После возобновления судебного процесса председательствующий сначала сделал выговор Сержу. Он напомнил ему, что тот находится на скамье подсудимых в меньшей степени не для обвинений, а в большей - чтоб защищать себя. И что в любом случае ему следует учитывать, что он нападает на женщину с незапятнанной репутацией и что свои обвинения он обязан выдвигать в выражениях не оскорбительных для общественного сознания и в особенности внести в свою неожиданную систему защиты больше доказательств.
Серж склонил голову в знак того, что понял и учтет сделанное ему замечание. Затем он возобновил свое выступление.
- Господа! - произнес он. - Мой адвокат Тессон во время перерыва напомнил мне, что в момент преступления, в половине шестого, мадам Гароди вместе с ним находились у меня в гостиной. Но я вспомнил, с какой настойчивостью, не подавая вида, мадам Гароди указывала нам с Тессоном на время, зафиксированное стенными часами в моей гостиной. Это мне показалось неестественным. Согласно словам моего друга Тессона, он первым пришел в мою гостиную и слышал, как мадам Гароди звонила у входной двери моей квартиры. Тессон потом все время был там.
- В принципе, - продолжал Серж, - я должен был бы отбросить мнение о том, что мадам Гароди могла сфабриковать себе "алиби", отведя назад на полчаса стрелку моих настенных часов, но фактически я установил, что это было вполне возможно. Расспросив своего секретаря, я узнал, что мадам Гароди приходила ко мне ещё за пять минут, до появления Тессона, была введена в гостиную, затем вышла из моей квартиры, заявив, что скоро вернется. Она, действительно, вернулась, застав в гостиной Тессона, опять вышла из неё и вновь поднялась в квартиру вместе со мной, встретив меня на лестнице. Отчего такая настойчивость, с какою мадам Гароди все время возвращалась ко мне в дом? Чтобы её там видели?.. Я утверждаю, что лицо, заинтересованное в фабрикации "алиби", действовало не иначе бы... С того момента, когда я установил, что мадам Гароди находилась одна в моей гостиной напротив моих настенных часов, время перестало быть для меня решающим фактором!
Я отправился в район Гавра.
- С тех пор я начал думать, что к злодеянию в Пасси имела какое-то отношение и сама мадам Гароди. Смутное подозрение об этом возникло у меня тогда, когда в домике в Пасси было найдено "кольцо рабства", не замеченное при первых двух обследованиях места злодеяния (и данное обстоятельство сразу же сделало мадам Гароди в моих глазах замешанной в происшедшей трагедии). До сего момента у меня было лишь моральное убеждение вмешательства мадам Гароди, но не было ни в какой степени интеллектуального и особенно же материального убеждения относительно такого вмешательства. Тогда-то, господа, я вновь посетил "Цветущую виллу" в районе Гавра, где имела место драма.
- Господа! - произнес Серж. - Присутствие в этой зале мадемуазель (и он указал при этом на Теодору Фарнезе), которая согласилась явиться сюда, чтобы помочь вам распутать по-настоящему эту запутанную криминальную историю, должно в ваших глазах быть надежной гарантией, что здесь не будет произнесено ни единого смущающего кого-либо слова, особенно близкого ей друга араба.
- Этот араб, - продолжал Серж, - ни в чем не был замешан при первой драме в Сент-Адресе, когда была ранена несколькими револьверными выстрелами мадам Гароди. Хочу сказать то, чего никто не знал об этой драме. Ни должностные лица, которые подозревали араба в разыгравшейся трагедии, ни моя жена, прибывшая на место происшествия спустя короткое время после того, как раздались выстрелы, хотя она и выслушивала фальшивые откровения раненой мадам Гароди, ни сам Ролан Гароди, ни Теодора Фарнезе, которая ничего не видела и могла лишь слышать револьверные выстрелы, раздававшиеся за дверью. Только мадам знает истину! Мадам и я!
- Во время моего возвращения в Париж, последовавшего за драмой в Сент-Адресе, когда была ранена мадам Гароди, я уже установил, что стрелявшим не мог быть араб по той причине - в числе прочих, - что револьвер, из которого стреляли по мадам Гароди, был куплен за несколько дней до происшедшего в Гавре самим Роланом Гароди. И я возвращался с мыслью, что, быть может, именно профессор стрелял в свою жену. Однако многие аспекты драмы оставались невыясненными, и когда, после трагедии в Пасси, я вернулся в Гавр, мысленно представляя себе иную мадам Гароди, чем та, которую до сих пор знали, я решил дополнить свое собственное расследование и одновременно занялся Теодорой Фарнезе в том, что касалось второй драмы, т. е. убийства трех человек на вилле в Пасси.
- Мне удалось, - продолжал Серж, - встретиться с секретарем Ролана Гароди, Бернаром. Я завел с ним разговор о драме в Сент-Адресе. Мне не давала покоя одна засевшая в голове фраза профессора, которую я случайно услышал в Довилле. Профессор говорил тогда Бернару: "Ничего не поделаешь, Бернар. Тем хуже, если револьвер потерян! Мне придется купить себе другой! И оставьте меня в покое с этой историей!"
- Отсюда, - проговорил Серж, - я заключил, что "эта история с револьвером" в высшей степени беспокоила Гароди и, следовательно, обвиняла его в нечто определенном. Из моего последнего разговора с Бернаром вытекало, что именно сам профессор первым выразил беспокойство в связи с пропажей оружия. Если Ролан Гароди стрелял из этого револьвера в свою жену, ему нисколько не было нужды привлекать к нему чье-либо внимание, (и в первую очередь, своего секретаря).
- Следовательно, - сказал Серж, - надо было установить, кто взял револьвер Ролана Гароди, да так, что он потом использовался на месте драмы? Кто, если не та единственная особа, возле которой и нашли револьвер. Револьвер этот быстро был спрятан, и поэтому полагали, что он принадлежал арабу! Кто же все это сделал, если то была не мадам Гароди? И я предлагаю, чтоб она публично доказала противоположное!
- Ну что ж, это - правда! - вскричала мадам Гароди. - Я тогда привезла этот револьвер, чтобы покончить с собой... И я стреляла в себя дважды! Это - правда! Я хотела умереть! Разве я была не вправе так поступить? Разве я недостаточно настрадалась для этого?
- Вы, мадам, - продолжал Серж, - подстроили все так, чтобы поверили: дескать, убивал вас ваш муж!
- Я обожала своего мужа.
- Бывают минуты, когда в сердце женщины, - проговорил Серж, - любовь становится ужасней ненависти и своеобразно сливается с ней... И вы познали такой момент! А я скажу, когда это произошло! Помните ли вы один вечер, когда на вилле в Довилле я едва не столкнулся с вами в конце коридора? Я не должен был бы вас спрашивать: помните ли вы это?! Ибо на самом деле я не могу утверждать, что вы меня заметили!.. Но я-то вас видел! Вы выходили, как взбешенная фурия, - из комнаты вашего мужа. Но в великолепном, привлекательнейшем для мужчин ночном белье. И есть ли что-либо более естественное для любящей женщины, чем стремление приукрасить себя, приподнять занавес над женскими тайнами и своими прелестями для обожаемого мужчины? Но клянусь вам: тогда я думал о другом! Видя, как вы выходили из комнаты своего мужа, я просто ужаснулся!
- Я ужаснулся, - продолжал Серж, - ибо та завеса, которая всегда скрывала вашу истинную натуру от моих глаз, та пелена, которой вы закрывали глаза всем нам прорвалась. Ну так вот: эта женщина лжет! Эта неземная супруга, эта соратница, утверждавшая, что для неё превыше всего работа мужа, в которой она участвует рядом с гением, этот чистый "дух", эта благородная интеллигентность, это божественное существо, которое соединяет в единый культ любовь к мужу и безграничную любовь к науке, - все это вопиет от отчаяния, потому что её не обнимают, не ласкают со всем жарким пылом. Да, её достаточно не ублажают, как в первые ночи после свадьбы с Роланом... Когда после ночи, в которую вы всячески приукрасились, чтоб соблазнить, собственного мужа. Но, увы! - безрезультатно! И тогда вы задумали тот проект "самоубийства", причем при таких условиях, при которых можно было бы уверовать, что вас убил ваш собственный супруг... С его револьвером вы стучите в его дверь, крича при этом: "На помощь! Меня убивают! Ролан! Убийца! Убийца!"
- Я кричала: "На помощь! Меня убивают!" - хрипло выкрикнула мадам Гароди.
- Зачем же вам надо было кричать: "Меня убивают"? Ведь вас никто не убивал?! Я докажу, что араб, который якобы стрелял в вас, к этому времени уже был мертв, когда вы пытались умереть! Но вы стремились умереть, погубив своего Ролана. И в доказательство этого, я вам представлю тотчас же. Вот оно: после той ночи, когда я вас видел в конце коридора на вилле, вы написали одной из своих парижских приятельниц, мадам де Ланс, письмо. Оно заставило её примчаться в Гавр, узнав спустя два дня о разыгравшейся на "Цветущей вилле" драме. В этом письме вы текстуально писали: "Теперь он меня ненавидит. Я прочла это в его глазах... Он хотел бы, чтобы я умерла!.. Жди какую-нибудь ужасную трагедию!.. Я её жду, и я к ней готова! Если ты узнаешь о моей смерти, скажи себе с полным основанием, что меня убил он!"
Но ваш план не удался: вы не умерли, а только ранили себя! И когда мадам де Ланс увидела вас в Сент-Адресе, вы указали ей на стоящего перед вами на коленях своего мужа... В тот момент вы считали его вновь завоеванным. И вы приняли на вооружение утверждение окружающих о том, - что вас хотел убить араб, друг Теодоры.
После этих слов Сержа в зале воцарилось молчание, молчание, при котором что-то ждали от этой женщины, вцепившейся в барьер, отделяющий судей от публики, но это "что-то" не наступило и Серж продолжал:
- Относительно этой первой "истории" сказано достаточно... Перейдем теперь ко второй. Впрочем, мне мало что следует сказать на сей счет. Какое-то время спустя, я стал думать, что вы провернули дело в Пасси таким же образом, как и в Сент-Адресе. Мне нужны были только доказательства, и они были найдены, потратив все необходимое время и обманув вас, как вы обманывали всех. Подлинной находкой для понимания второй истории стало то, что вы подбросили в этот домик в Пасси "кольцо рабства", найденное вами на вилле в Сент-Адресе! Наконец, у меня оказалась записка, подписанная Роланом Гароди и вновь якобы звавшая Теодору Фарнезе в свои объятия. Та самая записка, подлинность которой эксперты отвергают. Она могла быть написана только вами!
- Ложь!.. Подделка!.. - прошипела мадам Гароди, уже не глядя, на Сержа.
- Мадам, у меня здесь есть доказательство, что вы многократно старались подделать почерк своего мужа. Больше того. Я склеил, восстановил последовательно наброски этой записки. Мсье председатель! Вскройте вот этот конверт. После этого мадам нечего будет сказать!
И Серж упорно посмотрел на мадам Гароди, словно хотел её загипнотизировать, пока служитель передавал конверт председателю суда.
- Мне как раз надо кое-что вам сказать, мсье председатель, сравнительно тихо, на одном дыхании молвила мадам Гароди. - Действительно, я часто пыталась имитировать почерк мужа; об этом он сам меня просил, чтобы я отвечала вместо него на письма его многочисленных корреспондентов и особенно корреспонденток и даже... расписывалась за него!
- Это-все, что я хотел знать! - вскричал Серж. - А теперь, мсье председатель, вы можете порвать конверт: в нем ничего нет!
Присутствующие в зале словно оцепенели. А затем, несмотря, на всю серьезность события, то тут, то там раздались смешки.
- А сейчас ещё несколько слов, несколько положений, - добавил Серж. Об абсолютном доказательстве присутствия мадам Гароди на вилле в Пасси в момент преступления и о доказательстве её преступления. Свершив свое злодеяние, мадам Гароди спустилась в кухню и, испытывая жажду, выпила свежей воды из-под крана, налив её в стаканчик из шкафа по соседству. Только мадам Гароди ошиблась и поставила обратно свой стаканчик неправильно по сравнению с остальными... Я дал его на осмотр эксперту. Он обнаружил на стаканчике отпечаток, в важности которого нельзя ошибиться, - отпечаток пальцев убийцы.
- Это - неправда! - вскричала несчастная женщина в последнем порыве самозащиты.
- Почему вы сказали: "Это - неправда!"? Не потому ли, что у вас на руке нитяные перчатки? Но ваша перчатка оставила свой след на стаканчике. Он обличает вас сильнее признания!
- Выходит, - прервал Сержа председательствующий, - нитяные перчатки носит только мадам Гароди?
- Нет. Но она носила их часто. И надела их в тот день, что легко определить, ибо у её перчатки на мизинце правой руки был шов, который мы обнаружили и на стаканчике! Впрочем, вот она, эта перчатка! Вы, мадам, напрасно её потеряли на лестнице в тот роковой вторник, когда ушли из моей квартиры.
И Серж продемонстрировал перчатку, вынутую из небольшого пакета, который находился в кармане его пиджака.
- На этот раз перчатка здесь, - сказал он. - Не так, как с предшествующими бумагами!
Со стороны мадам Гароди донеслось какое-то хриплое дыхание, послышался глубокий стон. Она поднялась над барьером, но внезапно рухнула на пол. Тереза была мертва, сердце её не выдержало.
Сержа как будто нисколько не взволновала эта смерть, приведшая в смятение всех собравшихся в зале суда. Люди устремились к выходу, и заседание суда, снявшего все обвинения с Сержа, было прекращено. Он поведал мне с невообразимым хладнокровием:
- Самое замечательное здесь то, что перчатка - подделка! Я купил её сегодня утром и сам сделал этот шов! - Что правда, так это то, что на стаканчике действительно есть отпечаток нитяной перчатки и шва! Следовательно, я ничем не рисковал, фабрикуя недостающую мне улику! Эта ужасная женщина изобретала улики против Теодоры Фарнезе, которую стоит пожалеть. В борьбе с мадам Гароди я использовал её же оружие! Только мои улики были менее фальшивыми, чем её доказательства!
Часть II
НОВЫЕ ЖЕНЩИНЫ - НОВЫЕ ДЕНЬГИ
В ШОТЛАНДИИ
Рассказывает Серж
Лето и осень уступили место зиме. По совету врачей я временно поселился в горах Швейцарии. Правда, морозы там были не "сибирскими", но все же достаточно ощутимыми, и, казалось, что такая зима мстит за летне-осеннее благоденствие, что сама природа взбунтовалась и не хочет, чтобы любовь была беспрерывной, будь то любовь к 22-летней Иване, или любовь к зрелой женщине - Терезе. Мне казалось, что Ивана искренне меня любила.
Положение с Терезой было сложнее: "безмужняя" замужняя Тереза искала не просто наслаждений "на стороне", а на самом деле тосковала о единственно любимом. Но тут я выразился крайне неточно. Терезе недостаточно было иметь единственного любимого. В её душе уживались принципы современного общества и матриархата. Поэтому-то она и заблудилась "меж трех сосен", не зная, кого в конечном счете, предпочесть: отвергающего её супруга и меня, влюбленного в нее. Убивая своего мужа, чтобы отомстить за пренебрежение ею как женщиной, она из ревности убила и Ивану.
Тереза оставила, как бы чувствуя приближение своего конца, завещание: половина её состояния, то есть около шести миллионов франков, отходила её дочери, Анне Дюбрей, жившей в Женеве со своим мужем; вторая половина передавалась мне, как "другу семьи Гароди". Вначале я хотел было не прикасаться к этим деньгам, а потом подумал: зачем так? Полтора миллиона франков оставил себе, а полтора - перевел Артуру. В нашем бизнесе "женские игры" - доходы мы делили поровну.
...Где-то в окутанной туманами Шотландии жила ещё одна женщина, которая, в первую же ночь её пребывания в Париже, пришла ко мне в постель, и мне никогда не забыть ту бурную ночь, которая показалась нам обоим, Цинтии и мне, слишком короткой. Да, то была сама леди Цинтия, баронесса Кэрвью. Мне стало ясно, что она - ничто без меня, а я, тем более, - ничто без нее.
Спустя год после нашего первого свидания меня встречала у порога своего замка Кэрвью баронесса леди Цинтия.
...Она, должно быть, увидела меня издалека и подскакала на горячем вороном коне. Амазонки на ней не было: одета она была в обычную городскую одежду, и никто её не сопровождал.
Остановив коня, она соскочила с седла, и мы сжали друг друга в объятиях. Я нежно поцеловал её.