— ЧуднАя деваха. Видали, разведчица. Заливает, наверно?
— ЧуднАя? — прошипела соседка. — Они там нашим мужикам головы морочат, такие вот… Мы работаем невпроворот, зачахли совсем, голодуем, а эти на казенных харчах под наших мужиков лезут, чтоб им пусто было.
— Прекратите, — тихо, но твердо остановил ее Ушаков
— А чего прекращать? Вы, мужики, за них, конечно, вам от них развлечения, а у моей подружки одна такая отбила мужа, развод он прислал и аттестата лишил. Вот так-то, не успокаивалась женщина.
Видя, что бабенку эту не остановить — из бойких, и боясь, что Женька услышит ее слова, Ушаков предложил солдату пойти покурить, на что тот, разумеется, с радостью согласился — куряка, видать, был и свой табачок искурил раньше времени.
— Бабоньку эту понять, конечно, можно, — сказал солдат, когда они вошли в тамбур. — Измотала их война, измучила, не разберешь даже, молодая или старая, а тут девчонки вокруг ихних мужиков крутятся… Ясное дело, радоваться нечему…
— В отпуск едете?
— Да, на полгода инвалидность дали, а там перекомиссия, но, думаю, отвоевался: легкое у меня осколком прошито. Кабы пулей, может, и ничего.
Они помолчали немного, а потом солдат разговор о втором фронте завел. Как сорок четвертый наступил, так везде — и в тылу и на фронте — один запев: когда американец начнет по-настоящему воевать, пора уже, сколько можно одной тушенкой да порошком яичным отделываться. Война-то, можно скачать, уже вроде выиграна, но народу еще много может загибнуть, пока с Гитлером-гадом до конца разделаемся, а второй фронт открыли бы, все же побыстрей, может, к победе пришли.
Возвращаясь на свои места, они еще издалека услышали:
— Замолчи, тварь! Не смей про нас так! — Женькин голос.
— Это я-то тварь?! Я-то честная, я троих дитев без отца ращу! Это вы там под наших мужиков…
— Замолчи, говорю! Чего мы там видели, тебе в сто лет не увидеть.
— Куда уж нам! Я, кроме своего мужика, никого не видала, а ты небось всю роту обслуживала.
— Что?! Что ты сказала?! — вскрикнула Женька, да так, что Ушаков с солдатом сразу в бег.
— Что вы, бабоньки родимые? — Солдат ввалился в купе, загородив своим большим телом их друг от друга. И вовремя.
— Ой! — взвизгнула баба. — Убьет же, проклятая, а у меня дети!
Ушаков увидел в руке Женьки маленький черный "вальтер", зрачок которого был направлен на женщину. Он перехватил Женькину руку, легко разжал ее пальцы, и холодный не очень тяжелый пистолетик утонул в его большой ладони. Он спокойно, не суетясь, взял почти невесомый Женькин вещмешок и скомандовал:
— А ну марш, за мной!
Женька, побледневшая, с дрожащими губами молча поднялась и пошла за ним понуро, как побитая собачонка. В тамбуре их догнал солдат.
— Вы, старший лейтенант, не волнуйтесь насчет пугалки этой. Поговорю с бабехой-то, поговорю. Поймет же она, что девчонка войной тронутая.
— Спасибо, товарищ. Поговори, а то неприятностей не оберешься, если заявит она насчет пистолетика.
— Уж будьте покойны, уговорю. Солдат пошел об ратно
Пройдя несколько набитых народом вагонов, Ушаков нашел наконец два свободных местечка и, усадив Женьку сказал:
— Ну ты и штучка.
Она взглянула на него исподлобья не очень-то добро и ничего не ответила. Так они и молчали, пока минут через сорок не разыскал их солдат и не сказал, что бабоньку он успокоил, что полный порядок, что сходит та еще до Москвы и что, когда сойдет она, могут они опять в свой вагон идти. Женька внимала всему этому совершенно равнодушно, словно и не из-за нее разгорелся весь сыр-бор. Солдата это, видимо, задело, и он тихо, но так, чтоб она слышала, сказал Ушакову:
— Вы, товарищ старший лейтенант, ей эту пугалку дамскую не отдавайте. Она хоть и не убивает, но покалечить может, ну и вообще…
— Я и не отдам, — ответил Ушаков.
— Еще как отдашь, старшой! — взметнулась Женька. — Это Лешин подарок! Поняли? И ты, дядя, не подначивай тут, катись, откуда пришел.
Солдат недоуменно покачал головой и пробормотал:
— Ну и язвь девка.
— Сказала — катись. Без тебя со старшим договоримся. Учат тут всякие…
И здесь Ушаков не выдержал. Он поднялся и скомандовал Женьке "встать". Та встала, пожав узкими плечиками.
— Сию же минуту извинитесь перед старшим товарищем! — гаркнул Ушаков.
— Да уж ладно, пойду я, — сказал усач. — Девчонка контуженая, может, чего там…
— Извинитесь! — повторил Ушаков.
— А вы не кричите на меня! Я вам не подчиненная. — Женька собралась сесть, но Ушаков опять прикрикнул
— Я не разрешал вам садиться!
Она вытянулась; кривая полуусмешечка дрожала на ее губенках. Помявшись немного, процедила:
— Извините, старший товарищ. Я ведь и вправду контуженая.
— Вижу, девонька, что нервов у тебя не хватает. Да и немудрено это, у нас, мужиков, и то…
— Садитесь, — скомандовал Ушаков и сел сам. Женька опустилась на скамейку. Солдат еще потоптался в проходе, потом махнул рукой:
— Ну, пошел я… Счастливо доехать.
— Тебе тоже. — Ушаков протянул ему руку. Они попрощались, и солдат ушел.
Женька сидела надутая, отвернувшись к окну. Ушаков остыл, и стало ему немного неловко: нашел кем командовать, несчастной девчонкой, у которой нервишки, видать, совсем никуда. Он улыбнулся и добродушно сказал:
— Хватит дуться, Женя. Сама же виновата…
— Не выношу, когда на меня кричат. Поняли? И терпеть не могу людей, которые обожают командовать. Вроде вас!
— Я как раз не из таких, Женя, но ты же хамила, а вот этого я терпеть не могу, — сказал он спокойно, примирительным тоном. — Мир?
— Отдайте мне то, что взяли, и разойдемся, как в море корабли. Видеть вас не хочу, — заявила она и опять отвернулась к окну.