Приходили и другие рабочие, - на шахту спешили все новые партии. Дневная смена начиналась в три часа; шахта опять поглощала целые полчища людей, и они растекались вместо забойщиков по всем выработкам и лавам. Клети никогда не стояли без дела: и днем и ночью люди, как насекомые, точили землю под свекловичными полями, прокладывали извилистые ходы на глубине в шестьсот метров.
А среди тех, кто возвращался домой, первыми шли мальчишки. Жанлен доверительно излагал Берберу сложный план, как раздобыть без денег табаку на четыре су; Лидия следовала за ними на почтительном расстоянии. Катрин шла вместе с Захарием и Этьеном. Все трое молчали. У кабачка "Выгода" их догнали Маэ И Левак.
- Нам сюда, - сказал Маэ Этьену. - Хотите зайти?
Группа разделилась. Катрин остановилась на секунду и в последний раз взглянула на Этьена своими зеленоватыми глазами, прозрачными, как родник; измазанные черные щеки оттеняли глубину этих кристально чистых глаз. Она улыбнулась и пошла вместе с другими по дороге, поднимавшейся к поселку.
Кабачок стоял на полпути между поселком и шахтой, у перекрестка двух дорог. Помещался он в трехэтажном кирпичном доме, выбеленном сверху донизу известкой, с маленькими окнами, для красоты обведенными широкой лазоревой каймой. На квадратной вывеске, прибитой над входом, желтыми буквами значилось:
"ВЫГОДА"
Питейное заведение
Раснера
За домом на площадке, окруженной живой изгородью, устроен был кегельбан. Угольная Компания всемерно, но тщетно старалась приобрести этот участок земли, врезавшийся в ее обширные владения, и ненавидела кабачок Раснера, открытый им чуть ли не у самого выхода из Ворейской шахты.
- Заходите, - еще раз сказал Этьену Маэ.
Небольшая светлая комната с чисто выбеленными голыми стенами, три стола и дюжина стульев; еловая стойка шириною с кухонный шкаф; на стойке с десяток пивных кружек, три бутылки спиртного, графин, цинковый бачок с оловянным краном для пива. Больше ничего - ни одной картинки, ни одной полочки, никаких игр. В массивном чугунном камине, покрытом блестящим черным лаком, потихоньку горела угольная мелочь. Каменные плиты пола были посыпаны тонким слоем белого песка, который впитывал влагу, насыщавшую и воздух и землю в этом сыром краю.
- Кружку! - скомандовал Маэ белокурой толстушке, дочери соседки Раснера, которую он иной раз оставлял за стойкой, когда уходил.
- Раснер дома?
Повернув кран, девушка ответила, что хозяин сейчас вернется. Медленно, не отрываясь, углекоп выпил сразу полкружки, чтобы очистить горло от угольной пыли. Он не угостил Этьена. Единственный посетитель, явившийся до них, сидел за столом в мокрой перемазанной одежде и молча, в глубоком раздумье пил пиво. Вошел третий, жестом приказал налить ему кружку, расплатился и ушел, так и не сказав ни слова.
Затем появился полный улыбающийся человек лет тридцати восьми, с гладко выбритым круглым лицом. Это возвратился Раснер, бывший забойщик, уволенный Компанией три года назад после забастовки. Он был отличный рабочий, хороший оратор, всегда оказывался застрельщиком требований углекопов и в конце концов стал вожаком недовольных. Жена его, как и многие жены углекопов, держала маленький кабачок; когда Раснера выбросили на улицу, он сам стал кабатчиком: раздобыл денег и, в пику Компании, открыл питейное заведение почти напротив Ворейской шахты. Теперь оно процветало, стало общественным центром, и гнев, который постепенно Раснер вдохнул в бывших своих товарищей, приносил ему достаток.
- Вот этого малого я нанял нынче утром, - тотчас же объяснил ему Маэ. Есть у тебя свободная комната? И можешь ли ты кормить его в долг две недели?
Широкое лицо Раснера вдруг выразило недоверие. Он окинул Этьена быстрым взглядом и, даже не дав себе труда выразить сожаление, коротко ответил:
- Обе комнаты заняты. Не могу.
Этьен заранее ждал отказа, и все же ему стало горько, он сам удивился, что ему обидно уходить отсюда. Ничего не поделаешь, придется, - вот только получить бы заработанные тридцать су. Углекоп, сидевший за кружкой пива, встал и ушел. Заходили поодиночке другие и, прочистив горло, шли дальше размашистым шагом. Они просто промывали глотку, пили без веселья, без удовольствия, - молча утоляли жажду.
- Ну, что у вас? Ничего нового? - спросил Раснер, как-то особенно глядя на Маэ, маленькими глотками допивавшего кружку.
Маэ обернулся и, увидев, что в комнате, кроме Этьена, никого нет, ответил:
- Да вот нынче опять схватились... из-за крепления.
И он рассказал, что произошло. Раснер побагровел, кровь прилила у него к лицу, казалось, так и брызнет из пор, глаза засверкали. Он выругался и возмущенно крикнул:
- Ах, так? Ну, если они вздумают снизить расценки - крышка им!
Присутствие Этьена мешало ему, однако он не мог сдержаться и ораторствовал, искоса поглядывая на чужака. Прибегая иногда к обинякам и намекам, он говорил о директоре копей, господине Энбо, о его жеке, о его племяннике, инженере Негреле, не называя их, впрочем, по именам, твердил, что дольше так продолжаться не может, не сегодня-завтра у людей лопнет терпение. Нищета кругом слишком велика, и он перечислял, какие заводы закрылись, сколько рабочих уволили. Вот уже месяц он раздает по шести фунтов хлеба в день. Вчера ему сказали, что господин Денелен, владелец соседней шахты, не знает, удастся ли ему выдержать кризис. Кроме того, Раснер получил письмо из Лилля, полное весьма тревожных сведений.
- Знаешь от кого письмо? - тихо сказал он. - От того человека, которого ты здесь видел однажды вечером.
Но ему пришлось прервать беседу. Пришла сто жена, высокая и худая энергичная женщина, с длинным носом и красными пятнами на скулах. В политике она была куда левее мужа.
- Письмо от Плюшара, - сказала она. - Эх, если б он стоял здесь во главе рабочих, сразу все пошло бы лучше!
Этьен прислушивался к разговору, понимал его и был страстно взволнован мыслями о нищете и возмущении. Услышав брошенное имя, он встрепенулся, и, словно нечаянно, у него вырвалось:
- Я знаю Плюшара. - В ответ на вопрошающие взгляды он добавил: - Да, я механик, а он был старшим мастером у нас в депо, в Лилле. Умный человек, я частенько с ним разговаривал.
Раснер еще раз внимательно оглядел незнакомца, и в лице его сразу произошла перемена: оно выразило чувство симпатии. Потом, повернувшись к жене, сказал:
- Вот Маэ привел ко мне этого молодого человека, своего откатчика. Спрашивает, не найдется ли у нас свободной комнаты для него и не можем ли мы открыть ему кредит на две недели.
Дело было решено в двух словах: нашлась свободная комната - постоялец съехал в тот день утром. Кабатчик, крайне возбужденный заговорил откровеннее и все твердил, что он требует от хозяев только возможного, тогда как другие желают добиться того, что чрезвычайно трудно осуществить. Жена его, пожимая плечами, говорила, что рабочие, безусловно, "в своем праве".
- Ну, пока до свидания! - прервал ее Маэ. - Что ни говорите, а приходится нашему брату под землей спину гнуть, и раз так, значит, и будем там подыхать. Гляди, каким ты стал молодцом, а ведь только три года, как выбрался оттуда.
- Да, я очень поправился, - самодовольно сказал Раснер.
Этьен проводил забойщика до двери и все благодарил его, но тот лишь покачивал головой и ничего не отвечал. Этьен долго смотрел ему вслед, пока Маэ тяжелой поступью шел по дороге, ведущей к поселку.
Жена Раснера, обслуживавшая посетителей, попросила нового постояльца подождать - через минутку она покажет отведенную ему комнату и он сможет там помыться. Этьена опять охватили сомнения: стоит ли оставаться? Жаль было проститься с вольными скитаниями, с солнцем, с радостью быть самому себе хозяином, хотя бы ценою лишений и голода. Ему казалось, что он прожил уже несколько лет с тех пор, как, замерзая на холодном ветру, добрел до террикона, а потом несколько часов ползком пробирался в черном мраке подземных галерей. Тошно было думать, что придется все начинать сызнова. Нет, какая несправедливая, какая жестокая участь! Его человеческая гордость возмущалась, ему не хотелось превратиться в животное, которое слепнет во мраке и погибает раздавленным. Пока в душе Этьена совершалась внутренняя борьба, взгляд его блуждал по огромной равнине, и мало-помалу он разглядел ее. Он изумился, - совсем не такими представлял он себе эти просторы, когда старик Бессмертный во тьме указывал на них рукой. Прямо перед собою, в ложбине, он действительно видел Ворейскую шахту - деревянные и кирпичные постройки, сортировочную с крышей из толя, вышку копра, крытую шифером, барак машинного отделения и высокую красноватую трубу. Неприглядны были все эти строения, сбившиеся в кучу. Но вокруг них простирался двор, и Этьен никак не думал, что он такой большой: двор походил на черное озеро с застывшими валами каменного угля, над ними вздыбились высокие мостки, по которым проложены были рельсы; в одном углу белели штабеля бревен, как будто там свалили целый лес срубленных деревьев. Справа горизонт заслоняла громада террикона, поднимавшаяся, словно исполинский крепостной вал; в самой старой своей части он давно порос травой, а в другом конце его сжигал огонь, целый год горевший внутри этой искусственной горы, - о нем свидетельствовали струи густого дыма, выбивавшегося на поверхность, да длинные подтеки багрового и ржавого цвета, змеившиеся среди белесых, серых кусков сланца и песчаника. А дальше раскинулись поля, бесконечные поля, засеянные пшеницей и свеклой, голые в эту пору года; болота с жесткой щетиной камышей, над которыми кое-где высились ивы с корявыми стволами; далекие луга, пересеченные унылыми вереницами тополей. И совсем далеко белыми пятнами выделялись города: на севере - Маршьен, на юге - Монсу; на востоке горизонт окаймляла лиловатая полоса оголенного Вандамского леса. И под этим хмурым небом, в тусклом свете угасавшего зимнего дня казалось, что вся чернота копей, вся летучая угольная пыль пала на равнину, осела толстым слоем на деревьях, покрыла дороги, смешалась с землей.
Этьен смотрел, и больше всего его поразил канал - речка Скарпа, выпрямленная каналом, ночью он их не видел. От Воре до Маршьена на протяжении двух лье канал шел по прямой и казался ровной лентой матового серебра, а вдоль него тянулась, убегая в бесконечность, обсаженная деревьями насыпная дорога, возвышавшаяся над низиной; меж зеленых берегов блеснула голубовато-серая водная гладь, по ней медленно скользили баржи с красной кормою. Близ шахты находилась пристань, видны были стоявшие на причале баржи, в них грузили уголь, подвозя к ним вагонетки по мосткам с рельсами. Затем канал делал поворот и наискось пересекал болото; вся душа этой гладкой равнины заключена была в геометрических линиях канала, проходившего по ней, как большая дорога, перевозившая уголь и железо.
Этьен перевел взгляд на рабочий поселок, построенный на плоской возвышенности, - издали виднелись черепичные красные кровли. И вновь любопытство влекло его к Ворейской шахте, даже к глинистому пологому скату, у подножия которого высились два огромных штабеля кирпичей, изготовленных и обожженных на месте. За изгородью двора проходила ветка железной дороги, обслуживавшей копи. Должно быть, последняя партия ремонтных рабочих спустилась в шахту. По двору медленно двигался товарный вагон, который подталкивали рабочие под пронзительные свистки десятника. Исчезло все обаяние неведомого, таившегося во мраке, непонятного громыхания, необъяснимых раскатов грома, сияния непостижимых звезд. Вдали вздымались к небу доменные печи и коксовые батареи, но пламя, горевшее над ними, побледнело еще в час рассвета. Ничего не оставалось прежнего, кроме прерывистых всхлипываний водоотливного насоса и пыхтения, похожего на шумное, долгое дыхание людоеда, обозначавшееся в воздухе серой дымкой, которую Этьен различал теперь, - дыхание ненасытного, прожорливого чудовища.
И вот Этьен решил остаться. Быть может, ему вспомнились светлые глаза Катрин, взгляд, который она бросила, уходя в поселок. А возможно (скорее всего именно это и подействовало), его привлек ветер возмущения, подувший в угольных копях. Он и сам этого не знал. Но он решил опять спуститься в шахту, чтобы страдать и бороться; он с ненавистью думал о тех людях, о которых говорил Бессмертный, об откормленном, тучном божестве, которому тысячи голодных, никогда не видевших его, отдавали свои силы и свою кровь.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
I
Усадьба Грегуара, именовавшаяся Пиолена, находилась в двух километрах от Монсу, к востоку от города, в сторону Жуазеля. Господский дом квадратное здание без всякого архитектурного стиля - построен был в начале прошлого века; из всех обширных земель, когда-то входивших в имение, осталось около тридцати гектаров, окруженных изгородью; содержать владение в порядке было нетрудно. Прекрасный огород и плодовый сад Грегуара стали знамениты: фрукты и овощи, выращиваемые в Пиолене, славились во всей округе. Правда, в усадьбе не было парка, его заменял маленький перелесок, зато аллея в триста метров, обсаженная старыми липами, ветви которых переплетались, образуя длинный свод - от ворот до крыльца дома, считалась одной из достопримечательностей на этой голой равнине, где на всем пространстве между Маршьеном и Боньи большие деревья были наперечет.
В то утро супруги Грегуар встали в восемь часов. Они любили поспать и обычно поднимались часом позже; но буря, бушевавшая ночью, привела их в нервное состояние. Муж тотчас же отправился посмотреть, не натворил ли ветер беды, а жена, надев фланелевый капот и шлепанцы, пошла на кухню. У этой низенькой толстой старушки даже в пятьдесят восемь лет, при белоснежных сединах, лицо хранило детски удивленное выражение.
- Мелани, - сказала она кухарке, - не спечь ли вам слоеную булку, раз тесто уже готово? Барышня встанет через полчаса, не раньше. А с каким удовольствием она выпьет за завтраком чашку шоколада со слоеной булкой... Право, приятный был бы ей сюрприз!
Кухарка, худощавая старуха, служившая у Грегуаров тридцать лет, засмеялась:
- Верно, хороший сюрприз!.. Плита у меня топится, духовка поди уже накалилась. Онорина мне подсобит.
Онорина, девушка лет двадцати, взятая Грегуарами еще девочкой и воспитанная в доме, исполняла теперь обязанности горничной. Вся прислуга состояла из двух этих женщин и кучера Франсиса, на котором лежала черная работа, Садовник с, женой ведали цветником, огородом, плодовым садом и скотным двором. Порядки в доме были патриархальные, и в этом маленьком мирке царило доброе согласие.
Госпожа Грегуар, еще лежа в постели, задумала сделать дочери сюрприз и угостить ее слоеной булкой; теперь она осталась в кухне, чтобы проследить, как будут сажать тесто в печь. Кухня была огромная, и, судя по великой опрятности, царившей там, по богатому набору кастрюль, котлов, горшков и прочей утвари, которой ее оснастили, она имела важное значение в доме, В ней стояли приятные запахи вкусных яств. Шкафы, поставцы и лари были битком набиты запасами провизии,