу на ступеньку, врач снова покачал головой.
— Очень плохо, — сказал он, подняв глаза на Альберта. — Вы брат, не правда ли?..
— Да... — сказал Альберт.
Взглянув с сочувствием на молодого человека, доктор сел в экипаж, кивнул ему и уехал.
С тяжелым сердцем смотрел Альберт вслед экипажу, словно с ним исчезла последняя надежда. Потом пошел прочь. Он тихо разговаривал сам с собой, бормотал почти бессвязные слова, стуча зубами от озноба. Что же мы будем сегодня делать?.. За город уже поздно, за город уже поздно. Уже поздно, уже поздно... Да, я печален! Разве я печален? Убит горем? Нет, я прогуливаюсь и не чувствую ничего, совершенно ничего. Я мог бы сейчас пойти в театр или поехать за город... О нет, мне только так кажется... я просто схожу с ума от тревоги! Да... встревожен, потрясен! Это момент наивысшего напряжения, необходимо его запомнить. Совершенно ясно понимать что-то и ничего не ощущать... ничего... ничего. Его бил озноб. Домой, домой! Когда-то я, кажется, уже пережил нечто подобное... но когда, когда это было?..
Может быть, во сне?.. Или я теперь вижу сон?.. Да, сейчас, как каждый вечер, я пойду домой, точно ничего не случилось, решительно ничего не случилось. Но что я внушаю себе! Ведь я не усижу дома, убегу среди ночи туда, к дому возлюбленной, умирающей возлюбленной... Его бил озноб.
Вдруг Альберт очутился в своей комнате и не мог вспомнить, как он туда попал. Он зажег свет и сел на диван. Я знаю, как это происходит, сказал он себе: горе стучится ко мне, а я не впускаю его. Но знаю, что оно там, за дверью, я вижу его сквозь дверной глазок. Ах, как нелепо, как глупо... Итак, моя любимая умрет... да, она умрет! Или, может быть, я еще надеюсь и потому так спокоен? Нет, я знаю совершенно твердо. А профессор принял меня за брата! Что, если бы я ему ответил: «Нет, я возлюбленный», или: «Я любовник. Я убитый горем любовник...»
— Боже милосердный, — вдруг громко закричал он, вскочил и забегал по комнате. — Я впустил его! Оно здесь, горе!.. Анна, Анна, дорогая, единственная, любимая Анна!.. И я не могу быть с тобой! Именно я, тот, кто должен быть с тобой... Может быть, она вовсе не в беспамятстве? Что мы вообще знаем об этом? И она тоскует по мне, а я не могу, не смею прийти к ней. Или, быть может, в последнюю минуту, уже свободная от всех земных условностей, она скажет, шепнет: «Позовите его, я хочу еще раз его увидеть... » И что же сделает он?
Через минуту Альберт уже ясно видел, как все произойдет. Вот он бежит по лестнице вверх, муж встречает его, сам ведет к постели умирающей, которая улыбается ему угасшими глазами. Альберт подходит, она обнимает его и испускает последний вздох. А потом муж говорит: «Теперь ступайте, милостивый государь, очевидно, скоро мы кое о чем поговорим... »
Но жизнь не такова, нет... Было бы прекрасно еще раз увидеть ее, почувствовать, что он действительно любим ею! Он должен еще раз увидеть ее — так или иначе... неужели, о, боже всемогущий, он даст ей умереть, не увидев ее еще раз. Это было бы так ужасно! Он даже не может себе ясно представить. Да, но что делать? Скоро полночь! Под каким предлогом мог бы я сейчас пройти туда, спрашивал он себя. Неужели сейчас еще нужен предлог, сейчас, когда смерть... Но даже если она... умрет, разве имею я право выдать ее тайну, запятнать ее память в глазах мужа, семьи? Но... я мог бы представиться умалишенным. Ведь я так хорошо умею притворяться... о, боже, что опять за комедиантская затея!.. Однако, если хорошо сыграть такую роль и сразу и сразу же угодить на всю жизнь в дом умалишенных... Вот если бы она выздоровела и сама объявила меня сумасшедшим, которого никогда не знала, никогда не видела!.. О, моя голова! Он бросился на постель. Только сейчас до сознания его дошло, что уже ночь и вокруг полная тишина. Итак, я должен спокойно поразмыслить. Я хочу еще раз увидеть ее... да, увидеть, чего бы это ни стоило! И снова вихрем закружились мысли, в сотнях разных обличий видел он себя поднимающимся по лестнице ее дома: ассистентом профессора, помощником аптекаря, лакеем, человеком из похоронного бюро, нищим. В конце концов он представил себя служителем, сидящим возле покойницы, которую не мог знать. Он одевает ее в белый саван и кладет в гроб...
В предрассветных сумерках Альберт проснулся. Окно было открыто, и, хотя он лежал на постели одетый, его знобило, потому что начался небольшой дождь и ветер принес в комнату несколько дождевых капель,
«Вот и осень пришла», — подумал Альберт. Потом встал и посмотрел на часы. Значит, я пять часов крепко спал. За это время могло... многое произойти. Он содрогнулся. Странно, я знаю вдруг совершенно точно, что должен делать. Я пойду прямо в квартиру, подниму воротник и... спрошу... сам...
Он налил рюмку коньяку и быстро выпил. Потом подошел к окну. Фу, какая грязь на улице. Еще очень рано.
... Все это люди, которые заняты уже с семи часов утра. Да, сегодня я тоже человек, занятый с семи часов утра. «Очень плохо», — сказал вчера доктор. Но от этого еще никто не умер... И ведь вчера у меня все время было ощущение, как будто она уже... Вперед, вперед... Он надел плащ, взял зонт и вышел в прихожую. Слуга был удивлен.
— Я скоро вернусь, — сказал Альберт.
Он шел медленно. В сущности, мучительно идти туда самому. Что же сказать?
Он подходил все ближе: вот и улица, издали показался дом, Альберт словно видел его впервые: ведь он никогда не был здесь в такое время. Как странен тусклый свет, которым окутало город дождливое утро. Да, в такие дни умирают.
Если бы в тот день, когда Анна последний раз была у него, она просто рассталась бы с ним совсем, он, может быть, сегодня уже забыл бы ее. Да, несомненно, ему казалось, что он видел ее в последний раз очень давно. Какие неверные представления о времени создает такое дождливое утро... ах, боже мой... Альберт чувствовал себя очень усталым и рассеянным... Он едва не прошел мимо дома.
Ворота были открыты; навстречу ему вышел парень с молочным бидоном в руке. Альберт очень спокойно вошел во двор, но, собираясь подняться на ступени лестницы, вздрогнул, поняв все до конца, — то, что уже произошло, что происходит сейчас, что ему еще предстоит узнать. Казалось, что весь путь сюда он прошел в полузабытьи и внезапно проснулся. Он постоял с минуту, держась обеими руками за сердце, потом двинулся дальше. Вот лестница... он никогда раньше не видел ее. Сейчас она еще в полутьме: маленькие газовые рожки горят на стене... квартира здесь, во втором этаже. Что это? Все открыто настежь... Передняя, но там ни души. Он открыл маленькую дверь, ведущую в кухню. И здесь никого. Вдруг дверь в жилые комнаты распахнулась, и оттуда, не замечая его, тихо вышла служанка. Альберт подошел к ней.
— Как чувствует себя барыня? — спросил он. Девушка посмотрела на него отсутствующим взглядом.
— Полчаса тому назад скончалась, — сказала она. Потом повернулась и пошла в кухню.
У Альберта было такое чувство, словно весь окружающий мир погрузился в мертвую тишину; он знал совершенно точно: в эту минуту перестали биться все сердца, остановились все прохожие, все экипажи, все часы. Он ясно чувствовал, что весь живущий, движущийся мир перестал жить и двигаться. «Так вот она, смерть, — подумал он. — Вчера я все-таки еще не понимал...»
— Извините, пожалуйста, — произнес голос подле него.
Господин в черном костюме хотел войти с лестницы в прихожую, но стоявший в дверях Альберт мешал ему. Альберт прошел немного вперед и пропустил его. Тот, не обращая на него больше внимания, быстро вошел в квартиру, оставив дверь полуоткрытой. Теперь Альберт мог заглянуть в первую комнату, полутемную из-за спущенных штор. Несколько человек сидели вокруг стола. Они поднялись, чтобы приветствовать вошедшего. Альберт услышал, как они шепчутся... Потом они скрылись в соседней комнате. Альберт стоял у дверей и думал: там лежит она... Не прошло еще недели, как я держал ее в своих объятиях... А я не смею войти.
На лестнице послышались голоса. Снизу поднялись и прошли мимо него две дамы. У одной из них, младшей, были заплаканные глаза. Она была похожа на его возлюбленную. Наверное, ее сестра, о которой Анна рассказывала. Навстречу им вышла пожилая дама и обняла обеих с тихим рыданьем. «Полчаса тому назад, и совсем неожиданно... » Слезы мешали ей говорить; женщины прошли через полутемную комнату в соседнюю. Никто не обращал внимания на Альберта.
«Не могу же я здесь стоять, — думал Альберт. — Спущусь вниз и вернусь через час». Он вышел на улицу. Уже началась утренняя суета; множество людей поспешно проходило мимо него, мчались экипажи. Как же все-таки успокаивает сознание, что все кончено.
Через час наверху соберется больше людей, и будет нетрудно смешаться с толпой. Мне легче, чем вчера, хотя она умерла... Полчаса назад... Через тысячу лет она будет не дальше от жизни, чем сейчас... и все же сознанье, что час тому назад она еще дышала, заставляет меня думать, что она должна еще что-то знать о земной жизни; нечто неведомое человеку, пока он дышит... быть может, тот непостижимый миг, когда мы переходим от жизни к смерти, и есть пресловутая вечность...
Да, вот и покончено с ожиданием... Больше не придется стоять часами у дверного глазка — никогда, никогда... Эти часы ожили перед ним в своей неизъяснимой прелести. Еще несколько дней назад он был так счастлив — да, счастлив. То было тревожное, глубокое счастье. Ах, когда ее торопливые шаги раздавались уже на последних ступенях... когда она бросалась в его объятия... и когда в полумраке комнаты, благоухавшей цветами и папиросами, они безмолвно и неподвижно покоились на белых подушках... Кончено, кончено... Уехать... это единственное, что я могу сделать. Найду ли я силы вообще переступить еще порог своей комнаты? Я буду плакать, целые дни, всегда, всегда.
Проходя мимо кафе, Альберт вспомнил, что со вчерашнего обеда ничего не ел, и зашел позавтракать. Когда он вышел, был уже десятый час.
«Теперь можно опять пойти туда. Я должен увидеть ее еще раз. Но что же я буду там делать? Смогу ли я ее увидеть?..
Я должен ее увидеть... да, я должен в последний раз увидеть мою, мою, мою любимую мертвую Анну. Пустят ли меня в комнату покойной?.. Конечно! Народу будет больше, и все двери откроют... »
Он поспешил к дому. У ворот стояла привратница, она поздоровалась с ним. На лестнице он обогнал двух мужчин, тоже поднимавшихся наверх. Уже в передней стояли несколько человек. Двери были раскрыты настежь. Альберт вошел. Штора одного из окон была отдернута, и в комнату проникало немного света. Здесь было человек двенадцать, они очень тихо разговаривали. Старая дама, которую он видел уже раньше, сидела совершенно подавленная в углу темно-красного дивана. Когда Альберт проходил мимо, она посмотрела на него; он остановился и протянул ей руку. Она кивнула головой и снова заплакала. Альберт огляделся вокруг. Вторая дверь, ведущая в соседнюю комнату, была закрыта. Он обратился к господину, стоявшему у окна и, казалось, совершенно бездумно смотревшему сквозь щель гардины...