- Давай, мальчик, давай. Пятьдесят долларов, - свистящим шепотом выдыхает
он, прижимаясь своими губами к
моим. Следующий удар заставляет меня кричать внутри его рта, а следующий за ним
так силен, что я корчусь и вою.
- Все хорошо, Джимми, - говорит он так как сказал бы официанту, который
подал ему слишком большую порцию
жареного картофеля, или ребенку, который топает ногами, капризничая после
утомительного дня.
* * *
Все это время моя ежедневная жизнь днем оставалась такой же, как всегда:
я была независима, сама оплачивала
свои расходы (завтраки, плата за пустую квартиру, квитанции за газ и
электричество, дошедшие до минимума), сама
принимала решения, сама делала выбор. Но ночью я становилась полностью
зависимой, полностью на чужом иждивении.
От меня не ждали никаких решений. Я ни за что не несла ответственности, мне не
приходилось выбирать.
Я это обожала. Я это обожала. Обожала. Правда. Я это обожала.
С того мгновения, как я затворяла за собой дверь его квартиры, я знала,
что мне ничего больше не нужно делать,
что я здесь не для того, чтобы делать, а чтобы "быть сделанной". Другой человек
взял под контроль всю мою жизнь, вплоть
до самых интимных ее подробностей. Если я уже ничего не контролировала, взамен
мне было разрешено ни за что не
отвечать. Неделя за неделей чувство того, что я освобождена от всех забот
взрослого человека, приносило мне огромное
облегчение. "Хочешь, я завяжу тебе глаза?" - это был первый и последний
серьезный вопрос, который он мне задал. С этого
мгновения мне больше не пришлось принимать или отвергать (хотя один или два раза
мои возражения были составной
частью ритуала: они призваны были показать мое полное подчинение); речь больше
не шла ни о моих жизненных,
моральных или интеллектуальных вкусах, ни о последствиях моих поступков.
Оставалась только сладостная роскошь быть
зрительницей своей собственной жизни, полностью отказаться от своей
индивидуальности, беспредельно наслаждаться
отречением от собственной личности.
* * *
Я просыпаюсь с легким недомоганием. После завтрака лучше не становится, а
в одиннадцать часов мое состояние
ухудшается. В полдень меня начинает страшно трясти. Я заказываю куриный бульон,
мне его приносят в кабинет, но первая
же ложка кажется мне серной кислотой, а вторую я уже проглотить не могу. В три
часа я сознаю, что это не легкое
недомогание. Я вызываю секретаршу и говорю ей, что я больна и возвращаюсь к себе