Он промолчал, принявшись помогать ей убирать со стола.
‒ Можешь ничего не говорить. Я все сама вижу.
‒ Что ты видишь?
‒ Ты можешь делать с ней что угодно. Она и не пикнет.
‒ С чего ты взяла?
‒ Вижу. Чувствую.
И улыбнулась с выражением лукавого всепонимания:
‒ Она вся пропитана тем, что ты в нее навыливал. Почти как мама.
Он осуждающе глянул на нее долгим взглядом, ‒ мол, что ты такое несешь, дурочка маленькая?
‒ Ну было же, правда?
Это был скорее не вопрос, а констатация. Ему пришлось отвести глаза в сторону и продолжить манипуляции с посудой.
‒ Почему ты мне о таком не рассказываешь, а? ‒ почти взаправду обиженно упрекнула она, тоже отвернувшись. ‒ Я тебе так все-все о себе говорю…
Ну да. Расскажешь о таком… Интересно, как это она ее так сходу раскусила? Или на понт его берет? Психолог-самоучка. Энэлпэрша-самодеятельница.
Сейчас спросит свое: "А мама знает?"
‒ А мама знает?
‒ Знает.
Осталось добавить: "Класс!".
Но она не добавила. Видимо, не такой уж и класс.
Совсем наоборот. Ложки вдруг выпали у нее из рук и она неожиданно закривилась, как бы сдерживая готовность заплакать. Ничего со сдерживанием не получилась ‒ таки тут же заплакала, а слезы буквально брызнули из глаз и быстро покатились по щекам. И она убежала к себе в комнату.
Вот и сорвалась…
Конечно же, он ждал чего-нибудь подобного. Сегодня, завтра, может быть позже. После всего того, что она пережила вчера, срывы неизбежны. Поразительно ‒ как она вчера вечером держалась. Наверное, просто еще не осознавала в полной мере того, что на самом деле произошло… Будто в какой-то эйфории находилась. А сегодня, наконец, дошло… Теперь малейшего повода достаточно, чтобы расклеиться. А тут такое… И принесла же нелегкая эту Катьку!
Когда он вошел в дочкину комнату, та лежала на диване ничком, уткнувшись в свои ладошки. И почти беззвучно плакала. Ничего не говоря сел рядом, положил на нее руку, нежно погладил плечи, спину, талию. Глубоко вздохнул.
Сегодня ночью он так и не смог уснуть. Ни на минуту. Стоило закрыть глаза, как перед ним сразу же вставали кошмары прошедшего вечера, мучили тревожные мысли, преследовали болезненные воспоминания. Несколько раз он клялся сам себе, что никогда больше не допустит издевательств над своею дочерью. Будет беречь ее, как зеницу ока. Никому не позволит ее обидеть, чего бы это ему ни стоило. И вот, пожалуйста. Сам заставил ее плакать…
Но не прошло и двух минут, как она вдруг вскочила, повернула к нему мокрое от слез личико и крикнула:
‒ Раздевайся!
Он опешил.
‒ Раздевайся, слышишь?!
‒ Что с тобой, доченька?
Он потянулся, чтобы обнять ее, но она отодвинулась и жалобно повторила:
‒ Разденься. Я прошу тебя.
Его руки так и застыли в пустом пространстве над ее ногами. Тогда она соскочила с дивана и бросилась к его коленям. Стала торопливо расстегивать пояс на брюках.
‒ Подожди, девочка моя, подожди, я сам. Сейчас.
Но она, навалившись грудью на отцовские колени, позволила только помочь с пряжкой и потом сама стянула вниз брюки вместе с плавками.
И ухватилась губами за его совершенно мягкий и безобразно короткий отросток. Сразу втянула в рот почти целиком, освобождая корень от волос дрожащими пальцами и почти упираясь губами в лобок. Он с ужасом смотрел вниз ‒ на ее губы и на слезы, все еще льющиеся из глаз, ‒ и никак не мог понять, что ему теперь дальше делать. А она продолжала, ‒ то со всего духу втягивать его в себя, то сдавливать губами, то раскачивать со стороны в сторону, будто проверяя на практике теоретические сведения, почерпнутые от всеопытных одноклассниц.
Словно парализованный, совершенно растерянный и обескураженный, он сидел и смотрел на нее расширенными глазами. Что же ему делать? Как себя вести?
‒ Ну, успокойся, моя хорошая. Прошу тебя, ‒ стал он гладить ее голову, но так бережно, чтобы она, не дай Бог, не подумала, что он хочет ее оттолкнуть. ‒ У меня сердце разрывается от твоих слез.
‒ Тогда почему он на меня не встает?! ‒ подняла она к нему плачущие глаза. ‒ Почему какой-то совсем чужой девчонке можно, а мне нельзя? Почему даже у того мертвого гада встал, а у тебя нет? Почему ты ночью меня не трахнул, чтобы совсем освободить от него?!
От этих неожиданных ее слов в нем что-то внутри аж передернулось. И мягкий отросток вдруг сам собою подскочил, хлопнув ее по подбородку и в три секунды превратившись в чурбан, торчащий из влажной от ее слез волосяной травы.
Она ухватилась за него руками и внезапно, снова не сумев сдержаться, сквозь льющиеся слезы прыснула смехом, ‒ даже соплинка из носа выскочила. Виновато, совсем по-ребеночьи обтерев рукою нос и его засопливенную головку, подняла теперь уже смеющиеся глаза и радостно сообщила:
‒ Встал.
Он протянул руки, подхватил ее подмышки, притянул к себе и стал целовать все лицо, осушая его от слез и сопливых потеков. Потом усадил на колени и обнял ‒ за плечи и под попку, чуть раскачивая, будто собирался спеть ей колыбельную…
Он проник в нее и она стала его дочерью, ‒ вдруг вспомнились ему его ночные грезы.
Она взяла его в себя и он стал ее отцом…
‒ Прости, папочка, ‒ вдруг услышал он ее тихий шепот. ‒ Глупая я. Совсем глупая. А твоя Катя очень хорошая. И совсем не чужая. Н а ш а.
‒ Она на следующей неделе выходит замуж.
‒ Да? ‒ удивилась дочь. ‒ Жаль.
‒ Он хороший парень.
‒ Ты его знаешь?
‒ Да.