Пораженным, проигравшим, непобедителем возвращался человек, носивший имя великих победителей, домой.
Он смотрел на нее, лежащую в их спальне. Он пытался увидеть сквозь тонкую кожу тельца, которые не захватывали и не перемалывали бактерии и другие инородные тела, разрушающие ее иммунитет, У нее начиналась пневмония. Она горела, она сгорала на глазах. Приближалась финальная стадия…
Доктор Мортон успокаивал его по телефону:
— Вы и так выиграли ей три или четыре месяца. Пока… По моим грустным подсчетам, все должно было кончиться раньше.
— Даже с облучением?..
— Даже с облучением.
— Я хочу, чтобы вы прилетели и обследовали ее — еще раз. Возможно…
— Я буду завтра. К вечеру.
— Вас встретят… — Александр безвольно опустил трубку. Не сознавая, что даже тридцать три доктора Мортона не спасут его Юджинии. Его единственную, прекрасную, ни на кого не похожую Юджинию.
Он пошел ночью в подземный тир и стал стрелять, как безумный — в жизнь.
С утра Клуиз предложила ему чай, зная, что от завтрака он откажется. Сразу же вся семья собралась у ее постели. Юджиния пыталась улыбаться. Но лицо становилось высохшей маской. Он смочил ей губы кусочком ваты с апельсиновым соком и заставил принять противовоспалительные лекарства.
— Я хочу поговорить с папой, — слабо сказала она. Мистер Нилл встрепенулся и взял дочь за руку.
В его глазах застыло невероятное отчаяние.
Юджинию не волновало в мире больше ничего, кроме одного.
Юджиния:
— Папа, помоги ему, он очень талантливый. Но меня не будет, чтобы ему помочь. А ему нужна наша поддержка.
Мистер Нилл был невменяем. Он понимал только, что сначала потерял единственную женщину, которую во всем мире безумно любил (но так и не простил), а теперь теряет свою — их — дочь, больше которой никого не любил никогда в целом мире.
Слезы текли из глаз совершенно седого джентльмена и, срываясь, падали на ткань брюк.
— Папа… — шептала она.
Все оставшиеся дни — Бог знал, сколько их оставалось, — Александр провел около нее. С ней. Иногда сидя в кабинете — все пытаясь что-то извлечь из мудрых книг, никак не желая сдаваться. Она то спала, то бредила, то находилась в бессознательном состоянии.
Александр не спал дни и ночи в поисках выхода, в раздумьях.
Он никогда не видел такой бледности на ее щеках, таких уставших глаз, глубоко потрескавшихся губ. Наклонившись, он шептал ей в ухо:
— Не сдавайся… не сдавайся, любовь моя, я не смогу без тебя.
Он знал, что теперь его самая главная книга, которую он станет писать — всю свою оставшуюся жизнь, — будет «Юджиния». Исповедь.
К ночи наступило кратковременное улучшение. Она слабо, но понятно протянула к нему руку.
Он разделся, как на эшафот. И помог ей снять батистовую сорочку. Он знал, что это их последняя любовь. Бережно, словно хрупкий сосуд, заключил он ее в свои объятия. Ее губы дрогнули и беззвучно приникли к шее Александра. Уменьшившиеся соски затрепетали под его губами. Слабые объятия пытались удержаться за его плечи. А тело Юджинии силилось прильнуть к его телу, как это бывало раньше и как осталось в памяти, когда оно было здоровым и безумно его желающим.
Он вскользнул в глубину, не опускаясь на ее лоно, перемешав губы в поцелуе, ощущая языки, — и так они поплыли, поплыли, поплыли… за далекие горизонты. Слившись — как лодка и море…
Крик последнего восторга приглушенно вырвался из ее горла. Вскрик, который он будет помнить всегда. Всю жизнь.
Она заснула в его объятиях, не отпуская. И только губы касались его соска, неровно дыша.
На Александра страшно было смотреть. К пяти часам она последний раз пришла в себя. Чета Нилл только что ушла, оставив их вдвоем.
— Юджиния, — сказал он ласковым, прерывающимся голосом.
Она напряглась и преодолела непослушное горло.
— Я так хотела подарить тебе наследника, маленького Сашу. — Она сделала усилие губами. — И девочку — для нас, когда мы состаримся, потому что мальчики всегда уходят. А девочки иногда остаются… Не грусти, не печалься, живи, как тебе нравится, путешествуй, встречайся и — пиши.
Он отвернулся, не сдерживая долго сдерживаемые слезы. Она знала, что умирает, что остается день, может, ночь…
— Только два раза в год помни и приходи ко мне: первый раз, когда ты обнял меня и переродил, второй раз, когда я стала твоей женой. Это был самый счастливый день в моей жизни. Он им будет всегда… Любовь моя…
Это были ее последние слова.
Она умерла, не приходя в сознание.
«Юджиния!» — безрассудно заорал он. И крик, как штык, вонзившись, разрезал дом на две половины. И, раскрошившись, забился во все потаенные углы и уголки дома.
На похоронах Юджинии были только члены семьи. Черные лимузины долго скользили среди деревьев и холмов ее последнего приюта. Здесь мужчины, несмотря на траур, надевали белые рубашки.
Священник что-то говорил, но что — Александр совершенно не понимал, как и ничего из происходящего. Ее хоронили рядом с мамой.
Последний раз он наклонился к ней и коснулся ее холодных губ. Последний, кто поцеловал ее на этой земле.
Мистер Нилл сделал знак, и его богиню закрыли крышкой. Гроб — все, что осталось. Юджиния лежала в гробу.
Могильщики стали медленно опускать ремни с драгоценной ношей. Клуиз, потеряв сознание, упала на траву. Мистер Нилл стоял, сжимая костяшки пальцев добела. Могилу уже засыпали. Александр подошел к краю как невменяемый, и ему дико захотелось упасть туда и там остаться. С ней… Отец Юджинии, подойдя, схватил его за руку.
Два самых близких человека Юджинии, они остались вдвоем, у могилы, последние, когда родные спустились с пригорка, к лимузинам.
Мистер Нилл обошел насыпанный холм, сделал шаг к нему и, размахнувшись, дал пощечину.
— Это вы виноваты в ее смерти! И, повернувшись, пошел прочь.
Александр походил по грани сознания и, потеряв ее, эту грань, перешел в бессознание.
Он был в шоке.
Двоюродный брат Юджинии, вернувшись, с помощью других отнес его вниз и уложил на заднее сиденье машины.