— Посидите здесь до четырех часов. Я вас покормлю — вы ведь с дороги? Только сидите тихонько, иначе нам обоим достанется.
Оставив гостя без пояснений, выскользнула из комнаты и растворилась в недрах огромной квартиры. Как Виктор ни прислушивался, а ухо не уловило ничего, похожего на кухонные звуки: ни удара крышки о кастрюлю, ни бряцанья ложек-вилок, ни щелчка микроволновки. Тишина казалась оглушительной, всепоглощающей. Только тогда Виктор сообразил, что даже шагов не слышал, когда шел по коридору. Опасаясь неловким шорохом спугнуть застывшую умиротворенность дома, тихонько приоткрыл дверь и выглянул в коридор — так и есть, все пространство было устлано толстым ковром, жадно пожирающим все звуки.
Часы на стене безмолвно отсчитывали секунды: двенадцать минут четвертого. Резким движением Виктор задрал рукав куртки и перевел стрелки на два часа назад — именно столько отделяло Москву от родного города. Почти двое суток пути и всего два часа времени.
Это что же, ему придется еще пятьдесят минут сидеть, не смея открыть рот и задать, наконец, волновавший его вопрос? Может, ему и делать-то тут нечего — кто сказал, что Вовка и теперь, спустя столько лет, должен жить там же, куда они поселились на пару недель, приехав поступать во ВГИК.
В ожидании хозяйки он огляделся. Довольно просторная, как для коммуналки, комната, перегороженная полупрозрачной шторой, за которой проглядывалась широкая кровать. В части же, в которой оказался Виктор, находился небольшой уютный диванчик и мощное кресло с подголовником. У самого окна стоял маленький круглый столик, накрытый длинной, до самого пола, скатертью, и два ажурных стула. Светло, свежо, чисто, уютно. И все больше его терзали сомнения: ошибся адресом, не туда пришел. Дом вроде тот — один семиэтажный, сталинской постройки, среди россыпи хрущевских пятиэтажек, его трудно перепутать. А вот подъезд наверняка другой…
Уж было собрался выскользнуть потихоньку, да в дверях столкнулся с хозяйкой.
— Ну я же просила: не мешайте ему! — шепотом проворчала она, загоняя Виктора обратно в комнату. То есть силой его, конечно, никто никуда не тащил, просто в узком дверном проеме невозможно было обойти ее внушительную фигуру, особенно учитывая, что в руках она держала поднос, накрытый крахмальным полотенечком.
Он вынужденно отступил под ее напором. Женщина прошла к столику, и стала составлять с подноса тарелки.
— Владимир Васильевич не любит, когда его отвлекают. Подождите еще немножко — в четыре освободится. Он всегда до четырех сидит в комнате, даже обедает в кабинете.
Теперь уже Виктор не спешил уходить. Память не подвела — он попал, куда надо. Если только "Владимир Васильевич" не банальное совпадение. Впрочем… Он едва удержался, чтобы не стукнуть себя по лбу: как он мог забыть об этом?! Ничего удивительного, что тетка провела в дом чужого человека, не задав ему ни единого вопроса. Зачем спрашивать, если на лице гостя все написано? Пятнадцать лет назад он бы этого не забыл…
— Присаживайтесь, — женщина гостеприимно отодвинула перед ним стул. — Перекусите пока бутербродами — вы ведь, как я понимаю, с дороги?
Гость кивнул и тут же забеспокоился:
— Мне бы умыться.
— Конечно-конечно, — захлопотала хозяйка. Для Вовкиной жены она выглядела откровенно староватой. Наверное, теща, решил Виктор. А может, просто соседка по коммуналке. — Пойдемте, я вас провожу. Только умоляю, не шумите!
Ванная комната еще меньше напоминала ту, в которой ему когда-то довелось умываться. Большая, неправильной формы треугольная ванна со странными кнопочками на небольшой панели примостилась в углу за полупрозрачной пластиковой стенкой-шторой. Смеситель сверкал в электрических лучах, исходящих из стильного плафона, крупная плитка явно не отечественного производства отсвечивала матовым благородством со стен и пола. Что-то явно не так. Если адрес правильный и адресат на месте, то куда делась привычная коммуналка? Ибо все, что Виктору довелось здесь увидеть, решительно ничем не напоминало жилище нескольких семей весьма среднего достатка. Еще больше поражало, что брату удалось так выдрессировать собственную тещу. Фантастика, да и только.
Вернувшись в комнату, он с ложной скромностью приступил к бутербродам. В дороге действительно изголодался — не сообразил прихватить съестного, а цены в вагоне-ресторане оказались на редкость неприятными. Пришлось довольствоваться прогорклыми пирожками, в изобилии представленными местными старушками на полустанках.
Бутерброды с ветчиной, яйцом и кружочком помидора оказались невероятно вкусными. Но насладиться ими мешала хозяйка — зачем-то присела с другой стороны стола и не отводила от гостя взгляда. Виктор усмехнулся про себя: небось, приглядывает, как бы он ненароком не стащил чего подороже.
Женщине, наконец, надоело разглядывать его:
— Надо же, как похожи-то! Вот уж природа пошутила! Ни за что б вас не различила. Вот только Владимир Васильевич зачем-то бороду отпускать начал, а так — как две капли…
О схожести с братом могла бы и не напоминать — Виктор прожил с этим все тридцать три года жизни. Вернее, первую ее, лучшую половину. Тогда они с Вовкой были близки по-настоящему, именно так, как показывают в кино. Веселое у них было детство. Даже родители, и те с трудом различали детей — как верно заметила хозяйка в клетчатом переднике, природа на братьях Конкиных оторвалась: ни единой родинки, ни оспинки, ни веснушки для различия. Мама, помнится, всегда смеялась, когда была в хорошем настроении, повторяя любимую присказку: "Двое из ларца, одинаковых с лица"…
Давно это было. Тогда их действительно было двое. Одноликих — Виктор терпеть не мог, когда их с братом называли "однояйцевыми", хоть это и было научное название феномена, но звучало оно ужасно оскорбительно. Однако за то, чтобы их перестали так называть, пришлось заплатить слишком высокую цену — потерять брата. Последний раз они виделись на похоронах матери, аккурат шесть лет назад. Да и ту встречу вряд ли можно считать встречей. Так, ни бэ, ни мэ. Ни то, ни сё. Надо отдать должное — Вовка пытался наладить отношения, да Виктор не мог найти в себе силы простить предательство. Теперь же он по-прежнему Витька, а Вовку, смотри-ка, теща по имени-отчеству величает. Во, устроился! В Москве, пусть в коммуналке, зато какой! С тещей, бегающей перед ним на цыпочках. Да-аа, неплохо устроился, братишка.
На тарелке остался один бутерброд. Виктор по-прежнему был голоден, однако брать его постеснялся — тетка наверняка подумает, что он приехал с голодного края. Хозяйка то ли прочитала его мысли, то ли действительно была гостеприимна сверх меры — красноречиво придвинула к нему тарелку и улыбнулась:
— Вы ешьте, ешьте! Чаек пейте. Владимир Васильевич скоро освободится, покормлю вас горяченьким. Надо же, как похожи-то!
Нахмурившись от чужого сочувственного взгляда, Виктор надкусил последний бутерброд и разозлился. Вот какой должна быть нормальная жена! Только помоложе, конечно. Зато в остальном… Вот с кого Ирке нужно бы пример брать. И накормит-напоит, и покой постережет похлеще цербера. От такой бы он не ушел. От такой ни один нормальный не уйдет. Только бы чуть помоложе…
— Знаете, мне ведь Владимир Васильевич частенько о вас рассказывал. О том, как шалили в детстве, как родителей обманывали.
Помимо воли Виктор усмехнулся. Что было, то было. Обманывали. Если даже родители покупались на их розыгрыши, то обманывать учителей сам Бог велел. Чем они с Вовкой и пользовались самым бессовестным образом. Зато насколько проще было учиться. Виктору легко давались точные науки, он и делал все контрольные по алгебре да геометрии. С физикой тоже проблем не было — и у доски отвечал за обоих, и экзамены сдавал за брата. А всю литературно-историческую болтологию тащил на себе Вовка. У того в этом плане язык был подвешен отлично, и память на даты и определения настроена. В общем, учиться им было намного легче, чем сверстникам. Над уроками почти не корпели, к экзаменам почти не готовились. Единственная закавыка, с которой у обоих братьев никак не складывались отношения, это химия. Вот там приходилось самым банальным образом зубрить формулы, ровным счетом ничего в них не понимая. Но братья и там нашли выход — учили через раз: к одному уроку готовился Виктор, ко второму — Вовка. Чтоб не так накладно для мозгов было. Эх, отличное было времечко! Вдвоем они были силой…
Сколько лет прошло, а обида все еще душила. Виктор не удержался от гримасы. Хозяйка тут же отреагировала:
— Что? Чаек остыл? Сейчас свеженького принесу!
И молнией покинула комнату. Да только не до чая было Виктору…
Когда-то давно не было у Виктора человека ближе брата. Собственно, они оба чувствовали себя единым целым, каким-то непостижимым образом раздвоившимся. С пеленок вместе. Никто другой им не был нужен — только они сами. Даже родители были немножко посторонними, без конца вторгающимися во внутренний мир братьев. Но от мамы с отцом в то далекое время самым непосредственным образом зависели их жизни. Остальных же мальчишки не подпускали к себе: казались сторонним людям замкнутыми, нелюдимыми. В детский сад они не ходили — какой садик на окраине города, почти в деревне? Может, потому и в школу такими дикарями пришли — на других детей зверенышами глядели.
Однако время не стояло на месте. Мальчишки росли, привыкали к окружению. Постепенно появились друзья. И незаметно, по капле в год, между братьями наметился раскол. Трещинка была пока еще невидимая, близнецы даже не ощутили ее появления. Это потом, много лет спустя, мама помогла разобраться во всем. А тогда обоим казалось, что ничего не происходит, все идет, как всегда.
Витьке стало мало общества брата. С друзьями было куда веселее, чем с этим занудой. Нельзя сказать, чтобы Вовка совсем оторвался от компании. Он участвовал почти во всех их мальчишечьих шалостях, а уж о спектаклях с переменой личности и говорить не стоит — это были его любимые игры, только дай кого-нибудь обмануть. Настоящий восторг испытывал, когда в очередной раз удавалось провести родную мать, принявшую одного сына за другого. Но любое баловство, не связанное с розыгрышами, навевало на него скуку. Пока все мальчишки резались в войнушку или гоняли мяч на пустыре за школой, Вовка при любом удобном и неудобном случае доставал книгу, чем до невозможности бесил Витьку.
Росли братья, увеличивалась трещина между ними. Володя все глубже погружался в мир иллюзий, Витя с каждым днем становился все большим реалистом. Лет в пятнадцать уже каждый жил, можно сказать, своей собственной жизнью: Витька вовсю крутил романы со сверстницами, Вова искал острых ощущений в книгах. Изредка еще устраивали розыгрыши, выдавая себя за брата, Вовка даже иной раз ходил на свидания вместо Виктора — было, было… Особенно если тому уже понравилась другая девочка, а от этой никак не мог отделаться. Вот и приходилось Володе брать заявление об отставке на себя. Не потому, что ему это слишком нравилось. Просто иной раз Виктор бывал слишком настойчив.
В начале выпускного класса встал вопрос о будущем. В родном городе институтов не было, только пара техникумов да несколько училищ. По всему выходило, что братьям прямой путь в строительный — профессия востребованная, по словам матери, прорабы без куска хлеба не сидят. Может, туда бы они и поступили, и не разошлись бы их дорожки окончательно, если бы перед самыми экзаменами отец не погиб в банальной аварии. Вроде и водитель был опытный, но дорога непредсказуема…
Не стало отца, некому было давить на сыновей — мать всю жизнь отличалась мягким характером. Тут Вовка и взбрыкнул:
— Не пойду в строительный, не мое это.
— Так иди в энергетический, — не почувствовав подвоха, ответила мать. — Кто ж мешает?
Сын усмехнулся:
— Я, и в энергетический? Шутишь? Я в физике никогда в жизни не разбирался, не знаю, откуда ток берется. Какой энергетический?
У матери в груди образовался нехороший холодок, но так не хотелось верить в худшее…
— Так а куда ж, сынок? В ПТУ? Как же, отец ведь так хотел видеть вас образованными людьми!
— А я и буду образованным. Я, мам, в Москву поеду. Хочу работать в кино.
Та сплеснула руками:
— Бог с тобой, Володенька! Какой из тебя артист? Артисты шебутными должны быть, как Витька хотя бы, а ты…
— Так я ж не на артиста. Артисты — народ подневольный, а я свободы хочу. Чтоб никто не указывал, что мне делать. Хочу сам указывать, что артистам делать, — Вова загадочно улыбнулся.
К разговору подключился брат. Хмыкнул недоверчиво:
— Режиссером, что ли?
— Нет. Режиссеры тоже не первые. Они сами ничего не снимут, кроме собственной автобиографии. Я сценаристом буду. Истории сочинять, которые потом режиссеры будут ставить. Хоть на сцене, хоть в кино. Хочу выдумывать людей и ситуации, хочу видеть, как они пляшут под мою дудку. Я буду сценаристом, мама!
— Совсем сдурел! — растерянно воскликнула та и присела на табуретку у стены, положив натруженные ладони на коленки, словно послушная ученица. — Какая Москва, сынок? Кому ты там нужен? Да там таких, как ты… Слышала я про эти театральные — народищу в них прорва, туда даже настоящие артисты не с первого разу поступали. Куда тебе-то, Вовка? Чего удумал?