‒ Завтра с утра на рынок поедем. Шорты тебе купим.
‒ Я мамины хочу. Они уже поношены. И обтягивают.
‒ Обтягивают. А ей что?
‒ А ей новые. Сережка у Лены? Класс. Как он мне надоел…
И шмыгнула в ванную. Из-за двери еще прокричала:
‒ И две ее футболки ‒ те, балдежные, тоже уже мои. Мы договорились.
‒ Может и трусы тоже?
Она приоткрыла дверь и, высунув только голову, кокетливо заявила:
‒ А трусы завтра купим. Целую пачку. Мамины мне не подходят.
Засмеялась и тут же прихлопнула дверь, чтобы не получить по носу. Выражение ее лица вдруг напомнило ему другой случай, годичной давности…
На каждого члена семьи у них теперь отдельная комната. Когда Виктор за праздничным новосельным столом гордо сказал эту фразу, Светка взяла и ляпнула:
‒ Одна в запасе.
‒ В каком смысле?
‒ Моя.
И прыснув смехом прямо в тарелку, схватилась и убежала, чтобы не получить по носу. Только тогда все поняли двусмысленность фразы. Даже Сережка ухмыльнулся. И им с Ириной пришлось смеяться, не выдержали.
Все три комнаты в их квартире были раздельными и они с Ириной занимали самую большую, которая по площади почти равнялась двум детским и находилась по коридору напротив их. Каким-то само собою разумеющимся образом они в своей семье считались за одного члена. Что-то вроде папа-мама. Одно и то же. В большинстве самых разных разговоров дети их не делили надвое: это вы, вроде как одна сущность, а это мы, вроде как две сущности ‒ разные, а вы одно и то же.
По сути это так и было для них.
Светка однажды его спросила:
‒ Папа, ты в других людях тоже умеешь так… растворяться? Как в маме.
‒ Что ты имеешь в виду?
‒ Ничего плохого, ‒ испугалась она его грозного тона. ‒ Я просто хотела сказать… вы с мамой, как один и тот же человек ‒ ты слушаешься ее, а она еще больше слушается тебя. Вы такие взаимопослушные…
‒ Ну, это не совсем так.
‒ Перестань. Я же вижу. Ты вроде как растворился в ней… и руководишь ею изнутри нее, тем самым, чем растворился.
‒ Ну ты и философ…
‒ А она в тебе так раствориться не умеет. Я вижу. Может это потому, что ты кончаешь прямо в нее?
Он чуть не ляпнул в ответ, что она тоже иногда в него кончает, но только вытаращил на нее глаза:
‒ Светка!
‒ Чего Светка? Что я, маленькая? Уставился, как на новорожденную. А я вами очень горжусь. Ты бы слышал, как другие родители качают друг другу права. Умора. Придурки какие-то. А ты такой… что тебя просто невозможно не слушаться. Ты и чужих людей можешь так приручать? Научи меня, а? Или для этого нужно иметь… ну, быть мужиком?
‒ Не обязательно.
‒ Тогда научи.
‒ Да я и так вроде учу… стараюсь…
‒ Ловлю тебя на слове.
А совсем недавно, почти перед отъездом в деревню, она вдруг спросила:
‒ Папа, а если вдруг мама тебе изменит?
‒ В каком смысле?
‒ Ну, в прямом. С другим мужчиной…
‒ С чего ты взяла?
‒ Ну, а вдруг ей захочется… мало ли… всякое бывает. Что тогда будет?
‒ Отшлепаю ее по заднице.
‒ И все?
‒ А что еще?
‒ На прошлой неделе Галькину маму ее отец на своей кровати с любовником застал. Прямо в самый интересный момент. Жуть, что было. Все соседи повыбегали. И теперь все трое в больнице лежат. А маме больше всех досталось… Галька передачи им носит. Раздельные.
‒ Придурки.
‒ А ты только по заднице?
‒ Мы с мамой друг другу не изменяем.
‒ А если вдруг захочется?
‒ Светка!
Может, она тогда уже заведомо что-то знала? Или предчувствовала. В их семье все друг в друга слишком уж глубоко прониклись…
Он поймал себя на мысли, что и сейчас вспоминает эти разговоры, будто что-то такое предчувствуя…