– Да как ты можешь говорить так о ней?
– Думаешь, мне легко? Мне не хочется даже думать об этом. Но почему она сбежала?
– Из-за меня.
Брюс метнул на меня быстрый взгляд. В нем было и восхищение, и презрение.
– Может, это действительно так просто. – Осборн задумался. – А может, и нет.
В дверь постучали, и в кухню вошел дворецкий, который нес на серебряном блюде таблетки для своего пожилого хозяина. Я смотрел, как Осборн проглатывает их одну за другой, и мысленно прикидывал, удобно ли будет выйти сейчас в туалет. Мне тоже хотелось как-то облегчить свою участь. По пути в уборную я зашел в библиотеку, где быстро проглотил две таблетки кодеина, и, поперхнувшись, запив их водкой. Когда я дошел до ванной, почувствовал себя по-другому. Не лучше – просто по-другому. Мне подумалось, что рюмка водки мне бы сейчас помогла. Я был в отчаянии. И это еще мягко сказано. Когда я шел обратно в библиотеку, дверь, ведущая на улицу, открылась, и в нее вошел отец Майи, вместе с сиделкой, которую я видел в больнице. Он шаркал ногами по мраморному полу, двумя руками вцепившись в специальную тележку, и выглядел смущенным и потерянным. Он был не один. Его сопровождала миссис Лэнгли. Она искоса взглянула на меня.
– Мы с вами знакомы, молодой человек?
– Не думаю.
На следующий день в газете «Пост» поместили фотографию Пейдж, которая была сделана на дне рождения Майи. Над ней было написано: «Загадочная смерть юной девушки». В «Нью-Йорк Таймс» и местных изданиях тоже были материалы о ней, но Пейдж наверняка бы больше всего понравился снимок в «Пост». На нем она выглядела так, словно ей, наконец, удалось сбросить десять фунтов, как она всегда мечтала. В этой статье много говорилось о бриллианте в ее зубе. Еще они посчитали необходимым сообщить, что она посещала клуб «Студия 54», и вообще ее представили такой веселой, модной и разбитной девчонкой, что можно было подумать, что Мик и Бьянка обязательно заявятся на ее похороны. Все это, конечно, было настоящей туфтой, но, тем не менее, Пейдж была бы в восторге.
Майя домой так и не вернулась. Уже прошло двое суток со времени ее исчезновения. Ее искали все: и полиция, и ФБР. И даже Осборну не хватило денег, чтобы заткнуть рот газетчикам. Я не знал, почему она убежала. Но когда мама разбудила меня, показывая газету, заголовок которой кричал «Разыскивается внучка миллионера! Полиция считает, что она может сообщить, кто является виновником пожара, в котором погибла девушка», мне стало абсолютно ясно, что по доброй воле она домой не вернется. Рядом они напечатали фотографию закопченного общежития закрытой школы. «Одна из бывших одноклассниц Майи Лэнгли, которая училась с ней в одной из привилегированных школ для девочек, сообщила: «Она тогда уехала, но это было сделано специально. Все знали, что она обкурилась и подожгла комнату. Но ее родители такие лапочки! Они купили всем нам новую одежду. Майя сказала, что это было забавно».
Мама была в бешенстве. Не потому, что газетчики сделали из моей подруги малолетнюю преступницу, а потому, что Осборн мог решить, что она тоже приложила к этому руку: дело в том, что она дала журналистам мою фотографию. На ней я был одет в смокинг из секонд-хенда – тот самый, который она купила мне сто лет назад. Но у меня уже не было сил сердиться на нее.
По-моему, на следующий день после этого нью-йоркская полиция обнаружила ее полосатый «Лендровер» в одной из подпольных автомастерских Бронкса, в которой разбирали на части угнанные автомобили. Они арестовали какого-то пуэрториканца. Его звали Иисус. Мы ужинали у Осборна, и по новостям сказали, что раньше этого Иисуса уже задерживали за то, что он воровал машины, а один раз – за вооруженное нападение. Брюс забился в истерике, и Леффлеру пришлось отпаивать его каким-то успокаивающим средством. Ее брат был уверен, что теперь она лежит на каком-нибудь пустыре в бессознательном состоянии. А может, ее вообще убили. Теперь, когда появилось разумное объяснение ее исчезновения, никакие таблетки не могли его успокоить.
Несмотря на то, что обычно я первый начинаю паниковать, эти новости не особенно расстроили меня. Я вполне верил Иисусу, который утверждал, что какая-то сумасшедшая девчонка со шрамом на лице продала ему этот автомобиль всего за две тысячи долларов. А все потому, что тем утром мне пришла от Майи открытка. Вот что там было написано:
Дорогой Финн! Надеюсь, что тебе больше нравится быть шестнадцатилетним, чем мне. Меньше знаешь – лучше спишь. В любом случае, к тебе это не имеет никакого отношения. Я все еще люблю тебя. Майя.
Я был рад узнать, что она чувствует себя хорошо – по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы писать. Мне было трудно винить ее за то, что она не доверяет мне, и что она не написала мне свой номер телефона или обратный адрес. Но мне было бы приятнее узнать, что она сбежала с Хоботом, чем услышать, что ее побег не имеет ко мне никакого отношения. Пришлось сказать маме, что это открытка от бабушки. Потом я ее сжег.
Честно говоря, я до сих пор горжусь тем, что во время этой заварушки я так и не сказал Гейтсу или следователям о том, что она написала мне.
Потом и Брюс с Осборном узнали, что она жива – Майя позвонила в полицейское управление Нью-Йорка, и заявила, что Иисус действительно купил, а не украл ее машину, и поэтому его должны немедленно отпустить. Но она повесила трубку слишком быстро, так что они не смогли проследить, откуда она звонила. Когда журналисты узнали об этом, она подняли страшный шум. Она, конечно, была сумасшедшей хулиганкой, но все-таки, оказывается, беспокоилась о других людях. Брюс ужасно взбесился из-за того, что его сестра больше переживала из-за «какого-то грязного пуэрториканца, который угоняет машины», чем о своих родственниках. Либерализм Брюса был не безграничен. Он часто грозно повторял: «Ей нужна наша помощь», так что я начал бояться, что он никогда не простит ее за то, что она сделала.
Леффлер посоветовал поместить Майю в ту самую лечебницу, в которую бабушка и дедушка хотели сослать мою маму, когда она отказалась делать аборт, чтобы избавиться от ребенка, то есть от меня. Мама заявила Брюсу, что когда его сестру найдут, она может обратиться к дедушке, чтобы он сделал так, чтобы никто не узнал об этом. Господи, да они представили дело так, будто речь шла об очередной школе-пансионе. Только Осборн за нее заступился: «Прежде всего, мне хотелось бы выслушать то, что она скажет. Только после этого я смогу принять какое-то решение». Но если бы вы видели, что там творилось, вы бы поняли, почему я не хотел, чтобы Майя возвращалась.
Июль выдался поразительно жарким. Целых четыре недели, до самого августа, столбик термометра не опускался ниже девяноста градусов. Дождя тоже не было. Поэтому зеленые поля, окружавшие нас, превратились в пожухлую коричневую траву, которая могла загореться от одной спички. Губернатор штата объявил о введении чрезвычайного положения. Теперь поливать газоны было противозаконно – это касалось всех, кроме флейвалльцев, у которых, разумеется, была собственная вода. В усадьбе Осборна, например, фонтанчики на газонах журчали и днем, и ночью. Я слышал, как Уолтер Пикл, набив рот жевательным табаком, сказал как-то отцу Джилли: «Лак для волос разрушает озоновый слой, цена за свинину упала до двадцати двух центов за фунт живого веса, Элвис умер. Господи Иисусе, если это не конец света, то что же это?».
Я вернулся к работе и продолжил сортировать фотографии в доме Осборна. Но теперь все было по-другому: когда попадался снимок, напоминавший ему о счастливых днях, он по-прежнему разъяснял мне, кто есть кто из изображенных на нем людей, и где он был сделан, и что произошло сразу после или до того, как сняли эту фотографию. Иногда он даже радовал меня какой-нибудь скабрезной шуточкой, но когда переставал предаваться воспоминаниям, то медленно комкал снимок, и швырял его в мусорную корзину, которую принес сюда именно для этого. «Очко!», – оживленно восклицал он, даже если промазывал. А иногда кричал: «Гол!». Наверное, у него не только сердце было не на месте, но и кое-что другое тоже.
Мама отвергла Леффлера, и теперь встречалась с совладельцем известной брокерской компании. Его лысую макушку окружали аккуратные прямые патлы – неприхотливые, словно поля с кукурузой. Он ездил на шоколадно-коричневом «Мерседесе» с откидным верхом. Недавно развелся с женой, которая вместе с их четырьмя детьми жила в Миллбруке, и купил лошадиную ферму неподалеку от усадьбы МакКаллумов. Теперь новый мамин друг учил ее играть на бирже. Он утверждал, что у нее есть нюх. Как-то я видел из окна своей спальни, как она целует его на прощание, после того, как сделала ему минет. Вы шокированы? А вот я ни капли не удивился. Как я уже говорил, теперь все было по-другому.
Теперь за огородиком Майи и Брюса, на котором росла марихуана, ухаживали мы с Джилли. Помню, как мы с ней рыли канавку, чтобы трава не засыхала. Это было довольно забавно. Больше никаких приятных воспоминаний о том времени у меня не осталось. Вечерами, когда мамы не было дома, я курил и болтал по телефону. После того, как мою фотографию поместили в газете, друзья Майи – в основном девочки, но и парни тоже, – стали часто мне названивать. Я понятия не имел о том, кто они такие. Да еще эта марихуана – так что мне довольно легко было болтать с ними о чем угодно. Начинали они всегда с того, что очень беспокоятся о Майе. На самом деле, их интересовало только одно – им хотелось выудить у меня хоть что-то, чтобы поразить осведомленностью своих приятелей в Мэдстоуне, Хоб-Саунд, на Бейлис-Бич или еще на каком-нибудь шикарном курорте, на котором отдыхают только белые. Я делал вид, что тоже бывал во всех этих местах. А иногда я просто говорил им, что они вонючие шакалы, и вешал трубку. Бывало и по-другому: на меня нападало говорливое настроение, и тогда я начинал во всех подробностях расписывать, как обгоревшая плоть отваливалась от костей. В общем, это зависело от моего настроения, а также от количества инсектицида на листьях марихуане.
Меня ожидал довольно приятный сюрприз. Оказалось, что Хобот неплохой парень – не сомневаюсь, что я ревновал бы Майю намного меньше, если бы знал, что он шепелявит. Когда мне позвонила ее соседка, которая давала интервью газете, я заткнул ей рот, сказав, что верю в карму и не сомневаюсь, что в своей следующей жизни она превратится в жука и проведет жизнь, толкая перед собой навозный шарик. Она заплакала и заявила, что ей очень плохо. Я ответил «Вот и хорошо», и повесил трубку. В ответ она прислала мне приглашение на вечеринку ее сестры, которая жила в Ист-Гемптоне. Мама заставила меня поехать туда, потому что мне нужно заводить полезные связи. Я плохо помню, что делал на этой вечеринке. Кажется, напился. А потом эта девица теребила мой член, пока я не кончил. Я совсем отупел от алкоголя, и поэтому не чувствовал никакой вины.
В тот день, когда я вернулся с этой вечеринки онанистов в Ист-Гемптоне, нам позвонил Брюс и пригласил нас с мамой на ужин. Теперь мы обедали у них три-четыре раза в неделю. Мы, конечно, не были членами семьи, но, казалось, нас связывают кровные узы. То, что мы были связаны с кланом Осборна, помогло маме получить членство в Обществе садовников и Женском гольф-клубе. Но сегодня был особенный день. К нам собирался присоединиться мистер Лэнгли.
Меня не очень смущало то, что его движения/моторика все еще была заторможенной, и еда чаще приземлялась у него на коленях, чем во рту. Но когда он внезапно спрашивал: «А где же Майя?», разговор замирал.
Каждый раз Брюс терпеливо объяснял ему:
– Я же говорил тебе, папа, помнишь? Майя решила принять участие в выставке лошадей в Европе.
– А где именно? – нетерпеливо, словно ребенок, настаивал мистер Лэнгли, заглатывая еду.
– На прошлой неделе она была в Голландии. А завтра начинается выставка
– где-то около Брюгге. Она продлится четыре дня. Майя сказала мне, что думает о тебе каждый раз, когда просит добавить полить кетчупом картошку-фри.
Брюс врал так изобретательно и изящно, что я и сам был готов поверить, что моя возлюбленная объедается жареным картофелем где-то в Бельгии. Но мистеру Осборну явно не нравилось то, что он лжет. До того, как подали десерт, он четыре раза вставал из-за стола. Сначала – чтобы выпить таблетки, затем – чтобы взять сигарету. Потом ему понадобилась спичка. Наконец, он сказал, что ему нужно сделать срочный телефонный звонок.
– Я так скучаю по Майе, а тут еще эти разговоры… Господи, когда же она найдется.
Когда сиделка мистера Леффлера отвезла его наверх, чтобы он поспал, Брюс попросил меня сходить за Осборном. Он сидел в биллиардной, жевал незажженную сигару, комкал фотографии своей семьи и швырял их в мусорную корзину. Но у него было такое плохое настроение, что ему даже не хотелось кричать «Гол!».
Когда мы спустились в столовую, он велел дворецкому принести фисташкового мороженого и немного шоколадного печенья. Мама решила переменить тему: она стала мягко, но настойчиво спрашивать Осборна, действительно ли одна из его компаний собирается купить другую – ту, которая собирается производить какие-то нелепые приборы, при помощи которых по телевизору можно будет смотреть старые фильмы. С тех пор, как она стала встречаться со своим финансистом, она стала довольно навязчиво выпытывать у Осборна информацию, которую можно было бы использовать при игре на бирже.
Осборн разломал печенье и стал соскребать желтыми зубами ванильную начинку.
– Извини, Лиз, но сегодня я не в том настроении, чтобы посвящать постороннего человека в тонкости коммерции. – Мама покраснела так, будто он дал ей пощечину. Я улыбнулся: не потому, что она выставила себя полной дурой, а потому, что Осборн, оказывается, не совсем потерял голову от горя.
Потом старик забросил в рот печенье без начинки и попросил, чтобы ему принесли бренди. Вдруг у него улучшилось настроение.
– По-моему, я до сих пор не поздравил Финна с днем рождения. С меня подарок!
Я опустил глаза и прекратил уплетать десерт. Надеюсь, он имеет в виду мотоцикл.
– Что вы, вы ничего не должны! Мы вам так обязаны…
– В данном случае возражения не принимаются.
– Главное – не спрашивать ничего об акциях. – Мама сделала вид, что приняла это за забавную шутку.
Осборн, причмокивая, отхлебнул бренди.
– Мне бы хотелось, чтобы бы ты учился в колледже Сейнт-Марк. За мой счет. – Это, конечно, был не мотоцикл, но таким образом можно было сбежать из Флейвалля. Я был первым и единственным получателем стипендии, учрежденной Огденом К. Осборном. И мама не имела к этому никакого отношения – сначала она изумилась, а потом так обрадовалась, что кинулась обнимать старика, опрокинув при этом стакан с водой.
– Благодарю вас, – сказал я, пожимая ему руку.
– Да не за что, Финн. Мне пришлось всего лишь пообещать им отстроить новую библиотеку. Брюс потрепал меня по щеке и радостно заметил, что теперь я буду жить в том же общежитии, в котором раньше жил он. А Осборн намекнул, что у него есть одно условие.
– Лиз, надеюсь, ты не подумаешь, что я слишком много себе позволяю, но мне бы хотелось самому отвезти Финна в колледж и проследить за тем, как он там устроится. Мы поедем с ним вдвоем, согласна?
Мой успех был и ее успехом тоже, и она, конечно, жаждала разделить мой триумф. Но мама боялась, что Осборн передумает.
– Разумеется, согласна. В любом случае, мне нужно будет уехать. Но пообещайте, что вы привезете фотографии.