— Не поступлю во ВГИК — попытаюсь в Литературный. Это тоже в Москве. Мам, я писателем быть хочу, сценаристом. Хочу, чтоб мои истории вся страна смотрела, весь мир. Чтоб героев моих знаменитые артисты играли. Не мешай мне, мам, а? Пожалуйста. Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя до конца жизни упрекал в неудавшейся судьбе? Тогда не мешай. Если я провалюсь, если из меня ничего не получится — буду виноват только я. Это будет мой провал. Если же ты меня не отпустишь — вина будет твоя, потому что ты даже не позволишь мне попробовать свои силы.
Мать сидела, онемев. И отпускать в неведомую даль было страшно, но и в словах сына сквозила такая логика, а самое главное — угроза, что язык не поворачивался запретить, не пустить.
Тут и Витька снова в разговор встрял:
— Если он поедет — я тоже поеду. Он будет в Москве учиться, а я тут прозябать? На фиг мне ваш Задрюпинск сдался! Я тоже во ВГИК поеду.
— А ты-то куда? — только и ответила потрясенная мать. — Ты ж за всю жизнь ровно две книжки прочитал: "Незнайку" да "Тимур и его команда".
— Зато я шебутной. Значит, как раз в артисты прямая дорога — сама ж сказала. Все, решено. Едем в Москву — братья должны быть вместе. Нас нельзя разлучать.
— А как же я? Что ж вы, меня одну бросите?
На это у мальчишек ответа не нашлось.
Как ни жаль было мать, но после выпускного вечера братья уехали в столицу. В общежитии мест для абитуриентов не хватило — год выдался особо урожайным. А потому пришлось снимать коммуналку. Денег на отдельное жилье не хватало, а потому скинулись восемь человек, и спали вповалку в одной комнатенке. Документы каждый подавал на свой факультет: Владимир, как и мечтал, на сценарный, Виктор, как вдруг вздумалось, на актерский.
Кто знает, может, именно вот это "вдруг" и помешало? Может, знай Витя заранее, куда поступать придется, так хоть немного подготовился бы? Подыскал что-то для себя более подходящее. В памяти даже из школьной программы ничего не сохранилось: литература-история-география-ботаника были в ведении Вовки, а потому если и знал Виктор какой стишок, то разве что совсем уж детский: "Говорят, под Новый год что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается". А кроме него сплошная нецензурщина — вот она почему-то очень легко запоминалась, да читать ее на вступительных экзаменах во ВГИК было как-то совсем уж не с руки.
Попросил было Вовку сходить на экзамен вместо него — уж тот-то этих стихов знал море разливанное. И отрывок из прозы ему было заучить раз плюнуть. Однако брат почему-то встал на дыбы:
— Ты соображаешь, что говоришь? А учиться я тоже за тебя буду? И в кино сниматься? Витя, пойми: школа осталась в прошлом, теперь каждый за себя. Здесь мы друг другу не помощники: мы приехали учиться тому, чем собираемся заниматься всю жизнь. Как ты думаешь работать, если не будешь учиться? Это тебе не школа, где каждому дают всего понемногу. Тут дают только то, что нужно: математикам — математиково, физикам — физиково, а лирикам — лириково. Как цезарю цезарево. Я не смогу учиться твоей профессии, а потому и поступать ты должен сам. Максимум, чем я могу тебе помочь — поучить что-то вместе с тобой, если тебе так будет легче. Или посоветовать, что читать.
Виктор обиделся, психанул:
— Да пошел ты со своими советами! Советчик! Я сам знаю, что мне читать. Ты еще помнишь этого, как его? Которого на литературном конкурсе читал.
— Симонова? — удивлению Владимира не было предела. — Витька, ты сдурел? Какой Симонов? Героические стихи не для тебя. Тебе нужно что-то характерное. Или любовно-романтическое, типа Ромео — ты ж определенно герой-любовник, или…
— Сам ты любовник! Только соплей мне не хватало.
— Или психологическое, — не обратил на него внимания брат. — Например, монолог Отелло. Или… если уж мы взялись за Шекспира — почему бы не замахнуться на Гамлета? "Быть или не быть?" Что-нибудь такое, где можно играть. Симонов не для тебя.
В его подсказках Виктор рассмотрел лишь подвох. "Отелло", "Гамлет" — все это старо, как мир. Кого сейчас удивишь Шекспиром? Впрочем, Симонов тоже конкретно устарел, но аналогов ему Конкин просто не видел: к великому сожалению, даже не представлял, кто из поэтов пишет более современные стихи. А Константин Симонов — это то, что непременно затронет каждого русского человека. Это Великая Отечественная, которую у нас до сих пор помнят, чтят, и чтить будут еще долго. А потому и раздумывать нечего: только Симонов, про фашистов, которых необходимо "мочить в сортире". Чтобы самим не плакать. Недаром Вовка на конкурсе первое место занял — помнится, тогда не только девчонки плакали: все жюри рыдало навзрыд. Если это получилось у брата, то почему не получится у него? Они же одинаковые, они же "Двое из ларца", как любит повторять мама.
И на первом туре он читал Симонова. Начал медленно, трагически:
— Если дорог тебе твой дом
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы…
Во время маленькой паузы внимательно оглядел приемную комиссию. Кто тихонько постукивал карандашом по лакированной столешнице, кто перебирал стопку бумажек, словно ища чего-то, кто-то откровенно зевал. Виктор решил добавить страсти:
— Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол.
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал…
Интереса у высокой комиссии, судя по всему, не прибавилось. Виктор разозлился: ах, так? Все равно я вас разбужу, вы у меня заплачете!
— Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель…