– Что?
– Яномамо съедают пепел, который остается от умерших детей. – Полицейский перестал звонить. Достаточно на сегодня историй. Больше мне не хотелось задавать ей вопросы. Я жалел себя, но еще больше – маму. – Нам надо бежать.
Но она меня не слушала.
– Я не хотела тебя терять, – вот и все, что она сказала, всхлипывая.
Внезапно мне показалось, что на нас с мамой ополчился весь мир. Наверное, так оно и была с самого начала. Теперь мне было известно такое, о чем я и не подозревал. Надеюсь, самое плохое уже позади. Меня это даже радовало: значит, сюрпризов больше не будет. Это была последняя подлянка.
– Нам нужно забраться на крышу, перелезть на соседнюю, проскользнуть вниз, а потом… – Когда я начал говорить о бегстве, то сам поверил в то, что мы и вправду можем спастись. Я потянул маму за руку, но она сидела, словно парализованная, бессмысленно глядя прямо перед собой.
А полицейский обнаглел настолько, что стал карабкаться по нашей пожарной лестнице, заглядывая в окна. Можно было подумать, что он собирался на парад – у него была новехонькая, хорошо отглаженная форма. Он заглянул в окно моей спальни с таким выражением лица, будто перед ним был загаженный террариум. Потом кольцом на пальце постучал по стеклу, чтобы привлечь наше внимание, а затем достал из нагрудного кармана своей рубашки маленький блокнот. На плечах его рубашки цвета хаки были погоны.
– Вы Элизабет Эрл? – Мама оглядела комнату, словно он обращался к кому-то другому. Тем временем полицейский открывал окно.
– А ты, видимо, Финн Эрл. – Тут негр стал просовывать через него ногу.
– А ордер на арест у вас есть? – промямлил я. Услышав это, офицер скорчил такую гримасу, будто только что наступил на собачьи какашки.
– Никакого ордера у меня нет. – Мой дерзкий выпад его не остановил. – Мистер Осборн не предупредил меня, что он может понадобиться.
Мама вскочила с кровати, вытерла слезы (теперь она делала вид, что плакала не она, а кто-то другой) и улыбнулась.
– А меня мистер Осборн не предупредил, что за нами приедет полицейский. Извините, что мы вели себя как…
Но он не стал выслушивать ее извинения, а просто протянул ей свою визитную карточку. На ней было написано: «Реджинальд Т. Гейтс, шеф полиции г. Флейвалль, Нью-Джерси». А ниже был девиз: «Служить и защищать».
В моей спаленке, которая размером была не больше сортира в нормальных домах, он выглядел как-то странно. Здоровый, как будка общественного туалета, с бритой наголо головой, темнокожий, весь какой-то лоснящийся, словно биллиардный шар – он кого-то мне напоминал. Кого же? Тюленя? А может, Иди Амина?
– Он думал, что вам может потребоваться моя помощь. – Голос Гейтса звучал вяло и монотонно. Он специально говорил медленно, чтобы у вас было время подумать о том, что он сказал, и побеспокоиться о том, что он решил пока оставить при себе. – Мистер Осборн велел передать, что вы вовсе не обязаны принимать его предложение. Он не рассердится, если вы передумали.
– Пойду возьму чемоданы. – Я решил ответить за нас обоих.
Мы попрощались с Нью-Йорком, сидя на заднем сиденье полицейской машины, когда проезжали по туннелю Холланд. Нас с Гейтсом разделяла металлическая решетка. Выглядело это так, будто мы преступники, готовые на что угодно, лишь бы выбраться на волю. Мама по-прежнему мучилась от ломки: наверное, внутренности у нее узлом завязывались. Несколько раз она пыталась заговорить с шефом, но, сказав несколько предложений, начинала извиняться и просила его остановиться у ближайшего туалета. Мы проехали двадцать миль, и за это время остановились трижды. Когда мы поджидали маму у первой закусочной, я спросил Гейтса:
– А мистер Осборн часто так делает?
– Если ты хочешь услышать правду, – сказал он, щелкая семечки подсолнечника, – то я скажу так… – он раскусывал их золотыми зубами, одну за другой, а потом сплевывал шелуху в стаканчик с логотипом сети супермаркетов, – и да, и нет.
Когда мы сделали вторую остановку, я, будучи непонятливым и обиженным подростком, снова смело к нему обратился:
– Скажите, а этот старикан… – Гейтс немедленно выплюнул шелуху чуть ли не мне в лицо, словно предостерегая меня от неуместной фамильярности. Мы стояли, прислонившись к капоту машины. – Я хочу сказать – мистер Осборн. Он, конечно, миллионер, но все-таки, чем вообще занимается?
– Быть миллионером – значит работать двадцать четыре часа в сутки. – Это был умный ответ. Правда, тогда я этого не понимал.
У третьего дорожного ресторанчика я уже собирал силы для следующего дерзкого вопроса. Меня интересовало, как мистер Осборн разбогател. Но у нашего увлеченного поеданием семечек полицейского нашелся вопрос для меня:
– А что с твоей мамой случилось? – Спросив, Гейтс не посмотрел на меня. Он уставился на дорогу, пашни и свалку, которые виднелись на горизонте.
– Она отравилась, – буркнул я. Говорят, детали делают ложь более убедительной, поэтому я пролепетал: – Наверное, креветки были несвежие. Вчера вечером мы заказывали ужин из китайского ресторана на дом. Блинчики с овощами пахли как-то странно. – Вдалеке бульдозер сгребал в кучу мусор.
– Твоей маме еще повезло.
– Почему это?
– Многие люди, которые травятся, как твоя мама, попадали в больницу.
– На самом деле, ничего страшного. Просто кажется, что это серьезно.
– А мистер Осборн думает, что серьезно. В Флейвалле никакой китайщины быть не должно, – предупредил он меня.
– А мне нравится, как они готовят.
– Правда?
Тут мама вышла из туалета. К туфле прилип кусочек туалетной бумаги. Но это еще ничего: Гейтс сделал вид, что не замечает, как мама проглатывает таблетку валиума, запивая ее шоколадным коктейлем.
Честно говоря, сначала он показался мне еще противнее, чем тот полицейский, который меня задержал. Но потом негр сказал:
– Молодой человек, садитесь вперед, рядом со мной, чтобы ваша мама могла прилечь и немного отдохнуть. – И это были не просто слова: он сложил свою форменную куртку, чтобы она могла подложить ее под голову.
По мере того, как мы продвигались на запад, мусорные свалки, аллеи и пышные прически постепенно встречались все реже. Мы проезжали по пригородам. Там девушки носили университетские куртки своих парней и слонялись без дела у магазинов и автоматов с содовой водой. Гейтс срезал дорогу, где только можно. Сначала мы проскользнули по окраинам Нью-Йорка, застроенным типовыми домиками с лужайками размером не больше почтовой марки; затем проехали по предместьям побогаче – их улицы были засажены кленами, а в домах было по шесть спален. По мере того, как мы продвигались вперед, блондинок попадалось все больше и больше.
Вскоре на нашем пути стали появляться городки, в которых не было тротуаров, все жители которых, казалось, ездили на «Мерседесах» и «BMW». Даже те парни, которые сидели за рулем автофургонов различных служб доставки, выглядели так, будто одевались в самых дорогих и престижных магазинах. Пешеходов там вообще не было. Мне захотелось опять оказаться в Нью-Йорке. Такой тоски я не испытывал даже тогда, когда мы жили в Ньюарке. Это чувство не было похоже на ностальгию: мне больше хотелось хорошенько лягнуть пару-тройку мусорных бачков – так, чтобы отбросы усыпали все эти аккуратненькие газоны. Если бы Нью-Джерси действительно оказался одной огромной дырой, как я полагал, мне было бы гораздо легче.
Мама, лежавшая на заднем сиденье, не подавала никаких признаков жизни. Слава богу, она хотя бы не храпела. Я очень надеялся, что она придет в себя, когда мы прибудем туда, куда направляемся. Мне не хотелось, чтобы Гейтс помогал мне тащить ее. Теперь мы неслись по автостраде с тремя полосами движения. Нам частенько попадались дорожные знаки, на которых было написано, как далеко мы отъехали от городков, чьи названия мне ничего не говорили. В общем, я понятия не имел, где мы находимся. Вскоре зеленые просторы площадок для игры в гольф уступили место лоскутному одеялу полей, принадлежащих фермерам. По обеим сторонам дороги стояли прилавки с помидорами и кукурузой, выращенной в Нью-Джерси. Заправляли там бледнолицые джерсийские девки, которые наряжались в шорты из полиэстера и майки. Они с гордостью демонстрировали бретельки своих лифчиков. В общем, они были похожи на двоюродных деревенских сестриц тех девиц с пышными прическами, которые живут неподалеку от нью-йоркских свалок. Мне стало очень не хватать девушек в форменных университетских куртках, хоть я и знал, что ни одна из них не стала бы со мной встречаться.
Потом я увидел дорожный знак, на котором было написано, что до Флейвалля осталось семнадцать миль. Кто-то дважды прострелил жесть этого плаката. У меня появилась иллюзия того, что я знаю, куда мы направляемся, и это навело меня на мысль о том, что неплохо бы возобновить разговор.
– А почему у города, который находится в американском штате, немецкое название?
– Не немецкое, а голландское. Флейвалль значит «Мушиная долина». – Гейтс протянул мне пакетик с семечками. Я взял пригоршню, но пренебрег его стаканчиком, полным лузги, и стал выплевывать ее из окна.
– А что, там много мух?
– Когда мой отец был ребенком, там было полно огромных мух. Он рассказывал, что если вечером входную дверь оставляли открытой, то утром, проснувшись, у человека уже сидела целая дюжина мух и пила его слезы. – Шеф полиции опять отсыпал мне семечек и продолжил скармливать ту же туфту:
– До того, как к нам приехал мистер Осборн, мы просто не знали, что делать с этими мухами.
– Он что, переловил всех мух?
– Ну, не сам, конечно. – Я представил, как этот зажравшийся старый хрен нанимает шайку бездельников, которые заливают всю его долину ДДТ и другими вызывающими рак пестицидами. Что ж, я рад, что у меня появилась еще одна причина ненавидеть Осборна.
– Ему прислали каких-то жучков, которые живут в Южной Америке. И они съели все мушиные личинки еще до того, как они стали превращаться в насекомых. Представляешь: еще в прошлом году их было множество, а на следующий год уже ни одной не найти.
– Эти жучки называются клопы-хищнецы.