>А как же ты маму в первый раз услышала? Ну, об этом парне, ‒ помнишь, ты говорила.
>Она тогда тоже у меня прощения просила. Почти как ты в подвале. Чуть не плакала. Правда, Толик хороший?
>Хороший.
>Он очень умный. Почти как ты. Жаль, что у меня эта Ленина болезнь. Я бы ему отдалась. Даже тебя не спрашивалась бы.
>Ты малолетка. За такое его в тюрьму посадят.
>Я знаю, ‒ понимающе вздохнула она. ‒ Я просто так говорю… Не думай, он руки не распускает. И я тоже. Между нами абсолютно ничего такого не было. Даже приблизительного. И тебя я, если что, обязательно спрошусь. Я же тебе поклялась.
>Ты маму сейчас слышишь?
>Нет.
>Зато я вас слышу, ‒ послышался строгий Иркин голос. ‒ Светка тебе отвечает, что ли?
>Так. Чуть-чуть.
>Что творится в храме Божьем… ‒ вздохнула она. ‒ Я тебе чего-то такого сказанула, а она притворяется, что не услышала… Притворяется же, я вижу.
>Потому что ты его хочешь. И пускаешь на свои сиски. А он мой. Мой, поняла?! ‒ обиженно встряла дочь.
И Ирка обомлела. И тут же попросила у всех извинения и почти побежала в ванную.
Вот так дела-а… Хорошо еще, что никто ничего не понял…
>Ну и пусть. Подумаешь, обиделась. И Лена вон, тоже на Толика зарится. Они что, с ума посходили? Это же я его пригласила.
>Что ты несешь? Еще и Лену припутала.
>Она тоже его себе под лифчик пускает.
>Перестань. Это обычные простотакные человеческие мысли. Они бывают абсолютно у всех нормальных людей. Только у ненормальных не бывают. Ты что, серьезно считаешь, что и Лена станет у тебя его отнимать?
>Папа, хочешь скажу, что у Танечки под трусиками есть? ‒ внезапно сменила тему дочь.
>В каком смысле?
>Ну хочешь?
>Нет.
>У нее прямо над волосами бабочка. Она мне показывала.
>Ты что, поехала?
>Ничего не поехала. Татуировка такая. Очень красивая. Цветная. У них на курсе одна девчонка умеет их делать.
>Зачем это ей?
>Над Толиком пошутила.
>А он?
>Ничего. Что он? Ему понравилось. Так во всяком случае она мне сказала. Это же не навечно. Ты себе представил, а?
>Нет.
>Ну и как хочешь. Мама там аж до трусов взмокрела на Толика, а ты прямо как инфант какой-то.
>Откуда ты знаешь, что взмокрела?
>Потом скажу, ‒ ответила она после паузы, занятой какой-то репликой в сторону Танечки, с которой она все это время беседовала о салате из сладкой кукурузы.
Бабочка. Так, кажется, шлюх метят. Или проституток ‒ он не помнил. Да и разницу как-то не очень понимал.
>Слышь, Света, ‒ позвал он ее.
>Что?
>Пойди, извинись перед мамой.
>Да. Я сейчас, ‒ сразу и с безропотной готовностью согласилась она, словно и сама об этом только и думала.
Вышла из-за стола и направилась на кухню с двумя опустевшими от салатов посудинами.
А он занялся Танечкой. Чтобы и та взмокрела. Ему почему-то очень сейчас этого захотелось ‒ чтобы действительно взмокрела до корки в трусах…
Львиная доля в общем объеме всего того, что в человеке принято объединять красивым словом existentio ‒ сознательные, подсознательные и надсознательные ощущения, чувства, мотивации, мысли и т.т.т.д. ‒ напрямую или опосредованно связана с эротикой. Так думал он, перебрасываясь отдельными фразами с Таней, в то время как Сережка с Леной развлекали ее Толика. И не только экзистенция ‒ как существование в ощущении, или как там еще это понимается… То же самое касается и самых далеких от нее рабочих процессов жизнедеятельности человеческого организма. Можно сказать и круче ‒ человек насквозь пронизан эросом. Во все стороны его внутреннего и наружного пространства.
Просто мы этого до поры до времени в себе не замечаем… То по незрелости, то по недозрелости, то по перезрелости… Или замечаем, но не обращаем внимания. Какая разница, из чего там не самом деле состоит двигатель внутреннего возгорания? Лишь бы воспалял. Лишь бы возбуждал желание жить, желание быть красивым…
А Танечка и в самом деле красивая. По меньшей мере сейчас ‒ когда ей очень хочется нравиться. Можно поспорить, что она вовсе не думает о том, как бы это ему отдаться. Более того, она уверена, что этого никогда и не будет на самом деле. И никогда она ему не даст. Но понравиться ему очень хочет. Он это чувствует наверняка. И понравиться именно собою женщиной. Именно той самой женщиной, назначение которой ‒ впускать в себя мужчину…
Они проводили гостей всей семьей почти до половины пути. И приглашали приходить еще, поскольку всем понравилось их общество и вообще, они очень хорошие и обаятельные. И их очень любят дети.
И во всех своих словах они были очень искренни.
Потом усадили Елену Андреевну в маршрутку ‒ а она тоже была очень довольна приятно и интересно проведенным временем. Толик ей показался удивительно взрослым собеседником. И пытался подражать ей в том, как она держит вилку и нож. Но главное ‒ ее внучка была замечательно счастливой. А о внуке и говорить нечего ‒ тот в своем Толике души не чаял.
Уборкой ‒ когда они вернулись домой ‒ занялись мать с дочерью, почти насильно прогнав мужчин к телевизору болеть за их любимый "Металлург". А сами, звеня посудой, все ворковали и ворковали о чем-то своем, сугубо женском и совершенно личном…
В постель к нему жена легла как бы немного в чем-то виноватой, но от первого же прикосновения загорелась такой бурной страстью, что уже через четыре с половиной минуты они разрешились обильным обоюдным оргазмом, не проронив за все это время друг для друга ни единого слова.
И потом снова молчали, разъединившись и уединившись в своих внутренних мирах.