– Что именно?
– Что ты сумел правильно использовать время, чтобы втереться в доверие ко всем нужным людям. Все тебя любят: я, дедушка, Брюс… Мама считает, что вы это все спланировали еще до того, как приехали в Флейвалль.
– Чушь собачья.
– Хорошо, если так. – Майя сказала это серьезным тоном. Но когда она посмотрела мне в глаза, то запрокинула голову назад и захохотала. В руке у нее была банка лимонада, и в этот момент она была страшно похожа на свою родительницу.
Голова у меня кружилась от выпитого алкоголя, чувства вины и стыда, и я отпрянул от нее, словно ребенок, который испортил чужую вещь – дорогую и ценную, с которой, как ему было прекрасно известно, не разрешалось играть.
– Я лучше пойду домой.
– Хочешь, покажу тебе свою татуировку? – Я уже стоял у двери, и вряд ли остановился бы, чтобы посмотреть на нее, если бы Майя не добавила:
– Я сама ее сделала.
Покачиваясь, она встала на ноги, и закатила рукав. На тыльной стороне ее бледной левой руки, на которой виднелись прожилки голубых вен, было несколько отвратительных надрезов. Это было мое имя.
– Я сделала это бритвой и углем. – Совсем как яномамо. – Извини, что не дописала второе «н». Я упала в обморок. Вот так-то. Fin. – Она произнесла последнее слово на французский манер, как будто хотела сказать «конец». – Так что, как видишь, я думала о тебе, когда хотела… – Мне много раз представлялось, что она безжалостно бросает меня, но такой способ даже не приходил мне в голову.
Вдруг у меня возникло такое чувство, будто я опять выпрыгиваю из окна общежития. Пол стремительно помчался мне навстречу. Теперь я знал, что мы оба сломаны, что мы оба падаем вниз, и мне не нужен был никто, кроме нее.
Мы были пьяны, но я отчетливо помню, что мы решительно помогли друг другу раздеться, и упали на кровать. Это было похоже на чудо, потому что мы оба были живы. И обнажены.
Когда я проснулся, тени все еще лежали на полу. Я не сразу понял, что уже наступило утро. Потом включил лампу и увидел, как на электронных часах поменялась цифра. Они показывали одиннадцать часов сорок три минуты. По всей комнате была разбросана одежда, нижнее белье и бутылочки из-под джина и виски (оказывается, ром мы тоже пили). Голова у меня болела, а скомканные простыни пахли так, что сразу было ясно, что на них происходило. Майя включила в ванной воду – все это казалось мне смутно знакомым. Так делают взрослые. Кажется, нечто подобное я видел в фильмах, на которые дети до шестнадцати лет не допускаются. Вдруг я почувствовал, что мои пальцы и член покрыты засохшей кровью.
– Если ты проснулся, то не смотри, пожалуйста, под одеяло, – выкрикнула Майя из душа.
Естественно, это было первым, что я сделал. Я потянулся и дотронулся до влажного темно-красного пятна посредине кровати. Странно. Засохшее симметричное пятно растекшейся крови напоминало мне картинку из теста Роршаха – помнится, когда я был в восьмом классе, дедушка заставил меня пройти его, чтобы узнать, не сойду ли я в один прекрасный день с ума, как моя мама. Разумеется, он не говорил этого, когда доставал свои чернильные кляксы. Но я до сих пор помню, как он противным голосом спокойно выспрашивал у меня: «А здесь что ты видишь, Финн?». Словно мистер Роджерс в Швейцарии.
Это пятно напоминало красную летучую мышь. Когда я смотрел на него, то вспоминал о кровавых жертвах, которые приносят яномамо. Кроме того, это доказательство того, что Майя была девственницей. Или это какая-то болезнь? Одно из двух. Я сразу перестал предаваться воспоминаниям и ассоциациям, и осмотрел свой окровавленный член на предмет повреждений, но никаких ран не увидел.
Именно в эту минуту мне показалось, что события начинают складываться в единую цепь. Привиделось ли мне, или я видел на самом деле, как насильник вытащил из моего тела опавший член, покрытый темной кровью, мерцающий в темноте, словно угорь, а потом поднялся на ноги? На самом ли деле он уронил зажигалку, закуривая сигарету после того, как насладился моим бездыханным телом? Или это фантазии моего воспаленного мозга?
Я потянулся за сигаретой, и чиркнул спичкой. Мне казалось, что никотин поможет мне избавиться от тяжелых мыслей. Вместо этого я вспомнил о пожаре. Об этом мне тоже думать не хотелось. Но дом, в котором жила Майя, все еще теплился – по крайней мере, в моем воображении. И там, под обломками и пеплом, лежала Пейдж – обгоревший кусок мяса с бриллиантом в зубах.
Потом Майя опять выкрикнула из ванной:
– Не хочешь ко мне присоединиться? – Спичка обожгла мне пальцы. Я потушил ее, и задернул одеялом простыню, чтобы спрятать улики. Мне очень хотелось принять с ней душ, не опасаясь того, что сейчас появятся взрослые и помешают нам. И мне никак не удавалось отогнать мысль о том, что теперь мы связаны кровью.
Мы проделали это еще дважды. Один раз – стоя в душе, а второй – на диване, ожидая, когда нам принесут в номер завтрак. Потом, уписывая яичницу с беконом, я начал подумывать о том, не стоит ли нам попробовать те позы, которые предпочитали люди племени яномамо и респонденты журнала «Пентхаус». Но тут Майя потянулась через поднос, поцеловала меня щеку, оттопыривающуюся из-за того, что я набил рот едой, и предложила:
– Теперь можешь задавать мне свои вопросы.
– Прямо сейчас? – Пожалуй, было бы безопаснее просто продолжать заниматься любовью.
– Ты ведь этого хотел, кажется.
Я на нее разозлился. Зачем он все усложняет?
– Почему ты не отвечала на мои письма?
– Я получила их только на прошлой неделе. – Она подошла к своему чемодану и вытащила оттуда пачку открытых конвертов, перевязанных обувным шнурком.
– Брюс дал мне этот адрес. Я знаю, что он правильный: месье Буре, Рю де Рен 26, Женева.
– Месье Буре – это Билли Буре, дружок Брюса. Он закончил Гарвард на год раньше моего брата, и решил поработать годик учителем геометрии в школе Ле Роси, чтобы кадрить богатых девиц.
– Какого черта этот засранец не отдавал тебе письма?
Майя посмотрела на меня так, что мне сразу стало ясно: ее ответ мне не понравится.
– Это Брюс попросил его об этом.
Меня затошнило, прямо как в те бессонные ночи, когда я лежал и воображал, как Майя трахается с другими парнями. Меня предали, и это было ужасно. Слишком ужасно. После того, как Майя застала меня с Джилли, у нее, конечно, были причины на меня злиться. Но что такого я сделал Брюсу, чтобы он не хотел, чтобы его сестра получала мои письма? Если он решил, что я говнюк, и недостаточно хорош для Майи, то почему он продолжал звонить мне? Зачем он приезжал в школу с Коко и знакомил меня с той блондинкой – как там ее зовут? А потом сказал мне, что у Майи появился парень?
– Что ты имеешь в виду? – настаивал я. – Мне казалось, что Брюс хорошо ко мне относится, и что он хочет, чтобы мы были вместе. Это он сказал мне, чтобы я пришел к вам домой и помирился с тобой – в ту ночь, когда случился пожар. Он же был моим другом! Зачем ему нужно, чтобы мы расстались?
– Он боялся, что когда мы с тобой помиримся, я расскажу тебе, из-за чего начался пожар. – Майя нервно одернула простыни и выглянула в заснеженный парк. Мне казалось, что я сижу в автомобиле, который въезжает в кирпичную стену. Машину вела Майя. Сейчас, вот сейчас она скажет мне, что это она подожгла дом. Вряд ли я смогу дать ей разумной объяснение своим поступкам. Пейдж погибла, и она не воскреснет, если я начну орать на Майю. Кто знает, может, это был несчастный случай. Кроме того, возможно, что, если я промолчу, то Майе по-прежнему ничего не будет угрожать, а Брюс поверит в то, что я – один из них.
Моя подруга пустилась в объяснения:
– Когда меня поймали в Филадельфии, Брюс пытался уговорить дедушку, чтобы он заставил меня подписать какую-то бумагу, по которой меня лишат наследства, если я расскажу кому-нибудь о том, что произошло. Но дед сказал, что, во-первых, это дело будет разбираться в суде, а во-вторых, я уже достаточно взрослая, чтобы понимать… как он это сказал, не помню… – Майя дрожащими пальцами сжала сигарету и, подражая Осборну, продолжила:
– Грязное белье не станет чище, если стирать его прилюдно.
– О чем я мог рассказать, по мнению Брюса?
– Он заявил, что в один прекрасный момент ты решишь, что у тебя есть отличное средство, чтобы заставить нас платить. – За что платить? Я недоумевал. Неужели он действительно полагал, что шестнадцатилетний подросток может попытаться выжать из них деньги? Я едва поспевал за ее словами.
– Я пообещала, что не скажу тебе, но он понял, что я вру, и поэтому устроил все так, что мне не передавали твои письма. Видимо, он решил, что если я подумаю, что у тебя нет желания мне писать, а ты – что мне некогда тебе отвечать, потому что я развлекаюсь, то мы скоро забудем друг о друге. И тогда ему не придется беспокоиться о том, что когда-нибудь, сидя рядом с тобой, я расскажу, что… это моя мать подожгла дом.
– Этого не может быть. Я все видел. Миссис Лэнгли никак не могла этого сделать. – Мне надоело, что мне постоянно врут. Поэтому я заорал: – Твою мать! Ты, кажется, пообещала, что скажешь мне правду!
– Ты что, правда думаешь, что это сделала я?
Я промолчал.
– Значит, все то, что ты мне писал – что ты знаешь о том, что я ни в чем не виновата, что ты меня любишь, и всегда будешь любить – неправда? Ты такой же, как все.
– Нет.
Майя чуть не перевернула столик на колесиках, когда кинулась к своему чемодану.
– Между прочим, Финн, мама подтвердила это, когда мы с Брюсом и дедушкой навещали ее в больнице, после того, как ее выписали из отделения интенсивной терапии.
Мне очень хотелось ей верить. Я стал припоминать все, что случилось той ночью. Сначала я проскользнул в дом и случайно забрался в комнату миссис Лэнгли, затем побежал вниз, открыл дверь, увидел огонь, а потом… Нет, версия Майи не соответствовала действительности. Огонь развели, пока я и ее мать были на втором этаже.