- Дорогая моя, никак не пойму: я пришла на твою презентацию или на вернисаж Вадика, - шепнула ей Марианна. - Ты не замечаешь, как Эрик расстреливает тебя глазами? Жу-у-ть!
Скульптор Эрик смотрел на неё так, как восторженный юнец, впервые попавший в Эрмитаж, оглаживает взглядом каждый изгиб древнегреческих статуй.
- Да ну его! - лениво отозвалась Изабелла. - Его Манька все волосы мне выдерет...
Мария славилась неукротимой ревностью и ни перед чем не останавливалась, если решала, что очередная поклонница слишком активно достаёт Эрика. Изабелле совсем не хотелось, чтобы хоть одно перышко выпало из её наряда, который она так старательно придумывала, создавала, холила-лелеяла.
Мария, проследив направление взгляда своей дражайшей половины, встрепенулась, и наверняка Изабелла не убереглась бы от выяснения отношений, если бы не белобрысый, невзрачный какой-то мужичонка с конопатым носом. Он одёрнул пиджак ( "Дорогой, английский! - отметила Изабелла. - Но сидит на нём, как седло на корове"), широко улыбнулся и кинулся к ней, размахивая руками.
- Зина! Сколько зим, сколько лет! Здравствуй! - во весь голос провозгласил мужичонка.
Изабелла даже вздрогнула. Ну да, по паспорту она действительно значится Зинаидой. Но об этом почти никто не знает. С тех пор, как семнадцатилетней девицей выпорхнула из родительского гнёздышка, она медленно, но верно забывала и своё село, и одноклассников, и соседей, и даже Петька Заяц, первая любовь, незаметно ушёл из её снов.
Простая, незамысловатая девчонка, наивная и открытая добру, в большом городе она обожглась и раз, и два, горевала-страдала и чуть ли не билась головой об асфальт, пока однажды её сокурсница Маргарита, размахивая дымящейся сигаретой, как кадилом, не наставила на путь истинный:
- Дура ты, дура! Умей из всего извлекать пользу! Пойми: мы - женщины, и в этом наша сила. Вовремя кому-то улыбнуться, притвориться, показать свою слабость, готовность к нежностям - это наше оружие. И что ты ходишь, как кулёма, в этих сарафанчиках и юбчонках? Создай свой образ - смелый, современный, без комплексов! Для начала имя смени. Зина - это, знаешь ли, слишком простенько. Так продавщицу пивного ларька зовут...
Превратившись в Изабеллу, Зина только и делала, что старательно создавала образ эмансипированной интеллектуалки, далекой от мелочей быта и всего суетного, нетворческого, бездуховного. И вдруг:
- Зина, не узнаёшь? Во блин!
О Боже! Да не Петька ли это? Многое она могла забыть, но только не этот голос с чуть заметной хрипотцой, которая когда-то ей так нравилась.
- Узнала, - обрадовался Петя, и взял её руку, и ловко, как заправский ловелас, коснулся губами пальчиков, и опережая её вопросы, объяснил: Я, как у бессмертного Грибоедова, с корабля на бал Только что из Москвы прилетел. У меня там фирма, покупаем-продаём предметы искусства...
- Фирма? - удивилась Изабелла. - Я слышала, что из столицы должен приехать некий господин Потоцкий. Говорят, он меценат и богат как Крез...
- Это я, -скромно шепнул Петька. - А насчёт Креза - выдумка. Фамилию сменил. У меня жена из рода Потоцких. Заяц - это больше на прозвище похоже, да и несолидно звучит...
- Зайка-зазнайка, - улыбнулась Изабелла, - ты меня Зинкой-то не кличь, ладно? Я уже давно Изабелла...
Петька, он же господин Потоцкий, что-то хотел сказать в ответ, но не успел: за его локоток цепко ухватилась директриса выставочного зала, и тут же возник Вадик, будто телепортировался из противоположного угла - эта парочка яростно затарахтела, расхваливая картины, эскизы и акварели, равных которым, можно подумать, не было, нет и не будет. Вадик явно рассчитывал, что гость купит по крайней мере половину работ, никак не меньше.
- Хорошо, - сказал господин Потоцкий. - Завтра я улетаю, и мне хотелось бы увезти с собой "Закат над Амуром". Назначайте свою цену, составляйте нужные бумаги. Можете включить в счёт и стоимость рамы, но, ради Бога, избавьте от неё холст. Затейливая резьба и яркая позолота совсем не подходит к этому пейзажу...
И, не дожидаясь ответной реакции, господин Потоцкий повлёк Изабеллу за собой, да так стремительно, что только за дверью она сообразила: её репутация может оказаться безнадёжно испорченной, и труднёхонько будет сбить махровую паутину сплетен, ой-ей-ёй!
- Плевать! - сказал он. - Они все лопнут от зависти, когда узнают: я хочу немедленно, сию секунду насладиться твоими...
- Не надо пошлить, - сурово осадила его Изабелла.
- ...твоими статуэтками с ульчским орнаментом, - закончил он.
- Господи, - изумилась она. - Откуда ты о них знаешь?
- А я просто обязан знать обо всём, что есть хорошего в мире творчества. Иначе мой бизнес лопнет. Ну что, покажешь?
Изабелла представила тот кавардак, который стоял в квартире: неприбранная, неделю не мытая гостиная; пыльная мастерская, под ногами похрустывают осколочки пережжённой глины, везде обрывки бумаги, пустые тюбики из-под красок, поломанные кисти, а вместо абажура - плетёная корзина из-под вьетнамских ананасов. Чёрт возьми, уже полмесяца, если не больше, собирается её расписать и украсить сухими листьями, цветами и серпантином черёмуховой стружки. Ой, слишком живописен весь этот художественный беспорядок, и гость может подумать, что хозяйка просто неряха и грязнуля.
Но Пётр явно читал мысли - рассмеялся: дескать, не знаю разве нравов художников, не смущайся! - и повлёк её к автомобилю, где сидели два молчаливых мордоворота.
- Не обращай на них внимания, - сказал Пётр. - Они глухи, немы и слепы. Без них никак не обойдёшься, Зина! Рэкет кругом, честному человеку нельзя сделать и шага - хорошо, если карманы только вывернут, а то ведь, знаешь, и кишки могут выпустить...
Крутые парни сидели не шевелясь, как манекены. Только глаза были в постоянном движении.
Машина остановилась у коммерческого киоска. Один из молодцев выскочил, быстро напихал в пакет вина, шоколада, ядреных апельсинов и даже прихватил ананас с задорным зеленым хохолком. Продавщица изумилась:
- У нас торговля не на "зелененькие", а на рубли! Ой, зачем так много? Спасибо! Приезжайте ещё...
И пока обалдевшая Изабелла соображала, что к чему и не стоит ли всерьёз заняться Петькой (" Ну и что, что в Москве живёт, из Парижей не вылазит! Разве не клялся в любви до гроба?"), - он просто и без всякого стеснения сказал:
- Не думай, что я хочу тебя трахнуть. По-быстрому не люблю, а для небыстрого секса времени нет. У меня сегодня ещё две встречи, потом - ужин с нужными людьми в узком кругу. Я бы тебя взял, но меня не поймут. Туда со своими тёлками не ходят...
- А я и не напрашиваюсь, - оскорбилась гордая Изабелла. - И никакая я не телка!
- Потому и хочу по-человечески посидеть хоть полчаса, - сказал Пётр. Я так хотел тебя увидеть!
- Неужели? Двадцать три года прошло. Мог бы хоть открыточку послать...
- Куда? - ласково улыбнулся он. - На деревню, твоей маме? Да и не любитель я писанины, ты же знаешь! Да и то сказать, в слове "корова" могу сделать, как минимум, две ошибки...
От этого трёпа, запаха дорогого одеколона с лёгкой горчинкой, быстрой езды и Бог знает ещё от чего у Изабеллы закружилась голова. И пока они поднимались в дребезжащем, вонючем лифте, сжатые мордоворотами-молчунами, и подходили к её двери, обитой коричневым дерматином, и она долго, невыносимо долго ковырялась в разболтанных замках, и потом, в полутёмной прихожей, заваленной обувью, пачками старых газет, смятыми свитерами и куртками, под тусклой жёлтой лампочкой, она всё ждала, что он хотя бы легонько, совсем чуть-чуть приобнимет её или как бы нечаянно коснется ладонью. Но Пётр был как за стеклянной стеной: вот он, рядом, но не достать!
Поозиравшись вокруг, Пётр хмыкнул:
- Фигурок не вижу. Зато понял, что ты занимаешься семеноводством. Не иначе, фирму "Семена" открыла?
И правда, везде, где только можно, стояли тарелочки с какими-то зёрнышками, сливовыми и персиковыми косточками, орехами, соплодиями ольхи и шишечками сосны, а из полиэтиленовых пакетов торчали сухие ветки, корни, колоски. Изабелла увлеклась природными материалами, составляла композиции и панно, которые вроде бы получались к неё неплохо, и она была в этом уверена, пока в одной школе не увидела настенные тарелки, сделанные из среза амурского бархата. Украшенные букетами из тополиного пуха и орнаментом из арбузных семян, они поразили её простотой и гармоничностью. А сделала это чудо тринадцатилетняя девочка. Изабелла как-то сразу и охладела к столь "детскому" искусству.
- Ах, это! - пожала плечами Изабелла. - Не удивляйся! Я пережила очередное увлечение...
- Очень бурное, надо полагать, - заметил Пётр и, ловко смахнув с кресла пучок серых колосков, уселся, положив ногу на ногу. - Но несмотря на это, вполне в форме и сможешь, наверное, сварить кофе?
- Паразит, - ласково сказала Изабелла и шутливо хлопнула его по плечу. - Я мужчинами не увлекаюсь, но разрешаю им увлекаться мной. Искусство - вот что меня занимает по-настоящему. Это такой огромный, безбрежный океан, что можно всю жизнь проискать нужную тебе пристань...
Она села на своего любимого конька и, конечно, поехала - иноходью, аллюром, галопом, вскачь, и долго бы не остановилась, если бы Пётр не схватился за сердце и не простонал с трагикомическими ужимками:
- О, дорогая! Умираю! Глоток кофе! Ради Бога!
Желая ему угодить, Изабелла достала банку "Максима", но Пётр растворимый кофе не уважал, лишь из приличия отхлебнул глоточек-другой. Разговор у них не клеился, вернее - шёл на уровне всех этих " а помнишь?", " ты не забыл?".
Наконец вспомнили и о фигурках из глины. Оказывается, Петру о них между прочим рассказала Марианна. Он, может, и внимания бы не обратил, мало ли о чём может щебетать восторженная дамочка-искусствовед. Но в разговоре мелькнула девичья фамилия Изабеллы.
- Так ты и не решилась её сменить? - спросил Пётр. - Муж не в обиде?
- Муж? А что это такое? - деланно рассмеялась Изабелла. - Сына сама вырастила. Теперь и замуж можно выйти. Да только никто не берёт.