‒ Ну и вопросы у тебя!
‒ Так это же наши с тобою вопросы.
‒ Ну не знаю. Говорят, такое бывает. Только дети получаются никудышние.
‒ Да ты не волнуйся! Я тебе ни за что не дам, когда будет опасно.
‒ Ты и в этом волокешь?
‒ Конечно. По этому поводу у девчат столько всяких бумаг… Я у себя уже точно знаю, когда опасно, а когда нет. Термометром проверяла.
‒ Термометром?
‒ Ну да. Вставляешь в попку каждый вечер и смотришь. Так целый месяц. У меня например, так: двенадцать дней после месячных тридцать семь и три, потом три дня тридцать семь и восемь, а потом снова до самых месячных тридцать семь и три. Вот эти три дня и опасные. Плюс-минус три-четыре конечно, а то ваши живчики очень живучие.
‒ Коту под хвост эти расчеты.
Он чуть было не продолжил, но вовремя осекся. Впрочем, она сходу поняла, на чем он осекся:
‒ И-и-и-хх! Вот вы какие! Так вы меня не хотели? Случайно, да? Я случайная?
‒ Что ты несешь? Думай, что говоришь!
‒ Это ты думай. Вы же еще не были женаты. Только что сам сказал, как прятались от Лены.
‒ Я так не говорил. И мы не прятались.
‒ И она разрешала?
Он чуть было не ответил: а мы не спрашивались. Вот чертовка малая! Все вытянет.
‒ Да. Она в первую же нашу близость случайно все узнала. Простыня ей на глаза попалась. С нашей кровью. И сразу перестала заходить, если мы оставались вдвоем.
‒ Класс. Что ты туда посмотрел? Тебе уже хочется, да?
Она прильнула к нему, крепко вцепилась в шею.
‒ Ты когда-нибудь пустишь меня на себя, вот так, как я сейчас сижу… а?
‒ Если будешь хорошо себя вести…
‒ Пап. А можно я буду называть ее для тебя пи??ой?
‒ Что?! Светка, что ты несешь?
‒ Не знаю.
Он попытался отстранить ее от себя, но она вцепилась так крепко, что у него ничего не получилось.
‒ Чтоб больше я этого слова от тебя не слышал.
‒ Хорошо, папочка. Я больше не буду.
‒ Ясонька. Слышишь? Моя ясонька. Ясочка. Ясуня. Ясунчик.
‒ Ясонька? Ясунчик? Класс… ‒ восхитилась она. ‒ Яська. Это ты придумал?
‒ Да.
‒ А кто-нибудь еще знает?
‒ Нет.
‒ А мама?
‒ И мама нет.
‒ Мы ей скажем, да? Но ее так не называй, хорошо? Только мою. Обещай.
‒ Обещаю.
Скрипнула дверь и она резво, но бесшумно соскочила с его колен. Потом другая. Сережка ушел в свою комнату.
‒ Подождем немного, ‒ сказала Светланка. ‒ Хочешь холодного компота?
‒ Давай.
‒ Ой! У меня пропиталось… извини, ‒ и она стала смеяться. ‒ Коту под хвост эти тампоны…
‒ Я пойду к маме.
‒ Подожди! Переодень трусы, они же в крови. Там у тебя в шкафу еще есть точно такие, новые. А эти спрячь там где-нибудь. Я завтра постираю.
Ирка лежала попой вверх совсем голая и не прикрытая, уткнувшись лицом и руками в подушку.
Он подошел и погладил ее по спине, потом по ягодицам. Она отвела его руку, будто испугавшись, что он дотронется между ног…
И не повернулась к нему.
Он долго ворочался с боку на бок, а она так и не сдвинулась с места…
В среду, девятого июля они проводили детей в лагерь. На вокзал пришла и Елена Андреевна. Она так странно обнимала Светку, что Виктору показалось, что она что-то почувствовала. Или знала.
Подошел поезд, к которому должны были прицепить два уже загруженных вагона с детьми. Среди выходящих из прибывших вагонов пассажиров вдруг мелькнуло знакомое лицо. Впрочем, он мог и ошибиться, было достаточно далеко. А как ему не хватало сейчас этого человека, почти случайного знакомого по фамилии Гуляев. Вот он, по-видимому, смог бы помочь разобраться в себе и в том, что произошло с ним в эти последние три недели.
У него даже возникла короткая мысль догнать и окликнуть, но вдруг он услышал внутри себя какой-то необъяснимый протест: не зови, не ходи туда, там горе, неизбежное и страшное горе…