Они сидели на старой садовой каменной скамье на нижней лужайке: несколько лужаек – каждая следующая немного ниже предыдущей – вели сюда от широкой веранды, на которую выходили окна Персиковой гостиной. За их спиной возвышался Пеннистоун-ройял, уходя в голубое небо, уже начинавшее темнеть. Особняк отсюда казался особенно внушительным во всем своем великолепии и царственной красоте. Его многочисленные окна сверкали, отражая лучи клонящегося к закату солнца.
После недолгого молчания Уинстон сказал в раздумье:
– А что касается твоего вопроса, то я не думаю, что другие семьи в точности такие же, как наша. В конце концов, у кого есть еще такая родоначальница, как Эмма Харт?
Эмили немного отстранилась и посмотрела на него снизу вверх, слегка нахмурившись, отчего на ее гладком лбу появились морщинки. Очень строго глядя на него, она сказала:
– Не обвиняй бабушку в тех бесконечных драмах и конфликтах, которые без конца разыгрываются у нас. Я думаю, она, бедняжка, стоит в стороне от них и вовсе к ним непричастна. Когда я думаю о том, как сильно мучают ее некоторые члены этой семьи, я просто прихожу в ярость.
– Ты не так меня поняла – я вовсе не критиковал ее. И я совсем не говорил, что она виновата в возникновении всех этих ситуаций, Эмили. Я просто хотел сказать, что она – самая замечательная женщина нашего времени, совершенно не похожая на других и поэтому вокруг нее просто не могут не возникать противоречия и конфликты. Подумай только, у нее была очень трудная и сложная жизнь – жизнь, которую она, несомненно, прожила на полную катушку. У нее куча детей и куча внуков, а если включить сюда всех нас, Хартов, что обязательно нужно сделать, семейство у нее просто огромное. Больше, чем многие другие семьи. И не забывай, что есть еще два близко примыкающих клана – семейство О'Нил и семейство Каллински. Сложи-ка все это вместе – и у тебя получится почти целая армия.
– Все, что ты говоришь, правильно, Уинстон. И все же мне порой до смерти надоедают стычки и постоянная вражда, это подсиживание друг друга. Мне просто хотелось бы, чтобы все мы могли жить в мире друг с другом и чтобы это наступило побыстрее. Господи, как я этого хочу!
– Да… но есть еще одна вещь, о которой нельзя забывать, Эмили. Эмма и ее семья обладают огромным богатством и огромным могуществом, поэтому неизбежно возникают зависть друг к другу, конкуренция и всевозможные интриги. Мне кажется, интриги неизбежны – таковы люди по природе своей… Они бывают очень низкими и подлыми, Эмили. Эгоистичные, жадные, заботящиеся только о своем благе и жестокие. Я открыл для себя, что некоторые люди не остановятся ни перед чем, если затронуть их интересы.
– Это я очень даже хорошо знаю! – Эмили смотрела, не отрываясь, в глубь темного пруда. Она казалась встревоженной. Наконец она подняла голову и посмотрела на Уинстона. – Когда я несколько минут назад сказала о драмах, разумеется, я имела в виду Шейна. Но должна признаться, сегодня я почувствовала еще кое-что неладное… знаешь, какие-то подводные течения, словно комната была разделена на несколько враждующих лагерей. И все время шли какие-то сложные маневры.
– И кто что делал? И по отношению к кому? – спросил Уинстон, настораживаясь: в нем проснулось любопытство.
– Во-первых, Джонатан и Сара были неразлучны. А это странно, потому что мне известно, что она всегда его недолюбливала. Я не могу точно сказать, в чем дело, но не могу избавиться от чувства, что они что-то замышляют. Возможно, Александру эта их новообретенная дружба кажется подозрительной. Ты не заметил? Он явно избегал их сегодня.
– Теперь, когда ты сказала… да, пожалуй. Я сам никогда не обращал особого внимания на Джонатана Эйнсли. В детстве он очень любил держать остальных в страхе. И, как все такие задиры, в душе он – трус. В последнее время он старается покорять всех своим обаянием, но не думаю, что он сильно изменился за эти годы – во всяком случае, внутренне. Я не забыл, как он стукнул меня по голове клюшкой для крикета. Противный был тип. Он тогда мог здорово поранить меня.
– Да, он такой. И со мной он ужасно обращался в детстве. Я до сих пор думаю, что это именно Джонатан порезал шины на том велосипеде, который мне подарила бабушка на день рождения, когда мне исполнилось десять лет. Когда бабушка его прямо спросила, он, конечно, отрицал и придумал себе довольно правдоподобное алиби, где он был в тот день. Но я точно знаю, что это абсолютная неправда, – Эмили усмехнулась. – А что касается Сары, она всю жизнь держалась особняком – этакая тихоня.
– В тихом омуте черти водятся, – заметил Уинстон.
Он наклонился, поднял камешек и бросил его в воду, а потом долго смотрел, как от места его падения в центре пруда расходятся круги.
– Ты знаешь, мне иногда казалось, что Сара положила глаз на Шейна.
Эмили вздрогнула от неожиданности.
– Ты не единственный, кому так казалось, – спокойно признала она. – Но здесь ей ничего не светит. – Она запнулась и быстро добавила: – Это прозвучало так гадко, извини, я не хотела злорадствовать, Уинстон. Я не могу сказать, что не люблю Сару. Она иногда может быть очень милой, и мне ее действительно жаль. Влюбиться в человека вроде Шейна О'Нила – это, должно быть, просто ужасно. Это может совсем разбить сердце. Мы с ней никогда не были очень близки, но… я всегда думала, что она по-настоящему предана бабушке – по крайней мере, до сегодняшнего дня. А теперь я уже и не знаю.
– Возможно, она использовала Джонатана как прикрытие – и больше ничего. Ясно, что ей хотелось быть как можно незаметней – наверняка из-за того, что Шейн был там.
– Может быть, ты и прав, – меняя тему разговора, Эмили заметила: – Судя по всему, Джим без ума от Эдвины и Энтони. Он около часа не отходил от нашего молодого графа, словно приклеился к нему. Может быть, титулы внушают ему почтение? Кстати, что ты думаешь о том, что Энтони и Салли так хорошо спелись?
– Энтони – неплохой парень, но отцу не очень нравится, что Салли так увлеклась им, главным образом, из-за Эдвины. Если Салли в конце концов выйдет за него замуж, не сомневаюсь, что скучать нам не придется: шутка ли, иметь в качестве ближайшей родственницы такую боевую даму, как Эдвина, поднаторевшую в разных битвах. Перспектива не слишком приятная. Она почему-то терпеть не может Хартов.
– Это потому, что бабушка – тоже Харт, – воскликнула Эмили. – Эдвина всегда смотрела на свою мать с презрением. До чего же она глупая женщина! Я просто терпеть ее не могу. – Эмили отвела глаза и о чем-то задумалась. А после недолгого молчания сказала будничным тоном: – Ты ведь не любишь Джима Фарли. Правда?
– Нет-нет, в этом ты ошибаешься. Он мне нравится, и я очень высоко ценю его профессиональный талант. Просто… Понимаешь, я знаю Полу лучше, чем многие другие. Несмотря на внешнее спокойствие, она – человек с сильным характером, ведь ты-то это знаешь. К тому же она честолюбива, одержима, может работать с утра до вечера – настоящая трудяга и, вообще, блестящий предприниматель, до кончиков ногтей. Уже сейчас она добилась исключительно многого для своего возраста. И чем старше она будет становиться, тем больше будет походить на Эмму, помяни мое слово. По сути дела, ее и готовили к этому – воспитывали, обучали, – чтобы она стала второй Эммой Харт. И занимался этим не кто-нибудь, а сама Эмма Харт. Вот поэтому-то – еще из-за того, что они с Джимом такие разные по характеру как личности, – я не могу отделаться от мысли, что они с Джимом не подходят друг другу. Но, конечно, можно сказать, что я – человек пристрастный… Мои симпатии полностью на стороне Шейна. Он – мой лучший друг и чертовски хороший парень, но опять же…
В этот момент Эмили довольно безапелляционно прервала его:
– Я хочу кое-что тебе рассказать о Джиме, Уинстон. Я думаю, в нем гораздо больше силы и глубины, чем кажется многим. Пола говорила мне, что у него раньше был страшный, буквально смертельный страх перед самолетами, потому что его родители погибли в авиакатастрофе, когда он был ребенком. Из-за этого страха он решил научиться летать и купил себе самолет. Он стал летать, чтобы победить свой страх. Я знаю, что бабушка терпеть не может, когда он летает в своем самолетике, – она называет его «оловянной птичкой». Но совершенно очевидно, что для него это важно, – возможно, для самоутверждения.
На лице Уинстона отразилось удивление.
– Да, это делает ему честь. Для того, чтобы перебороть такой страх, буквально парализующий волю, требуется и внутренняя сила, и большое мужество. Я рад, что ты рассказала мне об этом, Эмили. Кстати, я как раз собирался сказать, что, может быть, я и не прав относительно Полы и Джима. Я не утверждаю, что никогда не ошибаюсь. Может быть, у них все сложится очень даже хорошо. В любом случае, я, конечно же, не хочу, чтобы была несчастна Пола, которую я очень люблю. Как, впрочем, и Джима.
Он помолчал немного, грубовато усмехнулся и закончил:
– К тому же, никто по-настоящему не знает, каковы на самом деле отношения между двумя людьми, точно так же, как никто не знает, что происходит в тишине спальни, когда за ними закрывается дверь. Может быть, у Джима есть не известные нам привлекательные стороны, как знать? – Он многозначительно подмигнул ей.
Эмили не могла не рассмеяться:
– Ты – гадкий мальчишка, Уинстон. – Ее глаза были полны веселого озорства. – Видел бы ты лицо бабушки, когда ты разглагольствовал о Шейне и его мимолетных, ни к чему не обязывающих связях и легких интрижках. Это было то еще зрелище! И она все время бросала на меня украдкой обеспокоенные взгляды, как будто я ничего не знаю о сексе.
– Но ты-то, конечно, на самом деле о-оочень многоопытная дама, правда, Малютка?
Эмили приняла высокомерный вид и даже выпрямилась на каменной скамье:
– Вы, наверное, забыли, сударь, что мне уже двадцать два года от роду. И я знаю все, что положено.
Они, насмешливо улыбаясь, смотрели друг на друга, и Эмили видела, что весь этот разговор очень позабавил Уинстона.
– А знаешь, ты не называл меня Малюткой с самого моего детства.
– Да ты и была совсем малюткой – самая маленькая из всех твоих ровесников.
– Но потом я вдруг очень-очень выросла.
– И бьюсь об заклад, ты уже взрослая молодая дама, – продолжал он дразнить ее. – А когда мы были детьми – здорово было, правда, Малютка? Помнишь тот день, когда мы решили поиграть в древних бриттов, и я сказал, что ты будешь королевой Боадицеей?
– Как я могу забыть! – почти закричала Эмили, раскрасневшись от веселых воспоминаний. Ты покрасил меня голубой масляной краской – всю.
– Не совсем всю. Ты отказалась снять трусики и майку. Ты была очень скромной малышкой, я даже сейчас это помню.
– Неправда, это вовсе не от скромности. Это было в середине зимы, и в бабушкином гараже было страшно холодно. И потом, чего бы мне тогда стесняться? Когда мне было пять лет, мне и показать-то было нечего.
Уинстон оценивающе и изучающе посмотрел на нее глазами взрослого мужчины: «Зато теперь есть». Он вдруг почувствовал неловкость. И почти сразу же очень остро ощутил, что она так близко от него, – он вдохнул цветочный аромат ее духов и лимонно-горький запах от ее недавно вымытых волос. Ее лицо, поднятое сейчас к нему, было таким доверчивым – и уже не таким бледным, как там, в библиотеке. Она была больше похожа на себя – такая красивая, нежная и благоухающая, как летняя роза, свежая и невинная, с капельками росы.
Уинстон хотел что-то сказать, но потом просто привлек ее к себе, не в силах противостоять этому желанию, испытывая потребность в том, чтобы она была совсем близко. Он сказал нежно, с какой-то новой мягкостью в голосе:
– Замечательно, что ты была скромной девочкой, Эмили. Если бы ты согласилась тогда снять с себя все, я бы раскрасил тебя целиком и, возможно, тем самым погубил бы.
– Откуда нам было знать в том возрасте, что кожа не может дышать через краску? Ты вовсе не был виноват, Уинстон. И я была не лучше – я же ведь тоже тебя неплохо покрасила. – Эмили доверчиво прижалась к нему. Она, как и Уинстон, остро ощущала, что он рядом – так близко, и ей хотелось продлить это неожиданно приятное мгновение, когда тела их соприкасаются.
Громко фыркнув, он рассмеялся:
– Я никогда не забуду, в какую ярость пришла тетя Эмма, когда обнаружила нас в гараже. Я думал, она так меня выпорет, что я всю жизнь помнить буду. Знаешь, до сих пор, когда я чувствую запах скипидара, я вспоминаю тот день и те ужасные ванны из скипидара, в которых выкупали нас тетя Эмма с Хильдой. Я готов поклясться, что тетя Эмма скребла меня раза в два сильнее, чем тебя. Дополнительное наказание для безответственного десятилетнего мальчишки, которому следовало бы соображать лучше. У меня потом несколько дней кожа горела.
Эмили сжала его руку: