он шепчет:
- У тебя в заднице так тепло, так узко, ты просто себе не
представляешь...
* * *
Иногда я спрашиваю себя, как может боль настолько возбуждать. Почти в то
же время я ударила палец на ноге об
угол письменного стола. С воем я выскочила хромая в коридор, позвала одну из
сотрудниц и добрых минут двадцать не
могла сосредоточиться на работе, настолько острой и всепоглощающей была боль. Но
когда он причинял мне страдания,
разница между болью и наслаждением становилась не такой явной: это были как бы
две стороны медали. Ощущения
качественно различные, но одинаково сильные и приводящие к одному и тому же
результату. Боль всегда была прелюдией к
наслаждениям, всегда вела, более или менее длинным путем (это могло длится
часами), к оргазму; она становилась для
меня столь же сладостной, столь же желанной, столь же неотделимой от физической
любви, как ласки.
* * *
В дверь стучат. Половина седьмого, я только что вернулась с работы. Я
оставляю дверь на цепочке и приотворяю
ее: это он. В правой руке у него продуктовая сумка, ручка портфеля зажата между
большим и указательным пальцами, в
левой - сверток от Бендела, а во рту - Пост.
Он энергично трясет головой - отчего газета падает на пучок сельдерея, -
чтобы показать мне, что он не хочет,
чтобы я ему помогла, проходит в кухню и ставит на стол сумку с продуктами, а
потом бросает Пост в портфель. Газета
падает с глухим стуком. Он смотрит на меня с важностью и обеими руками церемонно
кладет пакет от Бендела на
неубранную кровать.
- После обеда, - говорит он, видя, что я удивлена и сгораю от
любопытства.
- Надеюсь, ты не ходил по улице с газетой в зубах?
- Нет.
Он добавляет:
- Я взял ее в зубы, прежде чем постучать ногой в дверь. Специально, чтоб
тебя удивить, - и строго смотрит на меня
сверху вниз.
* * *
- Ну, показывай, - говорю я, доев салат.
- Подожди. Ты думаешь это что? Сначала съедим омлет?
- Ваше величество уже не знает, что и сготовить! Опять омлет?!