Апрель царит в лице моей невесты,
Июль в ее глазах имеет место,
Сентябрь в груди, где воет ветр голодный,
Но в сердце правит бал декабрь холодный.
Она плакала, пока не иссякли слезы.
Несчастная и упавшая духом Равенна поднялась с постели и начала одеваться. Тревельян стоял возле окна в одних брюках, взгляд его был прикован к озаренным луной руинам, оставшимся от самого дальнего крыла замка. Он не произнес ни слова. Даже когда звуки плача словно стон ветра достигли его слуха, он не делал даже попытки утешить ее. Лицо его застыло, словно высеченная из мрамора маска. Никаких эмоций – если не считать боли в глазах.
Онемевшие пальцы Равенны неловкими движениями зашнуровали корсет. Алое атласное платье было испорчено, но ничего другого под рукой у нее не было. Натянув через голову испачканную сажей юбку, она застегнула те крючки, до которых смогла дотянуться, оставив недоступные на спине. Рукав платья свалился с плеча, но ей было все равно. Собственный внешний вид более не беспокоил Равенну. Ей теперь все было безразлично.
С разрывающимся сердцем она глядела на спину Ниалла. Никакие разумные доводы не проникали более в его голову. Казалось, горе, вызванное ею самой и причиненными замку разрушениями, приковало его к месту. Человек, которым управлял интеллект, куда-то исчез. Перед ней остался мужчина, сдавшийся наваждению, сдавшийся горю.
– Милорд, – прошептала она, не зная, что сказать дальше.
Ниалл даже не повернул головы. Напротив, взгляд его обратился к дверям.
– Что тебе нужно? – спросил граф появившемуся в дверях Гривсу.
Равенна повернулась. В комнату вошел Гривс. Лицо его побледнело, тонкие губы вытянулись в почти незаметную угрюмую ниточку.
– Лорд Тревельян, я пришел доложить вам об ущербе. Погибло все восточное крыло, дым повредил многие ценности.
Тревельян кивнул, отпуская слугу, словно он не услышал ничего нового.
– Еще кое-что, милорд. Люди поймали одного из мятежников.
Пальцы Равенны впились в покрывало. Неужели после всего этого ей предстоит увидеть смерть Малахии на виселице? От самой мысли ей стало нехорошо.
– Кого же? – спросил Ниалл, повернувшись лицом к Равенне.
– Шона О'Молли, – ответил Гривс.
Равенна вздохнула. Ей не хотелось видеть повешенным и Шона О'Молли, однако она подозревала, что он был одним из зачинщиков мятежа. Если бы не он, Малахия мог бы вернуться на правильный путь.
– Спасибо, Гривс, – произнес Тревельян, отводя от нее глаза.
– Я велел бросить его в старую темницу.
– Благодарю тебя. Утром я займусь им. Гривс все еще медлил.
Наконец Тревельян спросил:
– Ну, что там еще?
– Милорд. – Виноватый взгляд Гривса обратился к Равенне, застывшей на коленях в постели. – Внизу в библиотеке собрались шестеро человек, все пэры, милорд; среди них лорд Куинн и Девон. Они хотят, чтобы Равенну отправили в тюрьму вместе с О'Молли. Они разыскивали ее, и кто-то из слуг сообщил, что ее видели поднимающейся наверх.
Сердце Равенны в ужасе заколотилось. Она поглядела на Ниалла. Тот прикрыл глаза словно от страшной боли. Покачав головой, граф пробормотал:
– Помилуй нас, Господи.
– Они хотят, чтобы мятежников поймали и наказали, – продолжил Гривс. – Они требуют, чтобы вы, как магистрат, приняли меры, дабы восстание не расползлось и не загорелись уже собственные дома.
Ниалл грохнул кулаком по столу. Однако промолчал.
– Что мне передать им, милорд? Сказать, что я не нашел Равенну?
В задумчивости застыв на месте, Тревельян поднял, наконец, голову.
– Пришлите сюда двоих, пусть они отведут ее в темницу.
– Нет, – выдохнула Равенна, не веря своим ушам. С жалостью поглядев на нее, Гривс повернулся и вышел.
Ты не можешь так поступить со мной! Ты знаешь, что я не имею никакого отношения к пожару! Умоляю тебя! – Подавив рыдания, Равенна склонила голову. – Я люблю тебя. Не делай этого, – шепнула она.
– Ты убежала от меня. Ты меня бросила. Только для того, чтобы встретиться с ним.
– Не заставляй меня ненавидеть тебя, – задохнулась она.
– Почему бы и нет? Ты никогда не любила меня. – Шагнув к постели, Ниалл стащил Равенну на пол и негромким хрипловатым голосом проговорил: – По крайней мере, ты не достанешься ему. И если для этого не потребуется держать тебя за решеткой, клянусь, тебе не выйти оттуда.
– Но чтобы я любила тебя, меня не нужно держать при себе, – вскричала она. – Разве ты не видишь этого? Я и так люблю тебя.
Уголок его рта приподнялся в мрачной, циничной ухмылке.
– Избавь меня от такой любви, Равенна, раз она осенила тебя подобным образом.
Не успев остановить себя, в порыве мести она выкрикнула:
– Избавьте же и вы меня от своей любви, милорд. Если только она способна зародиться в вашем холодном сердце.
Наступило долгое зловещее молчание. Ниалл хотел что-то сказать, как-то опровергнуть ее выпад, однако просто не мог найти нужных слов. Он поглядел на собственное отражение в зеркале. А потом резким движением смахнул его с бюро.
Равенна поглядела на осколки, стеклянные иглы были повсюду вокруг ее босых ног, однако ей было все равно. Все безразлично, если нет возможности убедить Ниалла в ее невиновности, в ее искренности, в ее любви.
– Ну почему? Ну почему ты оставила меня? Почему ты всегда убегала от меня?
Равенне нечего было ответить. Она пыталась удержать руками содрогающееся тело.
– Объясни же, – сказал он напрягшимся голосом.
Равенна не ответила, и словно плотина обрушилась в его душе. Нагнувшись, Ниалл подобрал с пола бритву, упавшую вместе с зеркалом, и поднес ее к лицу Равенны.
– Если этому гейсу или тебе нужно было избавить меня от жизни, почему ты не могла взять ее, просто перерезав мне горло, пока я спал рядом с тобой?
– Прекрати, – простонала она.
Взяв руку Равенны, Ниалл вложил в нее бритву и со стоном приложил к груди.
– Почему ты еще не вырезала мое сердце, как делаешь это теперь?
Равенна попыталась высвободиться, но ее рука казалась закованной в железо.
– Прошу тебя, не надо, – едва выдохнула Равенна.
У Ниалла не было времени на ответ. В двери постучали, и он разрешил войти. За спиной Гривса стояли два крепких конюха.
Она посмотрела на Тревельяна, надеясь, что тот сумеет каким-нибудь образом прекратить это безумие. Но он молчал, и уста ее более не способны были молить. Только глаза все еще добивались правды, пытаясь убедить Ниалла в том, что она любит его.
– Мисс Равенна? – Гривс указал ей на дверь. Равенна сравнила себя с Анной Болейн[61] на пути к эшафоту.
– Подожди. – Ниалл положил руку на ее локоть. Медленно, словно преодолевая боль, он опустился на одно колено и приподнял подол ее платья. Взяв рукой босую ногу Равенны, он старательно одел на нее комнатную туфлю, чтобы она не порезалась о стекло. Он приподнял ее другую ногу, и Равенна с горькой болью в сердце вновь ощутила его заботу. Затем Ниалл кивнул, чтобы ее увели. Равенна пошла к двери, уже не сознавая, что происходит.
– Позаботьтесь, чтобы у нее было все, что она пожелает, – каменным голосом произнес Тревельян.
Гривс кивнул.
Не оглянувшись, Равенна позволила ему увести себя.
Расхаживая по устилавшей каменный пол соломе, Равенна разглядывала темную пустоту за железными прутьями. С засохшими на щеках слезами она удивлялась хрупкости любви. Как легко растоптать ее… Как просто она может умереть под чьими-то ногами, еще не получив возможности расцвести. За какие-то недели Ниалл провел ее от интриги к ненависти, а от нее – к признанию в любви.
А теперь все вернулось к ненависти.
Она провела в темнице уже два дня. Тревельян лишь однажды спустился вниз, чтобы повидать ее. О'Молли находился в соседней камере, слева от ее. Ночью – или это был день, не видя солнца, она утратила представление о времени, – Равенна слышала, как Шон шевелится. Но звуки доносились издалека, и иногда ей казалось, что это шуршат крысы.
Во время недолгого визита Тревельяна они почти не говорили. Чтобы развеселить ее или выказать покровительство, Ниалл дал ей бумагу, перо и чернила и велел писать. Сквозь прутья в камеру подали лишнюю лампу, чтобы она могла читать. Прежде чем уйти, Ниалл протянул руку в железную клетку, привлек Равенну к прутьям и поцеловал ее в губы.
Тогда она заплакала и попросила Ниалла выпустить ее. Он отказал и пообещал только, что постарается вернуть ей доброе имя.
И ненависть, которая, казалось, оставила ее, сразу вернулась.
Приуныв, она села на тюфяк. Надо писать, велела себе Равенна. Перо перенесет ее совсем в другой мир. Оно поможет ей бежать отсюда. Но она никак не могла заставить себя вернуться к своему сочинению. Наконец, Равенна рассердилась. Ниалл не сумеет отнять у нее дар слова.
Прибавив в лампах огня, она положила листок на красного дерева рисовальную доску, которую Гривс прислал ей. Окунув в чернила перо, она продолжила сагу о Скии и Эйдане.
Рассвет неторопливо пробирался в чащу, давая знать о себе щебетом скворцов и дроздов, воплями лесного скитальца, дикого павлина. Золотые оленухи с пятнистыми малышами пробирались к ручью на водопой, когда первый свет утренней зари серебром пробился под густой полог ветвей орешника. Наконец, золотые пятна солнечных лучей легли на траву и, разогнав туман, провозгласили приход нового дня. Именно в этот миг Ския открыла глаза.
Возле нее на циновке лежал Эйдан, спиной она ощущала ровное биение его сердца. Своим телом он согревал Скию. Мускулистая рука, обнимая, вселяла в нее уверенность. Она поглядела на укрывшее их грубое шерстяное одеяло и на все еще сомкнутые руки, так и оставшиеся на ее груди. Она не могла отпустить его. Теперь это было просто немыслимо. Долгие годы ожидавшего ее одиночества покажутся ей слишком болезненными – теперь, когда она знает, что такое блаженство. Если бы он не пришел к ней, она сумела бы устоять. А теперь выхода не было – она должна оставить его у себя.
Ския повернула голову, надеясь увидеть его спящим. Но, к ее удивлению, голубые глаза принца были открыты и обращены к ней.
Ския молчала. Никакие слова не могли выразить то, что она хотела сказать ему… то, что она хотела отдать ему. Она ласково улыбнулась и поцеловала его заросшую щеку.
– Настал день, и я должен оставить тебя, – мягко шепнул он.
Рука ее стиснула руку Эйдана.
– Если ты попытаешься уйти, я превращу тебя в тролля.
Принц поцеловал ее так, что Ския задохнулась. Он впивал ее дыхание, и когда губы его отстранились, Скию охватила печаль.
– Ты должна понять меня, я обязан вернуться. Мой отец уже немолод. Когда его не станет, я взойду на престол. Без меня королевство может пасть жертвой анархии, которая способна погубить и королевство твоего отца.
– Но вы всегда воевали с моим народом. Вы хотели отобрать у нас королевство, и не говори мне, что это не так.
Он стал играть ее золотыми кудрями. А потом негромко сказал:
– Сегодня я ухожу отсюда. Я рожден не для того, чтобы отсиживаться в лесу у ведьмы – в глинобитном домике с соломенной крышей. Я рожден, чтобы быть королем, и я должен им стать.
– Но я не могу отпустить тебя, – губы Скии дрожали от слез. Она прижалась к его груди. – Останься со мной и люби меня.
– Не могу. – Суровое лицо принца смягчилось. Он погладил ее по голове и тихо проговорил: – Я не намереваюсь жить в этом лесу, я не просил тебя превращать меня в тролля. Я ненавидел тебя за эти жалкие дни. – Повернув к себе ее голову, принц продолжил: – Но не все дни были плохими. Те мгновения, которые мы провели вместе, останутся навсегда в моей памяти. Твои заклинания сильны, ведьма, но чары твоей женственности, кажется, оказались сильнее.
– Тогда не оставляй меня. Разве ты не видишь? Я умираю от одиночества, – прошептала она сквозь слезы, катящиеся по щекам.
– Вернись к своему отцу.
– Не смею. Я отверженная. И мое возвращение в замок только причинит ему боль. К тому же сейчас он, может быть, уже находится в плену у твоего отца. Неужели я должна возвращаться только для того, чтобы очутиться вместе с ним в темнице.
Принц отвернулся. Решимость его была так же тверда, как и его мускулы.
– Прошу тебя, останься, – сказала она, прикоснувшись к его щеке.
Он сел и привлек ее к себе. Ския решила, что он поцелует ее, и потянулась к его губам. Принц медленно наклонялся вперед, и веки ее, трепеща, сомкнулись в ожидании.
И тут же, схватив ее за свободную руку, принц вырвал свои ладони. Прежде чем Ския успела открыть глаза, он соединил ее ладони вместе и быстро обмотал их толстым кожаным шнурком.
– Не надо, – взмолилась она.
– Я должен, – прошептал он, не смея смотреть ей в глаза.
– Я умру, если ты бросишь меня. Умру… – Слова эти были едва слышны. Воля к жизни уже начинала оставлять девушку.
– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.
Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.
– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала девушка.
Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:
– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.
– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.
– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.
Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.
Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать.
Отец Нолан появился в холле замка. Его беспомощно трясущиеся руки не могли состязаться в ловкости с единственной рукой Гривса, когда он пытался снять забрызганное дождем пальто.
Гривс поклонился священнику.
– Похоже, отец мой, что вы выбираетесь к нам только в ненастную погоду.
– Увы, это меня вызывают сюда только в непогоду. – Отец Нолан улыбнулся. Во рту его почти не осталось зубов.
– Он в библиотеке. – Гривс с тревогой посмотрел на священника. Дворецкий явно не знал, что сказать.
Отец Нолан помог ему.
– Таких неприятностей у вас, кажется, еще не было, сын мой?
– Хозяин… хозяин сам не свой. Помогите ему, отец. Мы не знаем, что делать, – вздохнул Гривс.
Взгляд священника обратился к закрытой двери библиотеки.
– Он запил?
– Нет. Ему ничто не интересно. Он все сидит, думает и расспрашивает о… ней.
Они остановились перед резными дверями. Гривсу явно не хотелось оставлять священника наедине с Тревельяном.
Отец Нолан с усталой улыбкой опустил руку на плечо дворецкого.
– Мне приходилось иметь дело и с более свирепыми львами. Надеюсь, у вас потом найдется для меня бокал шерри. – Ну, что ж, к делу, – сказал отец Нолан.
Гривс открыл перед священником двери. Изнутри донесся полустон, полухрип. И Гривс убежал с такой поспешностью, будто решил лично отправиться за шерри.
Отцу Нолану еще не приходилось видеть человека настолько изменившегося за короткий промежуток времени. Таким Тревельяна он еще не видел. Ниалл сидел в кресле, уставившись на огонь. Он был совершенно подавлен. Небритые щеки, пылающие гневом глаза, мятая одежда, испачканные глиной сапоги…
– Я пришел с плохими новостями, милорд, – нерешительно начал священник. – Боюсь, они не послужат бальзамом для вашей измученной души.
– Что же еще могло случиться плохого. – Слова прозвучали негромко и монотонно, утверждением, а не вопросом. Тревельян даже не отвел взгляд от камина.
Успокоив усталые кости в соседнем кресле, священник положил терновую палку себе на колени.
– Я слышал, что за последние дни Равенна очень похудела. Вы были жестоки с ней. Вам ведь известно, что она не имеет отношения к поджогу.
Тревельян молчал.
– Так почему же, сын мой, – мягко спросил отец Нолан, – вы по-прежнему держите ее в темнице?
Тревельян, словно в предсмертной муке, запустил пальцы в волосы.
– Если я освобожу ее, то навсегда потеряю. Она ведь уже убегала от меня в вечер бала.
– Но вы обращаетесь с ней как с заключенной. Уже три дня вы держите ее в подземелье. Вам, конечно, известно…
– Да, да! Черт бы вас побрал! – Ниалл пронзил священника яростным взглядом. – Шон О'Молли сказал мне об этом. Она не имеет никакого отношения к поджогу. Я это знаю. И всегда знал.
– Так почему же вы заперли ее?
– Потому что я хочу ее… Она должна была принадлежать мне. – Голос его понизился до шепота. – И еще потому, что я люблю ее.
– Если вы любите Равенну, то отпустите ее.
– Вы рехнулись? – Тревельян поднялся и замер, уперевшись руками в каминную доску. – Или это не вы рассказали мне о гейсе? Глупо это или нет, но вы оказались правы. Я дал ей все, что смог, а она бросила все мои дары прямо мне в лицо. Я погиб. Моя жизнь, это графство – все пропало из-за того, что я не сумел завоевать ее любовь. Но она принадлежит мне. Она моя, и я не отпущу ее.
– Тогда о чем же вы скорбите в своей библиотеке? О своей судьбе и о графстве Лир?
Отцу Нолану суждено было до конца дней своих помнить этот взгляд Тревельяна.
Ниалл отвернулся от старика и полным отчаяния голосом проговорил:
– После признания О'Молли я спустился к ней… – Ниалл умолк, слова с трудом давались ему. – Она дала мне пощечину, а потом заплакала и сказала, что в сердце своем у нее нет для меня ничего, кроме ненависти. Мне нужно было сразу отпустить ее. Я понял, что продолжать битву бессмысленно. Но я не мог этого сделать. Не мог. Я люблю ее и нуждаюсь в ней. И я бы предпочел, чтобы Равенна пронзила мое сердце ножом, чем видеть, как она убегает от меня… навсегда.
– Сын мой, сын мой, – пробормотал священник, сердце которого разрывалось от сострадания к мучениям Тревельяна.
– Я не в силах выпустить ее. Не просите меня. – Ниалл подошел к окну. Отец Нолан поежился, когда Тревельян отодвинул в сторону кружевные шторы, чтобы увидеть желтые погибшие поля, казалось, издевавшиеся над ним.
– Милорд, – начал негромко священник, – гейс уже нельзя выполнить. Все кончено. Нам остается только смириться. Своими деньгами вы способны помочь обнищавшей стране, но ничто не пробудит любви в сердце Равенны. Отпустите ее, сын мой. Вы зашли чересчур далеко. Ну, а заточение только еще более ожесточит ее против вас.
– И не просите, – огрызнулся Ниалл.
– Я вынужден просить об этом. Гранья больна, долго она не протянет. Если Равенна уже сейчас презирает вас, представьте, как возрастет ее ненависть, когда ей скажут, что вы не позволили ей присутствовать у смертного одра бабушки.
У Ниалла уже не оставалось сил – ни на поля, которые словно осуждали ее, ни на девушку, чья ненависть терзала его душу. Окинув землю долгим прощальным взглядом, он ударил кулаком по оконному стеклу, словно этим можно было стереть открывавшийся за ними вид.
– Не просите меня, отец мой. Кроме нее у меня теперь ничего не осталось, – прохрипел он, не обращая внимания на кровь, выступившую из порезов.
– Я бы не просил, если бы это не было так важно. Гранья умирает и зовет Равенну. Вам придется отпустить ее, милорд, даже если это разобьет ваше сердце и погубит душу. Гейс победил. Война проиграна. Пусть она уйдет.
Тревельян скрестил руки на груди, оставив красное кровяное пятно против сердца. Глаза его потемнели, плечи поникли.
– Она ничего не ест, отец мой. Ей носят пищу, но Равенна отсылает ее назад, даже не прикоснувшись, – слова его выдавали страшную муку.
Священник понимал, что как ни тяжело, придется это сказать Ниаллу.
– Сын мой, разве абсурдность происходящего не ясна вам? Если вы можете удержать свою любимую возле себя, только бросив ее за решетку, значит, действительно все пропало. Сдавайтесь, Ниалл, у вас нет другого выхода.
– Я не хочу, чтобы она худела и горевала, – не замечая крови, Ниалл провел ладонью по волосам. – Я хочу только ее любви.
– Отпустите ее ради спасения собственной души.
– Нет, – отвечал Ниалл, в глазах которого блестели застывшие непролитые слезы. – Ничто не спасет теперь мою душу. Ничто.
– Покайтесь, Ниалл. Спуститесь в темницу и расскажите узнице о своей гордыне и жадности. – Голос священника превратился в полный почтения шепот. – Расскажите ей, как вы пытались подчиняться лишь рассудку, но в конце концов пришлось покориться сердцу…
Тревельян уронил голову на окровавленные ладони. Отец Нолан не видел, плакал ли он.
– Гранья ждет свою внучку, милорд, – священник поднялся, лицо его выражало страданье. – Я передам ей, что Равенна скоро придет.
Тут появился Гривс, неся на подносе бокал с шерри. Священник кивнул ему, давая знак проводить его, но прежде чем выйти, отец Нолан вновь повернулся к Тревельяну.
– Вижу, что небесные врата еще не закрыты для вас, милорд, – прошептал он. – И не забывайте об этом, пока будете говорить с ней.
Ниалл ничего не ответил.
Свет фонаря за решетчатой дверью пробудил Равенну из неглубокого сна. Ей снились бесы, любовь и предательство. Равенна с облегчением открыла глаза.
Перед девушкой возникла темная фигура. Когда она вступила в круг света, Равенна попыталась скрыть слезы, душившие ее, но не сумела. Это был Тревельян.
– Пришел поразвлечься, посмотреть на меня за решеткой? – Она отвернулась, даже не пытаясь скрыть презрения, и услышала ржавый скрежет ключа в замке.
Медленно, мучительно медленно ключ повернулся, и железная дверь лязгнула, распахнувшись. Она решила, что Ниалл войдет, но он отступил в сторону и молча, скрываясь в тени, ждал, когда она покинет камеру.
Изумление отразилось на ее лице. Равенна уже потеряла всякую надежду на свободу.
– Ты выпускаешь меня? – выдохнула она, еще не веря в капитуляцию графа.
– Ты ни в чем не виновна. О'Молли очистил твое имя от подозрений. У меня нет более причин задерживать тебя. – Голос Ниалла превратился в какой-то скрежет.
Пошарив вокруг себя, Равенна нащупала в полумраке страницы своей повести. Она понимала, что должна спешить; как знать, в какое мгновение настроение графа качнется в другую сторону, и дверь перед ней вновь замкнется.
Равенна осторожно вышла из камеры, стараясь держаться поближе к стене из страха перед Ниаллом. После всего, что она пережила по его воле, нельзя доверять… безумцу.
Ниалл не пытался остановить ее. Он стоял молча, не шевелясь… Глаза его были полны боли.
Она повернулась, чтобы взбежать наверх по скользкой лестнице. Ничто не могло бы заставить ее остановиться… ничто, ни единое слово. Кроме тех, которые он сказал.
– Ступай к Гранье. Она больна.
Страх стиснул сердце Равенны, и она повернулась к нему лицом.
Мир ее разлетелся вдребезги. Ненависть к Тревельяну обрела плоть. Он не просто продержал ее в тюрьме, он украл у нее драгоценные последние мгновения жизни Граньи. Мгновения, которых ей уже не вернуть. Задохнувшись в рыданье, она бросила на Ниалла полный омерзения взгляд, вложив в него всю ненависть.
– Ступай. Незачем медлить.
Равенна тихо заплакала. Последние три дня подорвали ее силы. А теперь умирает Гранья. У нее отняли все, что она любила. Даже последние дни жизни бабушки.
– Этого я тебе никогда не прощу, понятно? Никогда! – Равенна утерла слезы.
Она посмела бросить вызов Ниаллу потому, что поняла: он не станет останавливать ее. Тревельяну не хватит жестокости не пустить ее к смертному одру Граньи.
– Я буду ненавидеть тебя до самой смерти, – прошептала она, едва ли не наслаждаясь собственной ненавистью.
– Можешь ненавидеть, – прохрипел Ниалл, пряча в тени лицо. – Возможно, я заслужил твою ненависть.
Равенна остановилась. Она не ожидала подобной реакции. Напрягая все силы, она попыталась заглушить слезы, но они уже не подчинялись ей.
– Равенна, проходя мимо руин этого замка, знай, что владелец его думает о тебе. – Проглотив комок в горле, он вступил в освещенное лампой пятно. Равенна видела, что глаза его полны безнадежности. – Скажи Гранье, пока она еще жива, что все кончено. Гейс победил. Союз между пэром и простолюдинкой не сохранит благополучие Лира. Теперь Тревельяны погибли.
Она глядела на него, не веря своим ушам.
– И скажи ей, что я дорого, дорого заплатил за земли, которые Тревельяны отобрали у гэлов.
Равенна не знала, что и сказать. Голос его звучал дерзко и гордо, но он признавал поражение.
– А еще скажи ей… – голос Тревельяна опять понизился до шепота, – скажи ей, что я примирился с тобой. Я обманывал тебя и манипулировал тобой. Финн Бирне и в самом деле был твоим отцом, Равенна. Я утаил от тебя это, потому что не мог отдать этот козырь в твои руки. Но теперь я сказал все. Тебе нужно только назвать лорду Кинейту имя своей матери. Тогда он без всяких сомнений поймет, что ты – дочь Финна Бирне.
Горячие слезы в ее глазах превратились в лед. Ярость холодным камнем ударила в грудь. Равенна просто не могла поверить тому, что он только что сказал. Он скрыл самое важное, что существовало в ее жизни, для того лишь, чтобы сохранить свою власть над нею. Если бы смерть Граньи не была на пороге, она, наверно, спрыгнула бы со ступенек и набросилась бы на него.
– Я презираю тебя. – Ей было жаль, что словами она не в состоянии передать свои чувства.
– Понимаю. – К горькой безнадежности на его лице примешивалось отчаяние. – Я ценил не то, что следует, играл с тем, чего не понимал. Но… – Голос Ниалла дрогнул. – Но теперь я осознал, что разум, игнорирующий веление сердца, ничтожен. Равенна, ты говорила, что я никогда не считал тебя равной себе, но теперь я знаю, что ты не просто равна мне – ты лучше меня. Ты и все те в нашем графстве, кого я называл дураками. Я не уважал никакую другую силу, кроме моей собственной. Я не понимал, что хотели мне сказать окружавшие меня люди. Силы, правящие судьбой, слишком велики, чтобы их можно было понять человеческим разумом, но всем нам свойственно недооценивать силы много меньшие… подобные той малой силе, которая в конце концов повергла Голиафа. Запомни это, Равенна. Запомни навсегда: не гейс поверг меня на колени… – Шепот его наполнили боль и почтение. – Это сделала ты.
Сквозь застывшие слезы она глядела на Ниалла. Сумятица в голове мешала Равенне понять его. Она стремилась прочь. Ей нужно было успеть домой, чтобы застать бабушку в живых.
– Итак, правосудие свершилось, – проговорила она и, подобрав юбки, бросилась бежать вверх по лестнице.
Равенна наблюдала, как врач собирает свой черный кожаный саквояж.
– Равенна, Гранья очень стара. Она даже не сумела сказать мне, когда родилась. Я дал ей немного опия, чтобы она успокоилась. Осталось недолго. Будь готова. Бабушке твоей пора переселяться в лучший мир.
Равенна кивнула, стирая со щек слезы. Ей казалось, что она плачет уже не первую неделю, а еще – что в ее маленьком мире горя много больше, чем хватит ей слез.
– Сколько… сколько я должна вам? – сказала она, провожая старого врача к двери.
– Тревельян мне заплатит.
– Черта с два я позволю ему платить! – воскликнула Равенна. И тут лишь с полной безнадежностью осознала, что деньги, которые у нее были, все равно получены от него.
– Значит, я пришлю счет, – доктор приподнял ее голову за подбородок и поглядел прямо в глаза. – Пора попрощаться с ней, Равенна. И постарайся уверить ее, что о тебе позаботятся. Она так волнуется за тебя.
– Со мной все будет в порядке.
– Если я потребуюсь, пришли за мной.
– Хорошо, – ответила она, едва сумев выдавить из себя короткое слово.
Равенна прикрыла дверь. Наверху слышны были последние вздохи Граньи. Равенне потребовались все силы, чтобы подняться в ее спальню.
– Вот и я, бабушка, – Равенна подошла к постели, покрытой свежим белым полотном. Чтобы позаботиться о последних часах Граньи, из замка пришла Фиона, и теперь, занятая вязанием, она сидела на кухне в ожидании неизбежного.
Равенна обеими руками обхватила старческую ладонь, лежавшую на простынях. Глаза Граньи были закрыты, но Равенна знала, что она бодрствует.
– И все это время ты провела в замке? – едва слышным голосом выдохнула Гранья.
– Да, бабушка, – шепнула Равенна сквозь слезы. Она прижалась щекой к дряхлой корявой руке.
– Тре… вельян? – Гранья попыталась вздохнуть.
– Он… – Глаза Равенны потемнели. – С ним все в порядке.
Гранье не сразу удалось собраться с силами. Дыхание ее смягчилось, речь сделалась странно отчетливой.
– Ты любишь его?
Равенна отвернулась, замешкавшись с ответом. Гранье хотелось бы знать, что о ней есть кому позаботиться, и она видела в Тревельяне человека, способного быть внучке опорой. Но Равенна не нуждалась ни в чьем попечении. У нее был написанный ею роман. Кроме того, теперь ее ждал Дублин. Безусловно, там она отыщет себе работу.
– Гранья, – девушка прикусила губу. Правда казалась теперь неуместной, даже жестокой… но солгать умирающей, сказать, что она любит ненавистного ей человека, было немыслимо.
Закрыв глаза, девушка ощутила, что сердце ее разрывается на части. Как она ни пыталась, правильный ответ так и не пришел ей в голову.
– Он был так жесток.
– А разве… ты… никогда… не была… жестокой?
– Да, – прошептала Равенна.
– А… он… любит… – Гранья говорила так, будто тиски сдавили ей горло. Равенна заметила судорогу боли, исказившую лицо ее бабушки.
Не имея более сил переносить эту муку, Равенна прикоснулась губами к руке Граньи.
– Он любит меня, Гранья, – всхлипнула она. – Я знаю, что он любит меня.
Сквозь слезы Равенна в последний раз поглядела на свою бабушку. Гранья на короткое мгновение открыла глаза, и вдруг на ее лицо призрачным покровом лег странный покой. Молчание сменило натруженные вздохи. Старуха обратила лицо к небу, и на нем сразу как бы разгладились все морщинки. Равенна вдруг увидела – скорее нет, угадала, – молодую женщину, чей дух, держа за руку давно почившего любовника, уносился в иной мир.
Равенна тихо всплакнула возле постели и уже не знала, сколько просидела так.
– Детка, детка, спускайся, посиди лучше на кухне. Мы пошлем кого-нибудь за гробовщиком.
Растерявшаяся от горя Равенна почувствовала на своей голове ласковую руку Фионы.
– Пойдем, детка. Она ушла. И доброго ей пути.
Равенна зарыдала, не выпуская руку Граньи.
– Кроме нее у меня никого не было. Никого и никогда.
– Не надо, детка, отпусти ее. Она не может сейчас утешать тебя.
Равенна погрузилась в горе. Густое и черное, словно дым. Лишь через несколько часов кто-то сумел увести ее от тела Граньи.
Гранью похоронили на общем кладбище – вместе с бедняками, попрошайками и людьми сомнительного вероисповедания. Шел дождь, порывы резкого ветра чередовались с затишьем, короткие ливни сменялись солнцем.
Проститься пришли несколько человек. Отец Нолан в последнем слове весьма мягко упомянул – избежать этого было нельзя, – что всю свою жизнь Гранья провела вне церкви. Со слезами, окаменевшими в самом сердце, Равенна смотрела, как четверо могильщиков опустили сосновый гроб в недра земли.
Потом все помолчали. Что можно сказать в таком случае вообще? И похлопав ее по руке или обняв на прощанье за плечи, начали расходиться, оставив Равенну в одиночестве возле могилы.
Выйдя на обочину дороги, Фиона сказала священнику:
– Бедняжка, сердце ее разбито. Она окружила себя каменной стеной. После кончины Граньи у нее никого не осталось.
Отец Нолан поглядел в сторону кладбища, хмуря и без того озабоченное лицо. Старая Гранья ушла, наступило время подумать о собственной, уже близкой смерти. Но он никак не мог отвлечь свои мысли от девушки, оторвать взгляд от тонкой фигурки Равенны. Ветер теребил ее платье – старое, синее, то самое, в котором она была на похоронах Питера Магайра. Одинокая, как никто на свете, и все же…
От дерева отошел мужчина, державший в руке черный цилиндр. Священник не видел, что карета Тревельяна остановилась вдали на аллее, не видел он и того, как граф выходил из нее.
Затаив дыхание, отец Нолан следил за Равенной. Она подняла голову, повернулась к выросшей неподалеку фигуре. Ниалл остановился, не сделав нового шага.
Казалось, что прошел целый век, прежде чем взгляды их встретились. Даже ветер притих, пока двое любовников глядели друг на друга.
Все разбилось.
Ниалл опустил голову, словно в молитве за отлетевшую душу. А потом медленно повернулся, чтобы направиться прочь.
С отчаянием отец Нолан видел, как Равенна в муке склонила голову. Слезы вырвались снова с безутешным рыданьем. Сердце священника сжалось. И он пробормотал:
– Да, крепость. Боже, помилуй нас.
Книга была дописана.
Прижимая стопку страниц к груди, она отправилась в дальний путь. Ветер трепал краешки листков, и Равенна была рада соленому воздуху. Две недели она безвылазно просидела в коттедже, проживая монетки, которые обнаружились в тюфяке Граньи. Дни прошли в переписывании романа. И теперь она была готова предоставить свою книгу попечению почты.
Поцеловав на прощание страницы своего манускрипта, Равенна подняла железную защелку на двери лавки Маккарти. Но лавка оказалась пустой. Мистера Маккарти нигде не было видно, чему, однако, не следовало удивляться, ибо старик любил попить днем чайку у отца Нолана и посему оставлял дверь в лавку открытой, чтобы всякий мог взять нужное и оставить деньги на прилавке.
Она оставила два пенса за конверт и написала на нем имя того человека в Дублине, о котором ей говорил Тревельян, и адрес издательского дома.
Ветер врывался внутрь порывами, домишко даже содрогался. Какой-то шорох заставил Равенну поглядеть в угол, но, ничего не заметив, она посчитала, что от дуновения ветра штора зацепилась о железную задвижку.
Покончив с делом, Равенна уже собралась выйти, когда непонятный звук повторился – на сей раз левее.
– Кто здесь? – спросила девушка, ощутив мурашки, забегавшие по спине.
В углу упало и разбилось что-то стеклянное.
Обойдя прилавок, Равенна охнула: на полу с кляпом во рту лежал старый Маккарти, связанный по рукам и ногам. Подбежав к нему, она первым делом вытащила тряпку из его рта.
– Кто… кто это сделал? – вскричала она, тщетно ощупывая тугие узлы.
– Грабители, вот кто. Явились сюда с платками на лицах и все у меня унесли. И фонари, и виски, и все остальное…
– А как по-вашему, кто это был?
Усадив дрожащего старика возле печки, Равенна подбросила в огонь брикет торфа.
– Ты бы лучше сказала Тревельяну, что времени у него немного. Приходили очень скверные парни, – пробурчал Маккарти, пока Равенна искала чайник, чтобы нагреть воды. – Говорят, что они собрались напасть на замок, чтобы освободить О'Молли. Теперь у них есть все нужное для этого. Даже у тех, кто бунтовал в девяносто восьмом году, не было такой злобы… надо же – грабить своих!
Равенна не смогла скрыть вдруг охватившую ее тревогу.
– Тревельян выгонит их отсюда. Я в этом не сомневаюсь.
– Они линчуют его, вот что они сделают. Когда-то я уже видел такое в графстве Даун. Тамошнего господина схватили и повесили прямо перед его замком.
Тут уж у Равенны затряслись руки. Две недели заставляла она себя не думать о Ниалле. Она оглядела лавку, наконец-то заметив опустевшие полки. Грабители обокрали ее дочиста. Трудно было даже заподозрить, что в лавке чем-либо торговали.
– Отец Нолан сумеет отыскать их и попытается образумить, – сказала она. – Какая подлость! Обокрасть вас, чтобы добраться до Тревельяна!
– У священника нет над ними никакой власти. Церковь осуждает таких, поэтому они идут своим путем.
– Лиам Маккарти, что ты сделал со своей лавкой? – В дверях появилась миссис Маккарти с корзинкой кружев, во взгляде ее читалось изумление.
– Они унесли все! – выкрикнул Маккарти, едва не плача.
– Тревельян все исправит. Он не допустит такого, – шепнула Равенна, с трудом произнося это имя и боясь той тревоги, которую оно в нее вселяло. Она не желала думать, что означала эта тревога.
– Но что он сделает, если его повесят?
Равенна не знала, что ответить, и постаралась по возможности успокоить Маккарти, рассказывавшего жене подробности кошмарного происшествия. Равенна заварила старикам чайничек крепкого чая и, когда ничем более помочь им уже не могла, отправилась домой, пообещав проведать завтра утром.
Возвращение домой оказалось безрадостным. На востоке собирались грозовые облака, стирая границу между небом и морем. Орешины в мольбе вздымали к небесам трясущиеся ладони. Равенна тоже дрожала. И возвратившись к себе, не сразу сумела зажечь свечу.
Ненавижу его, твердила она себе. Тревельяна ненавидели и смутьяны, только они желали ему смерти. И они добьются своего, если их не остановить.
Не зная, что предпринять, она потерла лоб. Ситуация казалась безвыходной. Конечно, ей придется отнести Ниаллу записку и предостеречь его – так поступила бы она в отношении любого из смертных, – но это, безусловно, не принесет никакой пользы. Тревельян и без того знает об опасностях, а ее предупреждение окажется невразумительным и неточным. Оно лишь подтвердит то, что и без того известно Ниаллу. Им нужен О'Молли. Чтобы освободить его, смутьяны готовы пойти на все. Они могли убить Тревельяна даже за нее – если бы он не отпустил ее на свободу.
Понимание этого тяжким бременем легло на ее плечи. Равенна старалась убедить себя в том, что участь Ниалла беспокоит ее лишь из вполне понятного в подобном случае человеческого сострадания.
Но почему же так сильно колотится ее сердце, когда ей представляются эти люди, пробравшиеся в замок? Почему так плачет ее душа, думая о веревке, которая может стянут шею Ниалла?
Трясущимися руками девушка прикрыла губы. Еще не совсем знакомое, могучее чувство, которое, как ей казалось, погибло, убитое его жестокостью, медленно возрождалось. Нет, она не любит его, уверяла себя Равенна, вызывая в памяти темницу, ощущая, как ненависть возрастает в душе, словно дитя в чреве матери.
Но ненависть, как утверждают некоторые, сродни любви, и Равенна уже видела родство этих чувств. Память о счастливых моментах была сильней воспоминаний о темнице: она видела Ниалла слушающим повесть об Эйдане и Скии – довольного и радостного возле очага… лежащего возле нее в сарае близ Хенси… видела бросающим вызов гейсу и взирающим на опустошенную землю. Он даровал ей сладкое, незаконное счастье, и она приняла этот дар – потому что хотела получить его, и хотела получить только от одного Ниалла. Жизнь свою она провела вне католической церкви и, по мнению отца Нолана, была обречена на ад, где уже пребывала ее мать, бабка и Финн Бирне… а посему подобная перспектива по молодости лет ее еще не смущала.
Тем не менее его жестокость по отношению к ней нельзя было простить в один миг, думала она. Но грозящая ему беда гасила ярость в ее сердце. Равенна понимала, что должна помешать расправе над ним. Тревельян не заслуживал подобной участи. По природе своей Ниалл – человек добрый и сильный. И непонимание между ними возникло лишь потому, что в их судьбу вмешался гейс. Теперь она понимала Ниалла лучше, чем кто-либо на свете. И это предоставило ей возможность переломить свои чувства.
Он добрый и сильный. Он любит ее, и она знает об этом.
Внезапное понимание этого обрушилось на нее с такой силой, что Равенна не сумела сдержать слезы. Она любит Тревельяна, любит – со всеми его грехами и достоинствами. Любовь ее не исчезла, как ей казалось… Такое чувство не могла сокрушить никакая обида. Сильное, мощное, оно не поддавалось невзгодам. В сердце ее еще осталась здоровая почка, из нее еще вырастет самое могучее из деревьев.
Равенна со скорбью подумала, что не сумела дать Гранье те самые уверения, в которых старушка так нуждалась. Более того, она уже чувствовала угрызения совести. Тем не менее Равенна задумывалась: не было ли все это известно Гранье заранее. Кто знает, быть может, ее бабушка все-таки была ведьмой. Гранья всегда ведала такое, о чем не догадывались другие. Ей было известно о смерти Финна Бирне и об их с Бриллианой любви друг к другу. Вполне возможно, Гранья прекрасно знала обо всем происходящие с ее внучкой. Только прислушавшись к голосу Равенны, она вполне могла понять – по ласковым ноткам – то, что Тревельян сделался ее любовником. А значит, она умела видеть самые глубины ее сердца, видеть то, чего не замечала она сама.
До самых последних мгновений.
Вытерев слезы, Равенна отыскала во тьме на ощупь черную шаль. Погруженная в думы, она не заметила, как пришел вечер, и теперь девушка не знала, поздно уже или ночь только что началась. До замка идти далеко, но она тем не менее отправится туда – невзирая на неподходящий час. Надо поговорить. Между ними оставалось многое, препятствия были почти непреодолимы – и ее гнев и его злоупотребления собственной властью и силой, – но теперь она знала, что любит Тревельяна. Но зачем приносить себя в жертву, не позволит она и распоряжаться собой, но она любит его и сердцем чувствует, что ему хотелось бы это услышать.
Часы пробили двенадцать раз. Гривс и слуги давно отправились спать. Раненый и почерневший от сажи замок Тревельяна притих – словно прислушивался к ночной тишине.
Но в одной из комнат замка еще горела одинокая свеча. В башне бодрствовал человек, задумчиво сидевший в старом кресле с бокалом в руке.
Тревельян уставился на противоположное кресло, дразнящее его своей новизной. В памяти его возник милый образ: черные волосы рассыпались по руке, губы чуть раздвинулись во сне. Она была рождена для того, чтобы сидеть здесь. Кресло было изготовлено для нее. Несправедливое отсутствие в замке Равенны сделалось уже совершенно непереносимым.
Ему мучительно хотелось протянуть руку, провести по гладкой обивке, хотя бы пытаясь уловить остатки тепла женщины, которая прежде сидела в нем. Но Ниалл не шевельнулся: он знал, что лишь холод ответит его пальцам… Пустое кресло, гладкая кожа.
И в мыслях его мрак мешался с отчаянием.
Скрип двери должен был заставить его повернуть голову. Какие могут быть гости в столь поздний час? Даже Гривс не стал бы беспокоить его, уединившегося в собственных апартаментах, если свеча горит до самого утра, но Тревельян не стал оглядываться. Шаги эти не настолько интересовали его, чтобы он решил отреагировать на появление незваного гостя. Только когда тот замер на месте, Тревельян изволил сказать:
– Что так долго? Слуги не давали пройти наверх? Признаюсь, я ждал тебя раньше.
– С подобными делами не стоит торопиться. Тревельян наконец поднял голову и насмешливо улыбнулся одними губами.
– Ну вот, наконец ты нашел меня. Наконец. – Глаза его сверкали бешенством. – Явился, чтобы убить меня, Маккумхал?
Малахия стал перед очагом. В руке его был пистолет.
– Да, – шепнул молодой человек, приставляя дуло к виску Тревельяна.
– А где остальные? Внизу? Ищут подходящую ветку?
– Идем вниз. Вы знаете, что нам нужно. Выполните наши требования.
– Я не освобожу О'Молли.
– От этого зависит ваша жизнь. – В голосе Малахии слышалась истерия.
Зловещий взгляд Тревельяна был полон презрения – и к пистолету, и к тому, кто держал его.
– Ты стоишь передо мной, Маккумхал, стараясь изобразить из себя храбреца, но ты не из таких. Ты – трус. Твои руки трясутся. И на лице твоем нет и доли той убежденности, которую я видел на лице О'Молли.
Тревельян встал.
Малахия почти против воли вынужден был отступить.
– Я пришел затем, чтобы мы спустились к Шону или отправились прямо к дубу. Выбирайте. Ребята у дуба уже теряют терпение.
Взгляд молодого человека ожесточился. Ниалл расхохотался. Пронзив Малахию взглядом, он заставил юношу отступить.
– Скажи мне, Маккумхал, – начал Ниалл, обойдя свое кресло. – Я хочу знать: ты заодно со смутьянами или нет? – Тревельян ударил себя кулаком в грудь. – Объясни мне, что-нибудь обжигает твое сердце?
– Обжигает, проклятый лорд, ох, обжигает. У меня папашу застрелили ради таких как ты. – Он оглядел роскошную комнату, столь роскошную и чуждую его миру. – Вы со своей родней отобрали у нас все. У нас ничего не осталось.
– Так чего ради ты явился сюда на самом деле, Маккумхал? Ради Шона или потому, что бунтовщики послали… а может быть, из личного интереса?
– Из личного, – объявил Маккумхал с ненавистью в глазах. И добавил: – Из-за нее.
– Ага, вот, наконец, я и услышал правду.
– По какому праву ты отобрал ее у меня? – выкрикнул Малахия. – Она из наших, из простых, она для меня. А ты приманил ее к себе.
– И теперь тебе не терпится услышать, что я не отпущу Шона О'Молли. Ждешь, когда они повесят меня. Думаешь, что тогда сумеешь вернуть ее.
– Да, да, – прошептал Малахия с исказившимся от боли лицом.
– Только я не скажу тебе, где искать О'Молли. Я не намерен выдавать его. Он – преступник, такой же, как и ты. И должен ответить за свои дела.
– Ты, милорд, – проклятый дурак.
– Это все-таки лучше, чем быть бестолковым преступником. Ты, Маккумхал, годишься лишь для того, чтобы посылать тебя за смертью.
В ярости Малахия бросился к Тревельяну. Он вновь приложил пистолет к виску графа, но, к его удивлению, тот не дрогнул. Казалось, граф был рад прикосновению дула.
– Давай же. Стреляй. Это ведь твое сокровенное желание, ты всегда мечтал об этом, – поддразнил молодого человека Ниалл.
– Ты обезумел. Я же держу пистолет возле твоей головы… Или ты ничего не видишь? – воскликнул Малахия, на веснушчатом лбу которого выступили капельки пота.
– Вижу, – прошептал Тревельян, даже не моргнув.
– Так ты хочешь, чтобы я разбрызгал твои мозги?
– Нет, я хочу, чтобы ты и те парни, которые внизу, оставили меня в покое.
– Оставим, только отдай О'Молли. Говори, где искать его?
– Не скажу. Что еще тебе нужно? Тебе нужна моя земля? Она ничего не стоит. Мой замок? Вы уже сожгли половину моего дома. Так чего же… Денег? Ее?
– Мне нужно все, Тревельян. Я отберу все, что тебе дорого. – Малахия грубо ткнул дулом пистолета в голову Тревельяна.
Обхватив ствол ладонью, Тревельян оставил его на месте.
– Если ты пришел за всем, что мне дорого, тогда ты глупец, Маккумхал.
Ниалл скрипнул зубами и помрачнел. Резким движением отбросив пистолет в сторону, он оттолкнул Малахию к мраморной каминной доске.
– Неужели ты не понимаешь? – прохрипел он, не обращая внимания на пистолет, который Малахия вновь приставил к его голове. – Неужели еще не ясно? – Он глядел на Малахию, не в силах поверить в то, что тот настолько глуп. – Ты опоздал. У меня ничего не осталось.
Малахия сглотнул.
Оба они застыли на месте.
– Ага, держи его, Малахия! Держи его! – в комнату ворвались еще два бунтовщика с пистолетами в руках. Они обступили Тревельяна, словно вороны, слетевшиеся на добычу. – Освободи Шона О'Молли! Или мы заставим тебя сделать это! – потребовали они.
Ниалл дернулся, почувствовав на себе чужие руки, однако у него явно не было особой охоты сопротивляться. Жизнь давно потеряла для него смысл, можно было даже подумать, что он желает смерти. Тем не менее инстинктам воспротивиться сложно: когда его поволокли из комнаты, Ниалл отчаянно сопротивлялся.
– Отдавай нам Шона О'Молли, иначе тебе смерть, Тревельян, – крикнул кто-то из бунтовщиков и ударил Ниалла по голове.
– Тогда лучше смерть! – рявкнул Тревельян. Ему завязали глаза, связали и подтолкнули к лестнице.
Ночь выдалась холодной, ветер колол словно иглами, но дождь еще медлил за горами Сорра. Со связанными за спиной руками, ничего не видящий из-за повязки на глазах, Тревельян приближался к виселице, устроенной для него на ветке старого дуба. Заржал конь – вне сомнения, украденный из конюшни Тревельяна. Что ж, рассудил Ниалл, висеть, так сброшенным со спины своего собственного жеребца.
– Тащите его сюда! – крикнул кто-то, и Ниалла подняли на коня. – Тревельян! Мы даем тебе последнюю возможность отдать нам Шона О'Молли. Скажи нам, где он, и мы помилуем тебя.
Ниалл ничего не ответил. Он не сопротивлялся, когда на его шею накинули петлю из колючей пеньки; он не молил о пощаде… Казалось, он задумался о том, что ждет его на другой стороне.
– Не могу сказать, что я разочарован, Тревельян, – услыхал он голос Малахии, доносившийся откуда-то сбоку. – Теперь у тебя ничего нет. Как и у всех нас.
– Завидуй тому, чем я обладаю, Маккумхал, и знай, что я охотно все отдал бы тебе.
– Ты хочешь отомстить мне, милорд? – фыркнул Малахия. – Отлично придумано: пожелать мне богатства, земли и замков.
– Да, я отдал бы все за то, что досталось тебе.
Юноша с пренебрежением спросил:
– И что же это такое?
– То, что она отдала тебе… – Тревельян умолк, а потом с горечью бросил… – Одна-единственная искренняя улыбка, одно мгновение беззаботной дружбы. Я бы все отдал за это.
Ниалл почувствовал, как кто-то прикоснулся к коню. Ветер заставлял животное нервничать, и кто-то взял его под уздцы.
– Я люблю ее и хочу, чтобы она вернулась, – проговорил Малахия сдавленным голосом.
Ниалл повернул к нему голову и властным, полным достоинства голосом произнес:
– Ты любишь ее, Маккумхал? Но пойдешь ли ты на смерть ради нее?
Малахия не ответил.
Ниалл цинично расхохотался.
– Трус.
– Будь ты проклят, Тревельян, – прошипел Малахия. – Если хочешь, люби ее после смерти, но в то, чтобы ты любил ее при жизни, я не поверю. Разве может найтись в гнусных сердцах Верхов место для любви?
– Я любил ее и люблю, Маккумхал, и докажу это. Потому что умру не ради нее… ради земли, по которой она ступает.
Равенна барабанила в двери, в отчаянии понимая, что явилась слишком поздно. Ей не ответили, и – было ясно – уже не ответят. Все слуги отправились спать, и никакие просьбы открыть дверь не могли вытащить их из постелей.
Ветер пронзал ее тело, и Равенна плотнее закуталась в шаль. Другого выхода не было, оставалось только обойти руины и попытаться войти в замок со стороны кухни. Тревельян еще не спал, она это знала, потому что с дороги увидела освещенное окно его спальни.
– Проклятье, – Равенна в последний раз постучала в дверь. Ветер трепал платье, леденил тело. Самая погода для жатвы… холодная, неприятная.
Равенна обходила укрепления замка. Если кухонную дверь заложили, значит, ей остается лишь возвратиться в коттедж и дождаться утра. Обгорелые балки руин казались ребрами гигантского скелета. Ей не хотелось даже глядеть на обуглившиеся бревна – столько борьбы и ненависти знаменовали они собой.
Приободрившись, она ускорила шаг. Равенна молилась про себя о том, чтобы дверь в кухню оказалась незапертой. И поглощенная размышлениями, не сразу увидела свет – мятущееся пламя факелов в роще.
Вид их ледяным ветром пронзил ее душу. Кроме факелов ничего не было видно, но Равенна догадалась, что они означают.
Все ее тело содрогнулось: в этом лесу готовилась казнь.
– Тревельян, мы вешаем тебя в память чтимого нами Дэниэла О'Коннела и ради гомруля. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Тревельян молчал.
– Хорошо, – проговорил голос, в котором угадывалось неохотное уважение. – Пусть твое молчание послужит доказательством твоей вины. Виси, англичанин, и знай, что настанет день, когда те, которыми ты правил, сами возьмут власть.
– Я – ирландец, – прорычал Тревельян. – Пусть каждый из вас знает, что вы убили своего… и терзается этим до конца своих дней.
– Довольно. – От людей, собравшихся у дерева, отделился один. В руке он держал фонарь, раскачивавшийся под натиском ветра и бросавший жуткие тени на скрытое повязкой лицо графа. – Мы вешаем тебя, Тревельян, за грехи предков. Отправляйся к ним. Ступай с миром.
Он поднял руку. Человек, державший коня под уздцы, с трепетом ожидал знака, по которому ему предстояло отпустить животное и обречь Тревельяна на смерть. Все затаили дыхание. Фонарь раскачивался на ветру, и стенавшая медь его напоминала о стонах погибших душ.
– Развяжите его, – вдруг раздался приказ.
Все обернулись на голос. Все, кроме Тревельяна, из-за ветра не слышавшего того, что происходило на земле.
Перед бунтовщиками стояла женщина, красавица, волосы и плечи которой скрывались под старенькой черной шалью.
– Уходи отсюда, Равенна. Ты не можешь спасти его жизнь. – Малахия попытался задержать ее, однако, оттолкнув его руки, она шагнула прямо к вожаку.
– Это неправильно. – Равенна поглядела на знакомые с детства лица. – Патрик О'Донован, Тим О'Ши, Майкл Флаэрти, неужели вы не понимаете? Если вы повесите его, вам придется повесить рядом и меня.
Конь заржал и топнул ногой, приглядывавший за ним Донован едва удержал животное.
– Отпустите его! – выкрикнула Равенна, охваченная ужасом оттого, что конь может вырваться и Ниалл погибнет.
Жестокая рука отбросила ее в сторону. Вожак, Майкл О'Флаэрти, тряхнул ее за плечи и сказал:
– Тебе не помочь ему. Зачем ты вообще явилась сюда, девчонка?
Равенна поглядела на Майкла и перевела взгляд на Ниалла.
– Я пришла по воле гейса, – проговорила она негромко, – и потому, что ощутила это сердцем. – Равенна поглядела на О'Флаэрти. – Я люблю Тревельяна и не оставлю – пока вы не освободите его.
– Ступай домой. Не ввязывайся в это дело. Ты ничего не сумеешь сделать для него, с ним все кончено, – произнес Майкл.
– Нет, не кончено. Потому что я люблю его и хочу, чтобы он стал моим мужем. Я думала, что никогда не сумею дать ему то, чего он хотел, потому что считала, что у меня нет ничего такого, что можно было отдать. И я думала, что никогда не стану необходимой ему. – Она схватила О'Флаэрти за руку. – Но он нуждается во мне. И все вы тоже. Без меня он останется в стороне от вас. Со мной он станет заодно с нами. Наш брак прекратит борьбу и вернет покой Лиру.
– Ты многого ждешь от своего брака. Слишком многого, на мой взгляд, – пренебрежительно буркнул Майкл.
– Я не ожидаю. Я знаю. Ну как, Майкл, способен ты убить моего любимого?
О'Флаэрти не ответил.
Малахия, стоявший возле Равенны, в отчаянии тряхнул головой. И шагнул в сторону Тревельяна, вознамерившись лично казнить его.
– Малахия! – подбежала к нему Равенна. – Пойми – у нас с тобой никогда ничего не было. И убив его, ты не изменишь моего отношения к себе. Смирись. Умоляю тебя, ступай в Гэлуэй и начни все сначала.
Движения Малахии словно отяжелели. Он понемногу сдавался, отрекаясь от адской мести, словно вдруг признал справедливость давних подозрений.
– Только не говори мне, что все кончено, – прохрипел он.
– Да, все кончено. И радуйся этому. – Она взяла его за руку. – Уходи в Гэлуэй, найди себе хорошенькую девчонку и живи с ней. Радуйся, Малахия, как радуюсь я. – Обернувшись ко всем остальным, она взмолилась: – Ступайте домой и забудьте об этой ночи, как и я надеюсь забыть о ней. Все кончено. Убив Тревельяна, вы погубите наш любимый Лир.
– В нем причина всех наших бед, – гневно выкрикнул кто-то сзади, – и ты еще требуешь, чтобы мы пощадили его.
– Да! – прошептала она, обращая полные слез темные глаза к сказавшему эти слова. – Тревельян нужен нам. Он – добрый и щедрый человек; он поможет нам справиться с болезнью, поразившей наш урожай. Кто хочет, чтобы Лир стал похож на Мунстер? Я слыхала, что покойников там так много, что они даже валяются на дорогах. – Равенна поглядела на них, предоставляя возможность опровергнуть ее слова. Не услышав ответа, она продолжила: – Вина за блайт лежит не на одних Верхах.
Лорд Тревельян не является причиной этого голода, но он позволит нам справиться с ним. Тревельян выполнил свой гейс, так пусть же он получит награду. Лир станет лучше, когда он возьмется за дело. Я пришла умолять вас. Пожалуйста, отпустите его. Не погубите меня вместе с ним.
Мужчины смутились, избегали смотреть ей в глаза. Они пошептались немного, и, наконец, Майкл О'Флаэрти направился к коню.
– Не надо, – закричала Равенна, понимая, что жизнь Тревельяна сейчас находится в его руках.
О'Флаэрти явно разрывался на части. С одной стороны, ему очень хотелось привести намеченный план в исполнение, но совесть препятствовала этому.
– Умоляю вас, – едва слышные слова оказались самыми доходчивыми. Заглянув ей в глаза, Майкл О'Флаэрти поник.
– Отпусти лорда Тревельяна, – сказал он недовольным голосом Доновану.
– Этого нельзя делать! – выкрикнул кто-то.
– Я сказал, отпусти Тревельяна, – приказал О'Флаэрти, глядя на державшего коня Донована.
– Господь да благословит вас, Господь да благословит вас, – рыдала ослабевшая вдруг от радости Равенна.
Мужчины слушали ее плач и недовольно молчали. Удавка соскользнула с шеи Тревельяна. Равенна взяла у Донована уздечку и стала ждать, когда мужчины растворятся в лесной чаще. Она сохранит их имена в тайне, никто не усомнился в этом. В следующий раз, встретив любого на дороге в Лир или в лавке, она будет любезна с каждым – словно ничего не случилось этой кошмарной ночью. Равенна развязала Тревельяну руки и сняла повязку с лица.
– Что здесь происходит? – спросил Тревельян, соскальзывая на землю.
Капли хлынувшего дождя смешались с ее слезами. Она поднялась на цыпочки и поцеловала эти жесткие губы.
– Мне показалось, что мы никогда не будем ровней. Но сегодня своей нынешней властью я выбираю вас в мужья. Согласны ли вы жениться на мне, лорд Тревельян?
Он пригнулся к ней, и стон невыразимого облегчения вырвался из ее груди, когда они слились в поцелуе.
Наконец и к Ниаллу пришло избавление.
Вторая жена английского короля Генриха VIII, казненная в 1536 г. по обвинению в супружеской измене.