>Забоялись. Я же вижу. Про меня и Толик-Танечку говорили.
>А ты подслушивала?
>Нет. Я и так знаю. О чем вы еще можете сейчас говорить? Мама, ты меня слышишь?
>Слышу.
>Класс. А они нас ‒ нет. Ты расстроились, да, мама?
>Чему?
>Что я вас слышу.
Ирина промолчала.
>Не расстраивайся. Чему быть, то и будет. Радоваться должна. Нас же никто больше не слышит. Никто-никто в мире.
>Ты и за стенкой нас слышишь?
>Нет. А вы что, слышите?
>Тоже нет. Только вблизи, когда видим друг друга.
>Ну вот. А ты расстраиваешься. Знаешь, почему это так?
>Почему?
>Потому что мы любим друг друга. Самой необыкновенной любовью. О такой любви больше никто не знает. Только мы. Одни единственные на всем белом свете.
>Так не бывает.
>Ну и что? Все равно ‒ только мы.
>Светка. Мы иногда такие слова говорим… ‒ засмущалась Ирина.
>Ругательные? Ну и говорите. Я что ‒ их не знаю, что ли? Я с папой их уже даже вслух говорила. А когда "про себя" ‒ они вовсе и не ругательные. Обыкновенные. Даже красивые бывают. Иногда. Когда хочется. Кстати, знаете, почему почти все ругательные слова с сексом связаны? Не знаете? А я знаю. Так что ‒ можете не стесняться.
>Ну и почему?
>Не сейчас. Я потом как-нибудь скажу. Это очень долгая история. Вы лучше мне про Толика и Танечку поговорите. Мне интересно.
>Что именно?
>Что, что… ‒ перекривила Светка маму. ‒ Ты же знаешь про Катю?
>Ну?
>Ты знаешь, что она ‒ папина собственная женщина?
>Что значит ‒ собственная?
>В прямом смысле. Принадлежит ему. Он может делать с нею все, что только захочет ‒ она и не пикнет.
>Почему ты так решила?
>Я же видела ее.
>Когда?
>Какая тебе разница? Видела.
>И при чем здесь Катя?
>Мамочка, не строй из себя недотепу. Ты же знаешь, что Толик тоже уже почти принадлежит тебе. У меня что, глаз нету?
>Светка! Что ты такое говоришь? Неужели ты думаешь…
>Ничего я не думаю. Никто нас уже не сможет разъединить. Но Толик ‒ тоже уже почти твоя собственность. И ты почти что уже можешь с ним делать все, что захочешь ‒ он и не пикнет.
Ирка откинулась на спину и замолчала.
>Да я уже не ревную, чего ты. Ну, может самую малость. И папа тоже. Спроси у него.
>Ты что, ей все рассказал? ‒ и в самом деле обратилась Ирина к мужу, тяжело при этом вздохнув.
>Ничего я ей еще не рассказывал. Почти ничего.
>Ничего? ‒ чуть не радостно всполошилась дочь. ‒ Тогда давайте все про Катю. А потом про моих. То есть, я имею в виду ‒ про Толика и Танечку.
Ирка повернулась и обняла их, прижавшись всем телом к дочери:
‒ Нет. Давай спать, доченька. Потом. Не сейчас. Мы все тебе расскажем. Все-все. Правда. Только не все так сразу… Ты уже взрослая, должна понимать. Спи родная…
Они заспались до девяти утра. Светки рядом не оказалось ‒ смылась так тихо, что они и не услышали, когда она это успела.
Виктор первым потопал в ванную. Дети уже хозяйничали на кухне, откуда слышались аппетитные запахи и словесные препирательства.
‒ А почему ты тогда к ним в кровать залезла? Ты что, не знаешь, чем они там ночами занимаются? ‒ недовольно ворчал Сережка.
‒ Как ты мне уже надоел. Что они ‒ непрерывно там этим занимаются, что ли? Делать им больше нечего? Просто заболтались. Заболтались ‒ и я так там и заснула.
‒ О чем заболтались? ‒ чуть не завистливо спросил он.
‒ Обо всем. Про жизнь. Про школу. Про тебя тоже, ‒ на тренировках чтобы по-настоящему выкладывался, а не так ‒ время отбывал. Про Толика и Танечку.
‒ Могла бы и меня разбудить.