— Дамская палата…
И она же попыталась надеть на Пашку халат.
— Не нужно, — сказал Пашка, — я стерильный.
И началось стремительное шествие генерала по палате — обход.
Первая — Катя Лизунова.
— Что болит? — спросил Пашка.
— Сердце.
— Желудочек?
Катя смотрит на Пашку как на дурака.
— Сердце!
Пашка повернулся к свите.
— Считается, что генерал — ни бум-бум в медицине. — И снисходительно пояснил Кате: — Сердце тоже имеет несколько желудочков. Ма-аленьких.
И дальше. Дальше — корреспондентка, «странная и прекрасная».
— Что? — ласково спросил Пашка.
— Сердце.
— Давно?
— С семнадцати лет.
— Ну, ничего, ничего…
Пашка двинулся дальше. Маша-птичница.
— Тоже сердце? — изумился Пашка.
— Сердце.
— Кошмар.
Пашка идет дальше.
Городская женщина.
Пашка демонстративно прошел мимо.
Тетя Анисья. Поет.
Пашка остановился над ней.
— И у тебя сердце?
— А что же я, хуже других, что ли? — обиделась Анисья. — Смешной ты, Павел: как напялит человек мундир, так начинает корчить из себя…
— Выписать ей пирамидону! — приказал Пашка. — Пятьсот грамм. Трибуну.
Принесли трибуну. Пашка взошел на нее.
— Я вам скажу небольшую речь, — начал он, но обнаружил непорядок. — Где графин?!
— Несут, товарищ генерал.
— Ну, что?! — Пашка обращался к женщинам, лежащим в палате. — Допрыгались?! Докатились?! Доскакались?!.
…И тут засмеялся белобрысый. Пашка поднял голову.
— Ты чего?
Белобрысый все смеялся.
— Это он во сне, — пояснил один пожилой больной. Все другие уже спали. Была ночь.
— Вот жеребец, — возмутился Пашка. — Здесь же больница все же.
Он лег и крепко зажмурился… И снова он на трибуне.
— На чем я остановился? — спросил он свиту.
— Вы сказали, что они доскакались…
— Куда доскакались? — с начальственным раздражением переспросил Пашка. — Работнички! Только форсить умеете!
И опять его разбудил смех белобрысого.
— Вот паразит, — сказал Пашка, поднимаясь. — Что он ржет-то всю ночь?
— Выздоравливает он, — опять сказал пожилой больной.
— Можно же потихоньку выздоравливать. Может, разбудить его, а? Сказать, что у него дом сгорел — ему тогда не до смеха будет.
— Не надо, пусть смеется.
Пашка опять крепко зажмурился, но больше не получалось, не спалось.