— Золотое колечко? Нет.
— Нет? Ну, уж если дело зашло так далеко у вас, то я могу предложить тебе кольцо.
— Покажи его... Но ведь там стоит твоё имя?
— Так что ж? Ты можешь велеть выцарапать его.
Маттис рассмотрел кольцо, взвесил его на руке и оценил. Опять-таки они сошлись в цене и Маттис купил кольцо.
— Только бы оно годилось, — сказал он.
Оливер многозначительно ответил:
— Ну, это меньше всего заботит меня. Насколько я понимаю...
Маттис прямо посмотрел на него и спросил:
— Ну, а ты что скажешь на это?
— Что же я могу сказать? — возразил Оливер. — Меня это не касается больше! Но, может быть, и для меня найдётся что-нибудь впоследствии. Я ведь ещё не совсем мертв!
— О, нет, конечно нет! — воскликнул Маттис.
— Как ты думаешь, однако, — спросил польщённый его словами Оливер, — могу я всё-таки на кого-нибудь рассчитывать?
— Ты шутишь, Оливер. У тебя такие же шансы, как у меня.
Маттис был, видимо, доволен оборотом, который принимал этот разговор. Они старались говорить друг другу приятные вещи, хотя и соблюдали при этом некоторую сдержанность в обращении.
— Как это несчастье случилось с тобой? — спросил Маттис. — Ты свалился на палубу?
— Я? — воскликнул обиженно Оливер. — Я слишком много бывал в плавании, поэтому упасть во время качки не мог.
— А я думал, что ты свалился во время качки.
— Нет. Но на судно хлынула огромная волна.
— Должно быть, она была велика, если уж так расправилась с тобой? — заметил Маттис.
— О, да, чертовски велика! — хвастливо отвечал Оливер. — Она сорвала весь груз на палубе и, бросила мне прямо в руки бочку с ворванью. Она подняла бочку на воздух, и та полетела на меня, словно пушечное ядро.
— Волна подняла на воздух бочку? — повторил Маттис. — Ты кричал?
— Зачем бы я стал кричать? Разве это могло мне помочь?
Маттис с улыбкой покачал головой.
— Да, да, ты остаёшься верен себе, — сказал он.
Маттис чувствовал большое облегчение. С Оливером можно было иметь дело! Он был такой обходительный человек. Он лишился половины туловища, лишился всего, и всё-таки посадите его в коляску, прикройте ноги кожаным фартуком — и ничего не будет заметно! Он остаётся Наполеоном.
Оливер и его мать снова зажили хорошо на некоторое время. Он ловил рыбу, так что им хватало и для себя, и для своей кошки. На деньги же, вырученные за кольцо, они купили керосин и муку. Но теперь опять ему нечего было продавать. Ведь не мог же он продать трубу с крыши своего дома?
Мать его всё больше и больше тревожилась. Так не может идти дальше! Она несколько раз намекала сыну, что ему надо предпринять что-нибудь! Она даже решилась выказать некоторое неудовольствие. У них уже ничего не было в доме!
— Ты бы мог хот заняться плетением, — сказала она ему. — Разве ты не можешь попробовать?
Но Оливер ничего не мог делать. Он ничему не учился, никогда даже не старался чему-нибудь научиться! Когда надо было учиться, он отправился в море.
— Мне очень нужна мутовка2, — говорила мать. — Ты можешь сделать её мне, если постараешься.
Оливер, однако, счёл это за неуместную шутку со стороны матери и возразил ей:
— Не должен ли я, пожалуй, ещё вязать рукавицы?
Но он всё-таки задумался. Да, что-нибудь должно быть сделано! Несомненно, надо что-нибудь предпринять!
Под заклад дома ничего уже нельзя было получить. Всё было уже давно заложено адвокату Фредериксену. Пристройка ещё не была заложена, но когда Оливер, тотчас по возвращении, обратился к Фредериксену насчёт нового займа, то получил отказ. Пристройка? Но ведь она составляет принадлежность дома.
— А новая черепичная крыша? — спросил Оливер.
— Тоже, — ответил Фредериксен.
А когда Оливер намекнул, что он мог бы занять в другом месте деньги под эту пристройку, то адвокат пригрозил ему, что подаст на него к взысканию, и дом будет немедленно продан с аукциона.
Они долго спорили, и, наконец, адвокат с удивлением спросил его:
— Неужели у тебя, в самом деле, ничего нет?
— У меня? — воскликнул Оливер и гордо выпрямился.
Да, адвокат подумал это! А так как он считал, это только эта пристройка и новая черепичная крыша могли служить обеспечением долга Оливера, то и предложил ему подписать заявление, что все сделанные в доме улучшения тоже относятся к залогу. Согласен ли Оливер, как порядочный человек, подписать такое заявление?
И Оливер, недавно вернувшийся домой из плавания, привыкший во время своего пребывания в морских гаванях к простоте отношений и добродушный от природы, подписал то, что требовал от него адвокат.
Он простился с Фредериксеном самым дружеским образом. Да, это было тогда! Потом он часто жалел о сделанной им глупости, но ничего уже нельзя было изменить. А разве он не мог бы без дальнейших околичностей сам продать дом, выплатить свой долг адвокату и отделаться от него? Хватило ли бы на это вырученных за дом денег? Вернее, он сам остался бы тогда без крова.
И Оливер продолжал раздумывать о своём трудном положении.
Мать, возвращаясь из города, часто многое рассказывала ему. Она больше встречала людей, чем он, и слышала больше на улице и у колодца. Она всё передавала ему, всякие сплетни, рассказы, ложь и правду. Иногда, впрочем, она забывала, что слышала, но порой её случайные сообщения приносили пользу Оливеру. Она рассказала ему про Адольфа, сына кузнеца Карлсена.
Адольф был молодой парень. Он нанялся матросом и собирался теперь идти в море.
— На какое же судно он нанялся? — спросил Оливер.
— На барку Гейберга. Говорили, что он хочет заказать для себя матросский сундучок.