Я побежал за биноклем. Джилли почувствовала, что мне сейчас как-то не до нее. Увидев, что привлекло мое внимание, она натянула топик и, протянув «Странный ты парень», продолжила уборку. Она не имела в виду «странный в хорошем смысле этого слова», это точно. Когда я опять посмотрел на поле, то увидел, что Осборн уже ушел.
В три часа двадцать три минуты я проснулся. Меня тошнило от мысли о том, что я упустил такую прекрасную возможность – ведь мне пришлось так долго ждать, пока какая-нибудь девушка не предложит мне «развлечься» – целых пятнадцать лет, то есть восемнадцать тысяч сто восемьдесят пять дней! – и когда, наконец, это произошло, меня отвлек какой-то старикашка в пижаме.
Как же я мог так опростоволоситься? Почему не поцеловал ее? Она ведь даже сняла свою чертову майку! Надо было хоть одну ее грудь потрогать, прежде чем нестись за этим долбаным биноклем! Я опять плюхнулся в кровать. Во рту у меня было кисло от рвоты. В темноте мне снова и снова представлялись ее сиськи – такие манящие, белые, округлые и соблазнительные, словно ванильные вафли! Да что со мной не так? Я был сам себе отвратителен, так зол и разочарован, что даже не пытался запретить себе думать о том, что мне готовы были подарить. Это было самое меньшее из того, на что я был готов, чтобы доказать Джилли, что мне было лестно ее предложение.
На следующий день, когда мама разговаривала на кухне по телефону, на ее лице появилась недовольная гримаса.
– Подожди, я подойду к другому телефону, – сказала она своему собеседнику, и приказала мне повесить трубку. Я, разумеется, ее не послушался. Это был дедушка. Он кричал во все горло, но его голос звучал так, будто он сейчас заплачет.
– Я и представить себе не мог, что ты решишься на такое.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. – Мама сказала это таким тоном, что сразу стало ясно: она все прекрасно понимает.
– Адвокат мистера Осборна пришел в университет, чтобы встретиться со мной. И все мои студенты были там, Господи ты боже мой!
– Можешь оскорблять нас, сколько угодно, но ты по-прежнему нуждаешься в помощи, Лиз, – в разговор вклинилась Нана.
– Мне помогли. – Я прямо видел, как мама улыбается. – А зачем приходил адвокат?
– Черт побери! Ты же прекрасно знаешь, зачем! Он выложил на стол ордер. Его сам шеф полиции подписал! Насколько мне помнится, этот человек выразился так: «этот ордер призван удерживать вас от вмешательства в личную жизнь и угроз в адрес вашей дочери и внука. В противном случае вы будете арестованы».
– Он даже намекнул на то, что в силах твоего дружка мистера Осборн сделать так, что отец не получит свой грант. – Бабушка говорила одновременно с дедом, перебивая его.
– Да? Ну, тогда может вам обоим действительно стоит перестать вмешиваться в нашу жизнь и угрожать, а лучше всего – вообще заткнуться?
Да, это было очень круто. Мне понравилось, как мама сказала, чтобы они заткнулись. Но лучше бы я положил трубку сразу после этого, потому что следующей фразой моего дедушки было:
– Элизабет, твоя проблема – это низкая самооценка и распущенность. Ты всегда была такой. Но ты должна помнить – хотя бы ради Финна, – что тебе придется опять обратиться к нам, когда этот человек найдет себе новую сексуальную игрушку.
Потом мама спустилась по лестнице и спросила меня, не хочу ли я, чтобы она напекла блинов. Вообще-то, было уже три часа дня.
Два дня спустя Джилли опять пришла к нам, чтобы сделать уборку. Она со мной даже не поздоровалась. За то время, пока мы не виделись, я сочинил великолепную извинительную речь, в которой намеревался оправдать свой недостаточно сильный интерес к ее персоне действием обработанной инсектицидами марихуаны. Но Джилли не пожелала насладиться моим унижением: она просто включила пылесос. В общем, вела себя так, будто меня в комнате вообще не было. Еще печальнее было то, что, несмотря на аллергию, ее платье было наглухо застегнуто.
Как ни странно, но меня больше всего задело то, что она даже не посчитала нужным сказать мне в ответ что-нибудь обидное. Я пришел в такое отчаяние, что уже готов был рассказать ей, почему Осборн вызывает у меня такой интерес, что он сумел даже затмить ее чары. Но если бы мне все-таки удалось выдавить из себя то, что производило короткое замыкание с моим либидо, а именно: «Мне кажется, что мама массирует мистеру Осборну не только спину», то, в таком случае, мне пришлось бы сказать Джилли, что моя родительница – обыкновенная массажистка, а значит, признать, что я бессовестно врал, когда убеждал ее в том, что мама – врач-гомеопат, получивший образование во Франции. Таким образом, ей стало бы ясно, что я стыжусь своей матери. Тогда она подумает, что во мне столько же обаяния, как в комке грязи, прилипшем к подошве ее ботинка. А если начать объяснять ей, почему у меня возникло такое чувство… Это все равно что открыть консервную банку и с отвращением обнаружить, что в ней полно червей. В общем, понимаете, почему, в конце концов, я решил, что для всех (за исключением меня самого) будет лучше, если Джилли будет продолжать думать, что имеет дело с обыкновенным идиотом.
Конечно, я изо всех сил старался с ней помириться – помог ей вынести мусор и все такое. Но она даже не поблагодарила меня. Впрочем, грубое «Да пошел ты!» все-таки лучше, чем ничего. Мы ведь вроде как общались. Когда она загружала тарелки в посудомоечную машину, я специально вертелся на кухне, делая вид, что мне там что-то срочно понадобилось. Потом она расстегнула две верхние пуговички на форменном платье, и я решил, что она уже на меня не злится. Джилли стала звонить своей матери. К сожалению, ее ледяное молчание не обещало никакой оттепели.
– Черт, как меня бесит эта дебильная работа. – Ее мама сказала, чтобы она разговаривала повежливее. – Ладно. Меня бесит эта дурацкая работа. Здесь такая жара – как я только заживо не сварилась. Слушай, а как кондиционер включается? – Джилли держала трубку далеко от уха – ее мать говорила громким дребезжащим голосом. Даже мне было слышно, как она кудахчет:
– Боженька ты мой, Джилли, ну, конечно, сегодня жарко. Сегодня ж первый день лета, пропади оно пропадом.
На холодильнике висел календарь на магнитах. Никто не менял дату с того дня, как мы приехали. Я передвинул квадратик на сегодняшнее число, чтобы Джилли не подумала, что я подслушиваю. Она уже разговаривала с Двейном.
– Да, к сожалению, он здесь, в комнате… Нет! Не смей сюда приезжать. И не надо его мутузить, как того рыжего… Почему? Потому что если ты уйдешь с работы посреди дня, ты оттуда быстро вылетишь. Понял, дурила?
Я установил на календаре цифры 2 и 1. 21 июня. Тут мне стало плохо. Мы пробыли во Флейвалле почти три неделе. 21 июня – 16.30. Мы же с мамой должны быть в Управлении! А сейчас уже было полчетвертого!
– Твою мать! – заорал я. Джилли объяснила Двейну:
– Нет, это он не мне. Кажется, он с холодильником разговаривает. Понятия не имею, зачем – я ж тебе говорила, он со странностями.
Я стремительно взбежал вверх по лестнице. Сотрудница Управления дала маме какие-то документы, наверняка там записан их телефон. Видимо, она держит эти бумаги у себя в спальне.
– Чертова стерва, – завопил я, с шумом захлопывая дверь ее комнаты. Ирония судьбы: мама находилась на очередном собрании Общества анонимных алкоголиков. Но меня это вовсе не освобождало от ответственности. Полицейский же сказал, что если я опять что-нибудь выкину, меня отправят прямиком в колонию.
Я перетряхивал мамины сумки и рылся в ящиках ее стола в поисках документов, выдумывая и тут же отвергая всевозможные объяснения. Может, пожаловаться на внезапную болезнь? Тогда потребуется свидетельство врача. Им может показаться странным, что звонит малолетний правонарушитель, а не его мама. А что, если сказать, что я сломал ногу? Буквально десять минут назад? Мысль неплохая, но осуществить ее будет довольно сложно. Я выглянул в окно, посмотрел на землю и задумался. Если выпрыгну, то могу сломать себе шею. Когда человек в панике, соображает он обычно не очень хорошо. И все-таки я понимал: лучше уж побывать в исправительном заведении, чем всю жизнь сидеть в инвалидном кресле, которое будет толкать моя мама. Но если свеситься с подоконника, то падать будет уже не так высоко. Тогда, практически не пострадав, я получу от врача справку о том, что у меня была сломана нога, а если мне повезет, то просто лодыжка. Это наверняка.
Но мне так и не удалось найти номер телефона работницы социальной службы. Лучше все-таки позвонить ей до того, как я выпрыгну из окна. Можно было бы обратиться в справочную службу, но я не помнил, как ее зовут. Вдруг Джилли постучала в дверь спальни. Наверное, она слышала, как я беснуюсь и ору «О чем только, черт бы ее побрал, она думает?».
– Эй, Финн, что случилось?
– Много чего.
– Я могу тебе помочь?
– В данный момент нет. – Впрочем, на какую-то долю секунды у меня появилось желание попросить ее войти в комнату, расстегнуть платье, стащить футболку, а потом помочь мне искать бумаги из Управления. Но у меня не было времени объяснять ей, зачем это нужно, а тем более, для того, чтобы наслаждаться этим зрелищем. – Ты мне потом понадобишься. – Кто-то же должен будет отвезти меня в больницу после того, как я найду телефон и сигану из окна.
– Ладно. Но я все еще злюсь на тебя.
В маминых сумках и шкафах ничего не было. Под ее кроватью лежал чемодан, закрытый на замок. Наверняка все документы там. Я посмотрел на будильник, который стоял на прикроватном столике. Через тридцать пять минут мы уже должны быть в Управлении.
– Ну почему она так со мной поступает? – причитал я про себя. Потом меня поразила одна мысль: что, если мама специально это подстроила? Может, она хочет, чтобы меня забрали в колонию? Вдруг новые дружки-анонимные алкоголики настропалили ее избавиться от маленького засранца, который только все портит: врет, что она – врач из Франции и тому подобное… Без меня ей будет проще начать новую жизнь в Флейвалле, тем более, что от пристрастия к наркотикам мама уже избавилась. Наконец, мне удалось открыть замок на чемодане при помощи пилки для ногтей.
Все бумаги были аккуратно сложены в папку. Девицу из Управления звали мисс Пайл. Я набрал номер ее телефона. Занято. Еще раз. Опять занято. Наконец-то! Не успел я представиться, как она попросила меня подождать. Что ж, осталось совсем немного. В смысле – до очередной выдумки.
Я изучал ту страницу, на которой было написано, какое наказание ожидает несовершеннолетнего преступника, если он не придет в назначенный срок в Управление. И тут мой взгляд упал на другую страницу. «Мисс Элизабет Эрл и/или человек, представляющий ее интересы, обязаны явиться в Суд по делам несовершеннолетних 23 июня в 16 ч.30 минут (комната 203, Чемберс-стрит, 17, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк)». То есть мы должны быть там послезавтра! Я стал паниковать на два дня раньше, чем следовало. Мисс Пайл уже подошла к телефону.
– Слушаю вас.
Что же мне ей сказать? Кажется, для меня уже стало привычным вести себя как последний идиот, причем в самых различных ситуациях.
– Извините, не туда попал.
Да, я просто шут гороховый! Это для меня не новость.
Я положил бумаги обратно в чемодан, потом вытащил оттуда большой конверт из плотной бумаги, завернутый в старую ночную рубашку. Заглянул внутрь. Вот это да! Там лежали аккуратно вырезанные статьи из газет и журналов – «Тайм Мэгэзин», «Геральд Трибьюн», «Татлер», «Таун энд Кантри», «Нью-Йорк Сан», «Форбс», «Уолл-стрит джорнэл», «Яхтинг», «Голливуд Конфидэншел» – некоторые из них были пятидесятилетней давности. Все статьи были о мистере Осборне. Это досье было толщиной с сандвич с ветчиной.
Зачем мама прячет летопись жизни этого мужчины в закрытом чемодане у себя под кроватью? Зачем ей понадобилось собирать эти статьи с такой тщательностью? Когда она начала это делать – когда мы переехали в Флейвалль? Может, вместо того, чтобы встречаться с бывшими алкоголиками, она, на самом деле, отправлялась в библиотеку? Не исключено, что мама стала интересоваться его персоной еще тогда, когда он лежал в больнице в Нью-Йорке, и она впервые прикоснулась к нему своими «золотыми» руками. Ее чрезвычайный интерес к этому пожилому джентльмену расстраивал меня не меньше, чем мысли о том, как они вместе кувыркаются на массажном столике.
Услышав, что у нашего дома остановилась машина, я быстро положил вырезки обратно в чемодан, затолкал его под диван, рассовал вещи по сумкам и прикрыл дверцы шкафов с одеждой, которые обыскивал до этого. И все это – пока мама поднималась на крыльцо. Когда она открыла дверь и вошла в дом, я уже стоял на верхней ступеньке лестницы. Судя по тому, что она распевала песню «Какими мы были» («Воспоминания зажгли огонь в моей душе…» и так далее), мама была в прекрасном настроении.
– А из-за чего ты так кричал? – поинтересовалась Джилли, убрав пылесос в шкаф и собираясь уходить.
– Он ненавидит Барбру Стрейзанд, – ответила за меня мама. В эту минуту я ненавидел их обеих. Она пропела еще одну строчку, специально, чтобы показать мне, что никто и ничто, в том числе агрессивный подросток, не в состоянии испортить ее невинное трезвое веселье.
– Как прошло собрание? – спросил я беспечным голоском. Джилли, кажется, и понятия не имела, что речь идет об Обществе трезвости. Мама посмотрела на меня, предостерегая от нарушения анонимности.