‒ Разве я не похожа на маму? Ту, юную, которую ты снял тогда в автобусе?
Он посмотрел на нее расширенными от удивления и внезапного прозрения глазами. В самом деле, очень.
‒ Похожа.
‒ Вот и снимай.
Чертенок. Какой чертенок. Как она до такого додумывается?
‒ Чудовище ты мое родное…
Они неотрывно смотрели друг другу в глаза. И тогда, когда он только коснулся головкой ее упругих губ, а она доверчиво и бесстыдно стала разводить и поднимать ноги, точь-в-точь копируя Иринкины движения. И тогда, когда он осторожно начал тыкаться в них, пытаясь без помощи руки попасть в маленькую щелку и раздвинуть ее, а ее лицо при этом тронула едва заметная лукавая улыбка, ‒ точь-в-точь Иринкина. И тогда, когда он, наконец, проник в ее скользкое от влаги преддверие, а потом нашел отверстие и стал медленно раздвигать его своим конусом, вдавливая все глубже и глубже, а в ее зрачках зашевелились темные клубочки ожидаемого испуга. И тогда, когда он начал преодолевать тугое, но упоительно приятно-скользкое кольцо, обручем сдавливающее все более напрягающуюся, упрямую плоть, а она, как бы назло испугу, еще шире развела коленки и пошла ему навстречу, точь-в-точь, как это делает Иринка. И тогда, когда ее милое личико вдруг исказила гримаса страшной боли, а он ощутил эту боль напряженною плотью, ‒ не свою боль, своей он почему-то совсем не чувствовал, а именно ее боль. И тогда, когда она крикнула одними только глазами: папа, папочка, почему ты сначала не поцеловал меня туда?.. а он потерянно смутился своей забывчивости и несообразительности. И тогда, когда он вдруг виновато улыбнулся сквозь ее слезы и так же внезапно почувствовал, как ее боль быстро перемещается по его собственному телу, снизу вверх, до самой подъязычной кости, откуда началась эта его улыбка, а ее глаза вдруг засветились радостью освобождения… И тогда, когда он прочитал в ее взгляде: Господи, папка, какой же он у тебя толстенный… и ответил своим: если уж его пропустила, так что же говорить о каком-то там другом, который там, где-то в твоем будущем, ждет тебя…
Они очень долго не отводили друг от друга радостного взгляда, одного на двоих, то смеющегося, то чем-нибудь смущенного, то озорного или лукавого.
‒ А теперь сожми попку. Втяни ее в себя, сильно-сильно.
‒ Зачем?
‒ Сейчас узнаешь.
‒ Так?
‒ Еще раз. И еще. Не больно?
‒ Нет. Приятно. Тебе тоже так приятно, пап, да?
‒ Очень. Так делает мама.
‒ Делать еще?
‒ Пока не устанешь.
‒ Хи. Я не устану так до послезавтра.
И вдруг перешла на какой-то совсем незнакомый ему, странно-таинственный шепот:
‒ Подожди. Замри. Совсем замри. Ты слышишь?
‒ Что?
‒ Не слышишь? Они там… разговаривают о чем-то… сами, без нас…
Выдумщица. Философ. Разговаривают…
Но все-таки замер. Прислушался.
А и в самом деле ‒ разговаривают. Или это ему от ее слов так показалось?.. Нет. Не показалось. Надо же, как она все подмечает… И ведь ничего подобного он раньше никогда не чувствовал. Впрочем, что-то отдаленно похожее было с Еленой Андреевной…
Поехал. Совсем поехал.
‒ Ты понимаешь, что мы сейчас вытворяем?
‒ Конечно. Изменяем маме. Что она нам сделает, как ты думаешь? Надает по заднице?
‒ Она сейчас придет. Нам надо кончать.
‒ В меня. Хорошо? Пожалуйста. Мне можно. У меня завтра пойдут месячные.
Ну. Она и об этом знает. Все она знает. Что за ребенок…
‒ Ну пожалуйста. Я очень хочу. Много. Сколько сможешь… Чтоб ты и во мне по-настоящему растворился. Как в маме. До самой капельки…
Она обхватила ладонями его ягодицы и прижала к себе.
‒ Ну папочка… давай… Что я должна сделать?
Ничего ей не надо было больше делать… Из него полилось, едва он почувствовал касание ее ладошек. А она, сразу ощутив его судороги, еще теснее стала прижимать его к себе.
Он перевалился через ее ногу к стенке, а она сразу сжала бедра, чтобы не дай Бог ни капельки не пролилось… Повернулась к нему лицом, он укутал ее в простыню, до самого подбородка, положил голову себе под руку, придвинул за попку поближе и так они и застыли на несколько минут…
‒ Видишь, папчик. Оказывается, все не так страшно. Он солгал. Вовсе я не сучка. Это он такой сучок…
Потом совсем спрятала голову у него на груди.
‒ Ты мой любовничек славный. Мой первый настоящий мужчинка. Мы признаемся маме?
‒ Признаемся, ‒ шепнул он ей. ‒ Она уже здесь, рядышком.
Ирина легла рядом с ними, и к нему сразу же вернулось его сознание.
‒ Ты ревнуешь, мама?
Она шептала прямо в грудь отцу, поэтому Ирина слышала только отражения ее слов.
‒ Совсем немножко.
‒ Зачем? Ведь мы же с тобою одно и то же.
‒ Потому и немножко.
‒ Честно? ‒ резко повернулась она к ней.
‒ Честно. Страшно мне только… Ты ведь еще совсем ребенок.
‒ Ну и что?