Мама взяла меня за руку, когда я стал вылезать из машины.
– Будь осторожен. – Все мы прекрасно понимали, что теперь уже было слишком поздно.
Я не знал, что они сделали с Майей, но был уверен, что мы оба были в опасности, и нам нужна помощь. Мне казалось, что если бы там не было миссис Лэнгли, если бы они выпустили Майю из этого чертового лимузина, если бы мне удалось хотя бы на минуту остаться с ней наедине, то – я был уверен – мне бы удалось сказать что-то такое, или поцеловать ее так, чтобы у нас обоих появился шанс сделать так, чтобы все было, как преждея На входной двери висело старое деревянное колесо от телеги, украшенное лилиями и черной лентой. Одна из его спиц была сломана. Я не знал, что это значит, но увидел над ним окно из цветного стекла, на котором было выгравировано: Ex Malo Bonum. Надеюсь, Осборн был прав.
Дверь открылась еще до того, как я постучал в нее. Меня встретила миссис Лэнгли:
– В этом доме тебя никто не хочет видеть.
– Где она? – В холле было полно представителей верхних звеньев пищевой цепи. Миллионеры лизали зад миллиардерам. Никто не выглядел особенно печальным.
– Если ты сейчас же не уйдешь… – Она вышла на коврик, который лежал у двери, и закрыла ее за собой. – Я вызову полицию. И не Гейтса.
– Хорошо. Вызывайте. Возможно, для нас обоих будет лучше, если люди послушают о том, в чем состоят наши разногласия. – Мне было нечего терять.
Миссис Лэнгли приблизила свое лицо к моему, так что я решил, что она собирается укусить меня. Она просто тряслась от злости. Потом подняла вуаль и уставилась на меня своим водянистым красным глазом.
– Ты что, правда хочешь, чтобы я стала твоим врагом?
– Ну, такой друг мне уж точно не нужен. – Я посмотрел вниз на землю, готовясь к тому, что сейчас она меня ударит. Носок одной ее черной бархатной туфли был перепачкан чем-то серым – видимо, это был прах Осборна.
– Знаешь, Финн, если бы ты пришел ко мне, а не к моему отцу, чтоб рассказать, – она облизала губы, словно подыскивая подходящее выражение, – эту печальную историю, ты бы получил все, чего бы только твоя душа пожелала. Абсолютно все.
– У вас нет того, что мне надо.
– Нет, есть. – Она опустила вуаль и широко раскрыла для меня дверь – воплощение гостеприимства. – Она сейчас в биллиардной, на третьем этаже.
Стол был по-прежнему завален кучами старых фотографий. Теперь там царил настоящий хаос. Тысячи семейных снимков, которые я с такой завистью сортировал все лето и раскладывал по порядку в альбомы, были разбросаны по полу. Меня уже не волновало, как это случилось: то ли это Осборн раскидал их, то ли он просто умер, не успев навести порядок. Меня интересовала только Майя, которая ползала по полу на коленях, тихонько всхлипывая и перебирая фотографии: цветные, черно-белые, поляроидные, матовые и блестящие – на них было запечатлено прошлое, которое она не могла ни осмыслить, ни изменить.
– Что ты ищешь? – Когда я вошел в комнату, она на меня даже не взглянула.
– Я что, звала тебя? – Не знаю, может, она притворялась, а может, ей действительно было приятнее рассматривать цветной снимок, на котором они с братом сидели на воздушном шаре, который проплывал над парком Серенгети, чем смотреть мне в глаза.
– Нет, но мне казалось… – Я стоял там, как дурак, а Майя медленно подняла голову и пристально посмотрела на меня. Несмотря на то, что она сидела на полу, у меня было такое чувство, что она смотрит на меня свысока.
– Убирайся отсюда, подонок. – Я никогда не слышал, чтобы она говорила с кем-то таким тоном. Даже с Двейном. Я отдернул голову. Щеки у меня покраснели. Это была не просто пощечина. Мне казалось, что кто-то изо всех сил сжал мое сердце.
– Майя, что я такого сделал? Скажи мне. – Я встал на колени и протянул к ней руку.
– Убирайся! – закричала она, оттолкнув меня.
– Сначала скажи мне, в чем моя вина. – Я закрыл глаза. Мне было страшно оттого, что я могу ее возненавидеть. Мне казалось, что она успокоится, но вместо этого она стала яростно бить меня по щекам. Словно я стоял под ветряной мельницей. Майя сжала правую руку в кулак, а ногтями левой руки, которую, видимо, еще совсем недавно обрабатывала маникюрша, разодрала мне правую щеку. Моя кровь запачкала ей пальцы. Когда она устала меня бить, то села на корточки и зарыдала.
Я присел рядом. От гнева и изумления мне было трудно говорить. Майя подняла две половинки фотографии, которую мы порвали, когда боролись. Я ее раньше не видел, Осборн мне не показывал: на ней были мы с Майей, на ее дне рождения. Мы стояли у торта, собираясь задуть свечи. По тому, как она на меня смотрела, было понятно, какое желание она собиралась загадать. Наши лица были освещены мерцающим светом, который отбрасывали свечи. Вокруг столпились люди. Брюс обнимал свою мать за голые плечи. На заднем плане тайком курили Пейдж, Слим и Маркус, а Джилли собирала грязные бокалы. Доктор Леффлер шептал что-то на ухо моей маме. И немного в стороне, за нашими спинами, в позолоченном стуле сидел Осборн. Он смотрел не на нас, а на ночное небо. Это ведь был и его день рождения тоже. Он внимательно глядел вверх, как будто только что приобрел себе новую галактику.
– Ты все разрушил. – Майя потянулась к мусорной корзине, которая раньше была ногой слона и выбросила туда разорванную фотографию. – Зачем ты рассказал дедушке свою отвратительную ложь о Брюсе и о маме, и о пожаре?
– Это была не ложь.
– Брюс предупредил меня, что ты это скажешь.
– Брюс избил меня так, что я потерял сознание. А потом трахнул. Он случайно не предупредил тебя, что я это тоже скажу?
Она как будто не слышал моих слов.
– Я не сдал его полиции, хотя мог бы это сделать. Но не сделал. Ради тебя.
– Ты рассказал все дедушке, а это даже хуже. Теперь ему придется навсегда остаться там. Неужели ты думаешь, что он действительно хочет провести всю свою жизнь в этих засранных джунглях?
– Мистер Осборн умер. Брюса ничто там не держит.
– Как он может приехать? Как только он появится в Америке, то потеряет все.
– Что?
– Если Брюс приедет домой, то все его деньги передадут на благотворительность.
– Так отдай ему половину своих денег. Вам обоим хватит, вы все равно будете богаты. – Я стал вставать на ноги, но она дернула меня вниз.
– Господи, – всхлипнула она, – неужели ты ничего не понимаешь, Финн? При чем здесь деньги? Они ничем не помогут. – Она взяла мое лицо в свои ладони. Теперь она стала прежней Майей. Когда она начала покрывать меня поцелуями, мне показалось, что мы действительно можем спастись. – Пожалуйста, скажи, что это все неправда.
– Что?
– Скажи, что ты это выдумал. Мне наплевать на то, зачем ты это сделал, я прощу тебя. Просто скажи, что ты солгал дедушке. – От ее взгляда у меня сердце разрывалось на части. Майя потянула меня вниз. Платье у нее задралось. Она целовала меня снова и снова. – Я сделаю все, что ты хочешь, Финн, просто скажи, что это все неправда. – Миссис Лэнгли ошибалась. Ее дочь вовсе не ненавидела меня, она просто хотела от меня невозможного.
– Нет.
Майя не привыкла слышать это слово. Она удивленно посмотрела на меня и разочарованно протянула:
– Я знала, что ты так скажешь.
Я закрыл за собой дверь и побежал вниз. Моя девушка даже не знала, как близок я был к тому, чтобы сказать «да». Ушел я через черный вход.
В эту ночь ни звезды, ни луна, которые хотел купить Осборн, на небе не появились. Температура упала на двадцать градусов. Опять зима. Выбоины и колеи на дороге замерзли, лужи покрылись коркой льда. Когда я блуждал в темноте, то несколько раз упал. Мне было всего шестнадцать лет, но мне уже опять хотелось стать молодым. Странно, правда?
Утром следующего дня мы с мамой быстро запаковали в картонные ящики то, что осталось от нашей жизни в Флейвалле. Мама заплатила Уолтеру Пиклу пятьдесят долларов за то, чтобы он довез нас до Нью-Йорка на своем грузовике. Она сказала, что нам очень повезло, потому что та богатая девица, которая хотела стать художником, решила, что обстановка в нашей квартире не благоприятствует творчеству. Когда мы, наконец, преодолели все пять пролетов лестницы дома на Грейт-Джонс-стрит, и мама открыла дверь, фермер медленно оглядел наше пристанище и пробормотал: «Да, я представлял себе что-то другое». Крыша протекла, и стены были испещрены желто-коричневыми полосами, будто кто-то мочился на них сверху. Телефон нам отключили, а в туалете лежала дохлая мышь. Пикл обнаружил ее, когда попросил разрешения воспользоваться уборной. Когда он ушел, мы нашли пятьдесят долларов. Они лежали на крышке унитаза.
То, что мы сюда вернулись, было не просто возвращением в прошлое – это было падением. Унижение было таким сильным, что мне захотелось расцарапать себе лицо, а потом подползти к какой-нибудь скале и спрятаться в пещере.
– Мы все покрасим в белый цвет. Все – и пол, и потолок, и стены. – Мама не сдавалась.
– Здорово!
– Раскладушку обтянем новым белым чехлом. Я его сама сошью – из старых простыней. – Ее унижение – моя вина. Это из-за меня она оказалась здесь опять.
– Пойду, пожалуй, вниз, куплю в закусочной картошки-фри. – Я не был голоден, мне просто хотелось как можно быстрее выбраться из этой дыры, пока я не скажу ей какую-нибудь гадость. Например, то, что я на самом деле обо всем этом думаю.