‒ При мне.
‒ И что?
‒ Она ему волосы стала гладить. Очень ласково. А потом еще и легонько прижала к себе. И улыбнулась странной улыбкой.
‒ Ну и что с того? Она же мама.
‒ Так она же застеснялась меня. Просто жутко застеснялась.
‒ А он?
‒ Он раньше так никогда не делал, понимаешь? Он же страшно стыдится показаться "маменькиным сыночком". Да ладно, не пузырись. Просто, я этого хочу. Не то, чтобы обязательно любились, как мы с тобой, а чтобы ближе стали. Как в ту самую минуту ‒ я видела. Чтобы он мог с нею говорить о том же, о чем мы с тобой говорим. И вообще… его ведь тоже жизнь может так трусануть, так расквасить, что в одиночку ни ошметков мыслей, ни костей души не соберешь. Ты же видишь, какой свирепый оказывается мир. Если бы мы с тобой не были так близки, мы бы оба сейчас ‒ после всего, что сегодня произошло ‒ просто с ума сошли бы, рехнулись бы и все. Разве я не права?
Откуда она этих мыслей, откуда таких слов набралась? Ошметки мыслей… кости души… Она же еще совсем ребенок… Неужели сама придумала?
А она, не услышав от него ответа, снова вернулась в прежнее сидячее положение, и снова перескочила с одной мысли на другую:
‒ Знаешь, как я люблю беседовать с тобой. Даже больше, чем с Толиком. Хотя он тоже очень умный, начитанный, и вообще… Гегель, Шопенгауэр, Павич…
‒ Ты в него влюбилась?
‒ Ага.
‒ Я вас видел сегодня. Из магазина.
‒ А-а. Тогда понятно. Не волнуйся. Танечка знает, ‒ она сама просит, чтобы он меня, как ее, за руку водил. Так передается между людьми какая-то особенная, хорошая энергия. Именно через ладони.
‒ Он тебя до подъезда довел?
‒ Нет. До арки.
‒ А как ты оказалась в машине?
‒ В арке и оказалась. Тот навстречу ехал, спросил какую-то улицу ‒ вроде, как заблудился. Карту мне показал.
‒ И ты сама к нему села?
‒ Нет. Он так неожиданно и ловко меня втянул, что я и вскрикнуть не успела. И никого рядом не было.
Ее лицо погрустнело сразу, и он поспешил уйти от этой темы.
‒ А Толик в тебя не влюбился?
‒ Нет. Он в Танечку влюблен. Я для него ‒ ребенок. Для нее тоже. И мне так нравится. Так что ‒ не бойся, я им в разлад не стану. Он только один раз сказал, что я красивая, и то между прочим, как о произведении вашего с мамой искусства. А вот о маме ‒ это да, несколько раз вспоминал. Знаешь, как он говорит? Что в ней течет царственная кровь. Не в том смысле, что она царская родственница, а в том, что внутренняя природа царственная. Хочется ей подчиняться. Потому, что кровь с особенными магнитными свойствами. Его сильно притягивает. Так и сказал. И ты ему тоже понравился. Глаза, ‒ говорит, ‒ очень глубокие.
‒ В тебе тоже мамина кровь. И не притягивает?
Она наклонилась к отцу и шепнула на ухо как бы по секрету:
‒ Притягивает. И Танечку тоже. Я чувствую. Просто я для них ‒ маленькая девочка, и поэтому они еще не понимают моего притяжения.
И, отклонившись, уже не шепотом добавила:
‒ Но это у них не влюбленность. Это что-то другое.
‒ А что такое влюбленность?
‒ Ну, это когда очень хочется касаний.
И добавила к этому лукавую улыбку со словами:
‒ Влюбленность ‒ это еще не любовь. Это так ‒ стремление к касанию поверхностей. Взгляды, кстати, тоже имеют свою поверхность. Так что и они подразумеваются.
Стремление к касанию поверхностей… Ишь ты. Как неожиданно точно.
‒ Это Толик так говорит?
‒ Нет. Это я сама придумала.
И вдруг лицо ее стало очень серьезным, даже брови насупились.
‒ Что? ‒ с улыбкой спросил отец.
‒ Я не знаю, говорить тебе, или не говорить.
‒ Говорить, конечно.
‒ Он мне понравился. Там в арке. Такие бицепсы. Весь из мускулов. Супермен. Тоже захотелось коснуться, почувствовать, какой он твердый. И вот, чем все это закончилось. Странно, да?
Отец опустил голову, не зная, что ответить. Не хотелось возвращаться ко всему этому, будоражить ее вспоминаниями. И уж тем более сейчас в чем-то поучать или осуждать.
‒ Только не подумай, что я обманула в том, что он меня ударил и затащил. Так и было.
‒ Куда ударил?
‒ В живот. Вверху, вот здесь, под дыхалку. У меня сразу дыхание перехватило и я согнулась чуть ли не внутрь машины, как раз на переднее пассажирское сидение, где он карту разложил. А он с водительского дотянулся. За две секунды, гад, все сделал. Уверенно, заученными движениями ‒ наверняка не меня первую так заграбастал. Я и отдышаться не успела, как оказалась запакованной…
Она замолчала и он уже хотел было перевести разговор на другую тему, но она тут же перебила:
‒ Знаешь, когда я поняла, что он мертвец? Когда он мне в рот вставил. Для "знакомства", скотина. Но не потому, что вставил, ‒ потому, что при тебе, он ведь все делал именно так, чтобы тебя унизить. А я тогда уже знала, что убью. Я же видела, как он пистолет в ящик прятал ‒ ты тогда еще без сознания был. И была уверена, что обязательно наступит момент, когда я смогу им воспользоваться. Если бы не твое присутствие, я бы, наверное, не смогла, ‒ я его не из-за себя убила, а из-за тебя, он же меня просто использовал, чтобы тебя мучить, для него во всем этом видеть твои муки было самым главным.
Чуть помолчала и продолжила:
‒ Я, конечно, сдрейфила сильно, и все время жутко боялась ‒ и за тебя, и за себя, и за маму с Сережкой. И вела себя неправильно, расплакалась, раскисла. Хотя на самом-то деле мне для себя было просто противно, только и всего. А после клизмы ‒ если честно ‒ даже и не противно. Я бы могла перетерпеть, другие же терпят. И не такое. И знала, что за себя я ему отомщу иначе. Как и отомстила. Хоть он и супермен, и весь из мускулов. Ты видел, какой набалдашник я ему устроила?
Потом вдруг резко переменила настроение: