Та захныкала, - я не знаю...
- Такое фото! Два молодых мужика и девушка, такая красавица!.. И все на берегу моря. Смеются... - Ангел говорила так, будто сама побывала там, на этом берегу. А она просто представила, что та дама - она, а один из мужчин - Макс. Старик сказал, что там на снимке он сам...
- Да ты что? - Потрясенно вскрикнула Алена.
- Такой дряхлый гриб? Не может быть! - Заявила Тинка, воспринимая любого старого человека вечно таким, какой он сейчас. Не хватало у бедолаги воображения на другое.
Затрещал мобильник.
Алена взяла трубку. - Тину? Сейчас.
Передавая Тинке телефон Алена просипела, - Этот, твой... Соглашайся на все, а там будем думать. Может, поборемся с ним, а? Девчонки? Жаль, если такому попадет это.
Что умела делать Тинка, - то умела: мгновенно преображаться.
Сейчас сидела, зареванная, жалкая, и вот уже стряхнула с себя все в одну секунду и томной красавицей протянула, - да-а, я слушаю вас...
24. РАЗГОВОР "ПО ДУШАМ".
Улита Ильина пребывала в некоторой панике.
Вчера Главный режиссер театра, - с названием простеньким и миленьким "НУ!", извиваясь от благожелательности и восхищения этой своей такой явной благожелательностью, пригласил Улиту к себе в кабинет. Она знала - зачем. Догадывалась.
Главреж, которого звали Март ( не Марк, не путайте!) Владиленович, вперясь своими синими глазами в её лицо, горестно сказал.
- Дорогая, любимая наша Улитушка!..
... Давай, не тяни резину, подумала Улита с отвращением, - она знала, сколько ещё всякой мути придется ей выслушать, прежде чем Март произнесет фразу, ради которой и проделывается вся эта интермедия.
- Любимая Улита! - Продолжал меж тем Март, - М-м, я запамятовал, какая у вас последняя роль?
- Сиделка с тремя словами, - ответила Улита.
- А-а, да, да... - Март как-то засмущался, - как вам в в этой роли?
- Прекрасно, - ответила Улита, - весьма комфортно. Никто не замечает.
- Конечно, это не для вас, я понимаю, - заохал, чуть не зарыдал Март, - но вы сами видите, что за зритель у нас, - наш театр мало, кто понимает, и ы переживаем сейчас не лучшие дни. Надо что-то придумывать...
Улита почувствовала, что изнемогает, что готова вцепиться в остатки когда-то пышной шевелюры Марта и заорать, как торговка: да не жуй ты, блин, жвачку, давай, говори - увольняешь? Ну и отлично! В таком театре, с таким Главрежем, такими пьесами и постановками служить стыдно!
Стыдно, однако пришлось. Никуда не брали даму в возрасте с амплуа иолодой красавицы-героини. Да ещё потому, что Март носился за ней со скоростью бешеной собаки, умоляя пойти в театр на все роли, какие она захочет. Теперь вот - "сиделка"...
Улита встала, одернула пиджак, как солдат старослужащий - кителек, - и сообщила: все мне ясно, господин режиссер, я уволь - няюсь. Но заметьте, Я увольняюсь сама. Увольняюсь, потому что собиралась это сделать. Немыслимо, чтобы Заслуженная актриса, звезда экрана, в помоешном театре , в помоешных тряпках, "играла" сиделку с тремя словами! Пока, привет всем.
Март остался сидеть с полуоткрытым ртом, а она уже шла по коридору, даря сияющие улыбки направо и налево.
И вслед слышала шип: чего Он её не выгонит? Ведь играть ей нечего, а она все ходит и ходит...
И вот теперь она сидит и рассуждает на тему, есть ли что-нибудь, что можно продать, за более-менее приличные деньги, чтобы запереться в дому, никого не впускать и прожить автономно хотя бы месяц. Отмокнуть.
У неё осталось рублей триста.
Но при наличии того, что она курит "Кэмел", иногда выпивает, - и не тридцатирублевую водку, - покупает апельсины и кофе...
Мадам, вы скоро с рукой пойдете! Подумала она совершенно серьезно. Родных - никого. Подружки такие, у которых спросить в долг можно, а вот взять - нельзя. Столько отговорок, - и все, как говорится, настоящие.
Она обвела комнату глазами, на прикид, что может хоть что-то стоить? Ничего. Все мелочи, ерунда, дешевка... Так они с мамой жили, так потом жила мама. Когда они с Казиевым получали хорошие деньги за фильмы, то шел гулеж на неделю, и к нему пристегивался каждый, кто хоть каким-то боком был на съемках или ещё как-то.
Казиев, - она сильно подозревает, - не такой как она. Он вечно что-то нес на книжку и загашник у него всегда был.
У него-то сохранились денежки на жизнь, но сейчас творческие дела его плохи, - сценария нет и видимо не будет. Исписался... Она засмеялась.
Если попросить у него? Нет, дорогуша, об этом даже во сне не дай Бог увидеть!
А мальчик Макс отдал бы все.
Но он ни на секунду не должен усомниться в её благополучии.
Нельзя.
Уж если она ЗВЕЗДА Первой Величины в его глазах, должна такой и оставаться.
... До какого времени оставаться-то? Спросила она.
И ответила с грустью, - срок подошел, надо закругляться... А дальше? Пустота, которая потихоньку начнет наползать, и вдруг хлынет как наводнение, и поглотит это прекрасное, как она назы - вает, "нежно-паралитическое" - чувство любви. Небесной любви.
Чистая правда.
Такого она не встречала никогда и ни у кого и до сих пор, каждый раз, когда Макс входит и садится по привычке на ковер у её кресла, она обмирает и стынет от изумления.
... Так что же продать?...
И тут в её разболевшуюся, - "возраста элегантности" - голову пришла совершенно крамольная мысль.
Отца она своего не знала.
Знала только, что он "где-то далеко работает" и потому не может их навестить, и все друзья у него там же, поэтому к ним никто не приходит, только иногда мама ездит за какими-то посылками, но очень редко.
У них даже не было его фотографий...
И однажды мама, на нудные приставучие Улитины вопросы о папе, сказала: папы давно нет, он погиб, летел на самолете, самолет разбился... Так что ты его не жди.
А на вопрос, кто он был, ответила коротко: летчик.
Мама как-то не грустила по нему, никогда не вспоминала. Не говорила, к примеру, - а вот папа бы сейчас был тобой недоволен, (или наоборот доволен). Так что его как бы никогда и не было. И Улита по нему не грустила, потому что не знала его и не любила.