‒ Не хихикай. Снимай. Подушку под попку. Вот так. Ирка, включи верхний свет.
‒ Да, включи. Доктору плохо видно.
‒ Давай-ка без озорства. Разводи быстренько ноги. Коленки, коленки согни.
Она развела ноги, и он застыл на месте, не в силах оторвать внезапно окоченевшего взгляда от ее промежности. А шея сама втянулась между плеч от изумления.
‒ Ирка… Ты только посмотри… какое сокровище мы с тобою сочинили…
Светка смешно прыснула, дернувшись животом. Потом еще раз. Но от комментариев воздержалась.
‒ Ты только глянь, какая красавица у нас получилась… какое чудо внеземное…
Может быть, он сказал эти слова каким-нибудь особенным тоном, но Светку от них сразу покинула смешливость, она как бы поверила ему и тут же стянула через голову коротенькую ночнушку, выставив вверх острые конуса уже полностью оформившихся грудей, как бы показывая: вот какая я вся, любуйтесь на свое произведение.
Он любовался, затаив дыхание, не обращая ни йоты своего внимания за пределы видимого, будто перед ним открылось само божественное откровение. Такой гармонии поверхностей он никогда раньше нигде и ни в чем не ощущал… Такой чистоты, изящества и совершенства линий он никогда и представить себе не смог бы… Если бы от пересказа, так и не поверил бы, что такое бывает на самом деле…
‒ Па, хватит любоваться, я же стесняюсь…
Когда же это произошло, что он ничего не заметил? Он пытался восстановить в памяти, как и когда он видел ее в последний раз совсем голенькой, но выплывали только совсем детские картинки.
Нужно дотрагиваться до нее руками, чтобы посмотреть… заглянуть внутрь… а у него не было на это сил… он просто не посмеет этого сделать… не сможет…
‒ Мам, скажи ему…
Он беспомощно и даже испуганно посмотрел на Иринку… Жена, видимо, поняла его состояние, присела рядом, нет, улеглась на бок, лицом к нему, и развела пальцами ее губки. Призвала его наклониться, чтобы он увидел, что у нее внутри… Он видел, но ничего не соображал. Забыл даже, зачем они все это делают…
‒ Ну что там?..
‒ Ничего. Подожди. Потерпи немного.
От Иринкиных слов он вернулся к действительности.
‒ Смотри, ‒ шепнула она ему, ‒ надорвана, до самого края. И с этой стороны тоже. Она уже не девственница.
‒ Значит, он все-таки в нее вошел? ‒ так же тихо шепнул ей он.
‒ Да, наверное.
‒ Но дальше совсем не видно отверстия…
‒ А у меня его видно?
‒ Да.
‒ Всегда, что ли? ‒ удивилась почему-то она.
‒ Ну, не зияет, конечно, пока не разбужирую, но поперечная щелка почти всегда видна.
‒ Я же рожавшая… Может у нее так и должно быть? Попробуй пальцем.
‒ Нет, ты.
‒ У меня ногти.
‒ Что вы там шепчетесь!? Говорите громче. Я ничего не разберу.
‒ Ну потерпи же немного! ‒ огрызнулась Ирка. ‒ Мы все расскажем. Потерпи. Только если будет больно, сразу скажешь.
И повелительно махнула ресницами мужу.
Когда он прикоснулся к ее отверстию подушечкой пальца, она вздрогнула. Он слегка надавил между обрывками девственной плевы и, почувствовав углубление, попытался его слегка раздвинуть. Оно было совсем сухим.
‒ Ой!
‒ Больно?
‒ Нет. Лоскотно. Ну, не лоскотно, а как-то так…
‒ Подожди, ‒ шепнула Ирка и, быстро достав из тумбочки крем, смазала ему палец. ‒ Попробуй так.
Он очень осторожно, в несколько приемов, попытался ввести кончик пальца в тугое отверстие. Палец легко скользнул по его краям, но обхватывался так плотно, что он боялся проникать вглубь более, чем на полфаланги.
‒ Что вы там делаете? Вы меня…
‒ Больно?
‒ Нет. Наоборот.
Тогда он медленно вошел всем своим пальцем, глубоко, ощущая по ходу движения влажную, гофрированную стенку влагалища…
А потом… она внезапно напряглась, с невероятной силой обхватила его палец, сжала его, словно тисками, и закричала:
‒ Больно! Больно, мамочка-а-а!
И, хотя он сразу же вытащил палец, она все еще кричала, а ее губки ходили ходуном, судорожно сжимались, вздрагивали и мелко-мелко дрожали, как это умела делать ее бабушка, только намного интенсивнее… Они сразу узнали настоящий острый приступ вагинизма, как описывала его им Елена Андреевна…
‒ Ну сделайте же что-нибудь, пожалуйста, сделайте что-нибудь!…
Ирка застыла от ужаса, а он дрожал всем телом, готовый расплющиться, умереть на месте, лишь бы ей не было так больно, его любимой дочурке… Совершенно не понимая и не осознавая, что делает, он вдруг кинулся к ней губами, обхватил ими ее плотно сжатое отверстие, будто стараясь всосать в себя ее боль… и она почти сразу начала расслабляться… и затихла… так же внезапно, как начала кричать…
‒ Мамочка, что это было? ‒ спросила она через пару минут.
Он осторожно снял с нее свои губы, унося в полостях носа сладкий запах ее лепестков и горьковатый привкус крема на языке…
‒ Па… ты меня… поцеловал, да?