Доктор прохаживался по улице, вместе с почтмейстером, которого он всегда старательно избегал. Уж не подстерегал ли он Оливера? Оливер знает, что доктор не может лично посетить его в складе. Он слышал отрывки разговора почтмейстера, но ничего не понимал. Доктор, однако, всё понимает, но слушает рассеянно. По-видимому, он воспользовался почтмейстером, лишь как предлогом, чтобы прохаживаться здесь и высматривать Оливера. Это уж некрасиво! Странно, что доктор уже два раза посылал за Оливером и Оливер не понимал, что это означает. Но хитрый и любопытный, как женщина, он подумал, не имеет ли это какого-нибудь отношения к консулу Ионсену? И он решил поговорить об этом с консулом и самым почтительным образом спросить его, что может означать это, зачем доктору нужен такой ничтожный и необразованный человек, как он?
Консул удивлённо засмеялся и ответил:
— Почему я знаю?
Но потом он точно спохватился и спросил:
— Он звал тебя?
— Да. Два раза.
— Так. Что же ему нужно от тебя?
— Не знаю.
— Не заботься об этом!
Оливер так и поступил и оставил без внимания зов доктора.
Однако доктор, на этот раз, вышел на улицу и, должно быть, поджидал Оливера. Если бы Оливер мог понимать то, о чём доктор разговаривал с почтмейстером, то, быть может, извлёк бы из этого какую-нибудь пользу.
— Да, это касается потомства. Вы мне не ответили на мой вопрос, — сказал доктор.
— Я не совсем понял, — возразил почтмейстёр. — Разве это не так? Когда дети вырастут, то родители уже перестают о них заботиться и гораздо больше думают о своих внуках. Не доказывает ли это, что в человеке заложено стремление к бесконечному продолжению рода?
— Но с другой стороны, разве это не слишком большая беспечность производить непрерывно детей, осуждённых на жалкое существование, на позор и гибель? Если б хоть все они, по крайней мере, рождались в хороших условиях!
— Не знаю, можно ли так ставить вопрос, — заметил почтмейстер. — Возможно, что тут влияет судьба, которую заслужил для себя человек в своих предшествовавших существованиях на земле. Кое-что указывает на это в нашей жизни. Некоторые дети рождаются в лучших домах и воспитываются в лучших условиях и всё же вырождаются, а другие появляются на свет в нищете, в самой ужасной обстановке, и тем не менее из них выходят порой превосходные люди. Они сами воспитывают себя. И тут, в нашем городе, нет недостатка в примерах подобного рода. Жизнь вообще представляет беспорядочную смесь подобных случаев и нашей логики не хватает, чтобы распутать её.
— Оставим в покое логику, — нетерпеливо возразил доктор.
Он готов был застонать от негодования, оттого что ему приходится расхаживать тут и слушать болтовню почтмейстера, стараясь быть вежливым. Почтмейстер сел на своего конька и остановить его было трудно. Он заговорил о социальном вопросе.
— Разве, когда говорят: «мы рабочие», то подразумевают под этими словами крестьянина или рыбака? О нет! Тут имеется в виду только фабричный рабочий. Вспомните, господин доктор, что мы ведь с вами жили здесь, когда тут не было ни одного фабричного рабочего, и в каждом доме производилось то, что нужно для семьи. Но мы не были до такой степени заняты, чтобы не иметь времени праздновать воскресные дни. Образ жизни был проще тогда, но недовольства было гораздо меньше. Затем началось господство механики, возникло массовое производство, и появился на свет фабричный рабочий. Кто получил от этого выгоду? Кому это доставило радость? Только фабриканту, никому больше! Он хотел получать больше денег, его семья хотела наслаждаться большими земными благами, роскошью. Он не верил, что должен умереть...
— Нет, послушайте! — воскликнул доктор. — Разве фабрикант не доставляет работу многим, не даёт хлеб голодным желудкам?
— Хлеб? Вы подразумеваете деньги на покупку хлеба. Он даёт фабричную работу, а земля остаётся необработанной. Он увлекает молодёжь, заставляя её покидать своё естественное место в жизни, и пользуется её силами для собственной выгоды. Он создал в мире четвёртое сословие, создал целый класс фабричных рабочих, самых бесполезных в жизни. И вот посмотрите, во что превращается фабричный рабочий, когда он изучит приёмы высшего класса. Он бросает лодку, бросает своё поле, забывает родной дом, своих родителей, братьев и сестёр, не заботится о скотине, не интересуется ни деревьями, ни цветами, ни морем, ни небом, но за это он получает другое: Тиволи8, общественные дома, рестораны, хлеб и зрелища. И ради всех этих хороших вещей он выбирает жизнь пролетария. И тогда восклицает: «Мы рабочие!».
— Значит, не надо промышленности? — спросил доктор.
— Как так? Разве раньше не было промышленности?
— Так не надо фабрик?
— Не знаю, что ответить вам. Исключения могут быть.
— Ага!
— Например: фабрикация оконных стёкол. В жарких странах они не нужны, но в нашем климате...
Доктор расхохотался. Почтмейстер очень часто путался в своих рассуждениях и попадал в затруднительное положение.
— Ха-ха-ха! — смеялся доктор. — Скажите мне, господин почтмейстер, как это вы ухитряетесь всегда быть счастливым при всех обстоятельствах?
— Не всегда и не при всех обстоятельствах, — отвечал почтмейстер и замолчал.
— Это, должно быть, привычка, — сказал доктор. — Вы не можете обходиться без счастья. А мы, другие люди, мы должны жить без него... Разумеется, это привычка, ничего больше.
Но почтмейстер ничего не ответил. Он вдруг сделался молчаливым и доктору даже не удалось, вернувшись снова к вопросу о потомстве, заставить его разговориться. Очевидно, почтмейстер не хотел допустить насмешки над собой в этом вопросе, Он вдруг проговорил:
— Разве не вы, господин доктор, упоминали тогда о любви? Что же вы понимаете под любовью? Вам бы следовало сказать: чувственное влечение, животная функция, разврат. Но, во всяком случае, разврат должен быть разумным и бездетным, насколько возможно!
Однако, у доктора пропало желание спорить. Почтмейстер перестал существовать для него. Доктор взглянул на часы и, проходя мимо склада, крикнул:
— Выйди, Оливер. Мне надо поговорить с тобой.
— Вот ещё! — подумал Оливер, и остался сидеть в своём укромном уголке, в складе, до тех пор, пока доктор не удалился. Тогда Оливер запер склад и вышел.
Но избежать встречи с доктором ему так и не удалось. Доктор прошёл мимо него в первом же переулке и совершенно другим тоном сказал ему, даже притронувшись пальцем к своей шляпе:
— Добрый вечер, Оливер, хорошо, что я тебя встретил! Не можешь ли ты зайти со мной в мою приёмную?
Оливер пошёл. Может быть, он повиновался из любопытства, или ему просто хотелось наконец отделаться от доктора.
— Ты ничего не имеешь против того, чтобы я осмотрел твои бёдра? — сказал доктор.
— Зачем?
— Ради науки. Ты хороший объект. Разденься. Это скоро будет сделано, — прибавил он, видя, что Оливер не решается. — Довольно пяти минут... даже двух. Я только хочу взглянуть на твои бёдра. Они не болят у тебя?
— Нет.
— Ну, так дай же посмотреть!
Но Оливер не соглашался. Сегодня суббота и он хочет поскорее идти домой.
— Что за вздор! Только две минуты! — убеждал доктор,
Может быть, у Оливера были какие-нибудь особенные причины, почему он не хотел этого сделать? Лицо его приняло сердитое, хитрое выражение. Он искоса посмотрел на доктора и медленно произнёс:
— Нет, я этого не стану делать!
— Ты глуп, — возразил доктор. — У тебя больше не растёт борода, отчего это? И ты стал такой жирный и гладкий, точно баба!
— Я совершенно здоров.