‒ А так?
Сердце его бешено заколотилось от страха, когда он входил в нее глубже.
‒ И так нет.
‒ Вот видишь. Я подержу так и ты убедишься, что никакого спазма не будет. Ты же видела, как легко все получается у мамы.
‒ Совсем не будет?
‒ Ну, может самую малость…
Он вдруг перестал подчиняться сознанию. Будто оно отделилось от него и плавно покатилось с плеч, прямо Ирке, его жене, на живот и грудь. И будто прижалось там к ней, делая неуклюжие и безуспешные попытки командовать его поступками.
Нежно обнял дочку за плечи, притянул к себе поближе.
‒ Открой свои губки. Папа их поцелует. Нет, давай приляжем. Вот так.
Они опустились на простыню. Ирка осталась за его спиной. Вместе с прицепившимся к ней его сознанием.
Светка чуть приоткрыла губы и он их поцеловал.
‒ Как маму. Нравится?
‒ Не знаю. Там нравится.
Он снова протянул руку к ее промежности и проскользнул кончиком пальца во влажное преддверие.
‒ Совсем ведь не больно?
‒ Нет. Очень приятно. Как маме.
В нем не было ни капли вожделения. Только страх. И неизвестно откуда взявшаяся решимость.
‒ А глубже можешь? ‒ шептала она.
‒ Трусики надо снимать.
‒ У меня руки не двигаются…
‒ Ир! Сними ей трусики, ‒ громким шепотом сказал он, не поворачивая головы к жене.
Та перелезла через него, покорно и без единого слова стала стягивать с дочки тонкую ткань… И только стянув полностью, растерянно произнесла:
‒ Вить…
‒ Иди отсюда. Хорошо? Сходи в ванную, обмой свою обезьянку. И не спеши ради Бога.
Светка лежала с закрытыми глазами. Ирка бросила на нее тревожный взгляд и отправилась вон из комнаты… вместе с его сознанием.
‒ Она не обидится?
‒ Нет конечно. Мы же здесь одни.
‒ А что ты будешь делать? Трахнешь меня? Без мамы?
‒ А ты боишься?
‒ Боюсь. У меня будет спазм.
‒ Почему ты в этом уверена?
‒ Не знаю. Знаю, что будет. Я сучка.
‒ Но сейчас ведь нет. Я очень глубоко в тебе.
‒ А тогда будет. Я знаю.
‒ Ничего ты не знаешь. Если и будет, то самую малость. Никакая ты не сучка.
Чтобы суметь зайти в нее, ему нужно было бы закрывать глаза и представлять себе Ирку. Но закрывать глаза он не мог, поскольку чувствовал, что к нему сразу же вернется его сознание.
Почему он не сходил к Елене Андреевне и не посоветовался с нею? Было же время. Она ведь могла сказать ‒ что можно, что нельзя.
‒ Пап.
‒ Что?
‒ Я не буду кричать. Я вытерплю. Лишь бы ты вытерпел.
Он чуть было не возразил: зачем тогда? Никому такого не надо. Надо так, чтобы не терпеть. Натерпеться, доченька моя, тебе и без меня еще столько на роду написано…
‒ Тебе кто-то запрещает?
Она, вероятно, не поняла его вопроса. И слава Богу. Если не поняла сразу, то лучше пусть и дальше не понимает…
‒ Не знаю, ‒ ответила она после некоторого раздумья. ‒ Может быть ты? Если по Фрейду, так ты.
По Фрейду… Уже начиталась. Как же, отличница. Может, убедить ее именно в этом? А потом, года через три-четыре, взять и разрешить. Зачем ей это сейчас? Ведь она еще совсем ребенок. Пусть себе учится. Все равно он не сможет ее. Она же не Елена Андреевна. Она его дочь.
Только какою же она станет за это время? С постоянным подсознательным комплексом… А вдруг еще какой-нибудь сучок попытается в нее влезть и окончательно убедит в том, что она и на самом деле сучка?
‒ Ты тоже не сможешь, да, папа? ‒ понимающе отметила она, разглаживая на его коже выскочившие от внутреннего озноба пупырышки.
‒ Ты же моя дочь.
‒ Ну и что?