- Ты слишком добра, девочка, слишком добра. А за это всегда приходится платить. Будь осторожна, иначе мужчины используют твою доброту тебе во вред.
- Какая чепуха! - засмеялся я. И Мицу тоже громко захохотала.
- Через несколько лет тебя постигнет несчастье, которое сейчас ты даже не можешь себе вообразить.
Но что это будет, старик так и не сказал. Получив двадцатииенную бумажку из красного кошелька Мицу, он, поклонившись, отошел.
Мицу едва держалась на ногах. По-идиотски полуоткрыв рот и опираясь на мое плечо, она кое-как спустилась по лестнице.
Внизу стоял Идогава.
- Приятной ночи!
- Пошел к черту!
Но я уже наметил, куда ее вести.
Когда-то я здесь подрабатывал и знал, что недалеко отсюда, на склоне горы, возле депо метропоездов, есть гостиница, в которой можно, если верить рекламе, висящей над входом, переночевать за сто иен.
Кончали торговать магазины. Продавец с напомаженными волосами, насвистывая, закрывал ставни. В плохо освещенном углу улицы еще продавались книги и журналы. На обложке одного из журналов была изображена молодая обнаженная женщина, закинувшая руки за голову. Несколько мужчин с лихорадочным блеском в глазах просматривали журналы.
Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.
С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен...»
Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя... «В конце концов, - думал я, - все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».
- Ты мне нравишься, - пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.
Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.
- Куда мы пришли? - сказала Мицу, словно не слышала моих слов. - Это вокзал Сибуя?
- Нет, но нам нужно сюда зайти.
- Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.
- О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.
- Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь...
- Что ведь?..
- Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.
Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.
- Не надо.
- Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам - вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я...
В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.
Во время войны - я тогда ходил в гимназию - было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.
Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.
Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.
На улице Ямата - улице гостиниц и отелей - царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.
Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.
- Зайдем?
Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.
- О-о-о! - Удивленная Мицу сделала шаг назад.
- Ты что? - Я взял Мицу за руку и притянул к себе, - Я люблю тебя.
- Нет... нет... Я боюсь...
- Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока...
- Мне, страшно.
Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.
- Ты мне нравишься. Я тебя люблю... Я хочу любить тебя всю... Все твое тело... Ничего страшного... Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? - Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят. - Ну!.. Значит, я тебе противен?
- Нет... Вы мне нравитесь... Я...
- А чем ты это докажешь? Нам, студентам, слов недостаточно, мы и так слышим их без конца. А любовь? Один философ, например, говорит, что только эгоист не отдается любви без остатка.
Последнее я придумал экспромтом. Если б этот философ мог услышать мою болтовню!
- Во-первых, боязнь потерять девственность объясняется устаревшими взглядами на жизнь. Сегодня студентки добровольно идут на это. А остальные женщины от них отстали, потому что не могут освободиться от косных предрассудков. Неужели вам в гимназии ничего не говорили об этом?
- Нет. Это так трудно понять.
- Конечно. В гимназиях еще рано говорить о таких вещах. Но в университете... Ты что-нибудь слыхала об эмансипации женщин? Так вот. Чтобы мужчина и женщина были равны, необходимо отбросить всякий стыд, если между ними возникает любовь. Так нас учат. Понимаешь, о чем я говорю?
Тупо глядя на меня, Мицу удрученно кивнула головой.
- Я говорю, что нужно вести себя иначе. Отбрось ложные предрассудки. Войдем в этот дом. Может быть, вначале тебе будет немного страшно. Но ведь сказал же кто-то, что прогресс невозможен без риска.