- Я исполнил ваше поручение, мистер Баркис, я написал Пегготи, - сказал я.
- А! - отозвался мистер Баркис.
У мистера Баркиса был хмурый вид, и ответил он сухо.
- Что-нибудь я не так сделал, мистер Баркис? - нерешительно спросил я.
- Нет, ничего, - сказал мистер Баркис.
- И поручение исполнено?
- Поручение-то, может, и исполнено, да толку никакого нет, - отозвался мистер Баркис.
Не понимая, о чем он говорит, я стал допытываться:
- Никакого толку нет, мистер Баркис?
- Ничего из этого не вышло, - пояснил он, искоса посмотрев на меня. Никакого ответа.
- Так, значит, нужен был ответ, мистер Баркис? - спросил я, широко раскрыв глаза: дело представилось мне в новом освещении.
- Если человек говорит, что он не прочь, - начал мистер Баркис еще раз поглядев на меня, - значит, это все равно, что сказать: человек ждет ответа.
- И что же, мистер Баркис?
- А человек и по сю пору ждет ответа, - произнес мистер Баркис, опять уставившись на уши своей лошади.
- Вы ей об этом сказали, мистер Баркис?
- Н-нет, - подумав, проворчал мистер Баркис. - Незачем мне было заезжать туда и говорить. Сам-то я никогда и полдесятка слов ей не сказал. И уж я-то не собираюсь с ней говорить.
- Вы бы хотели, чтобы я это сделал, мистер Баркис? - поколебавшись, спросил я.
- Можете сказать ей, коли хотите, - промолвил мистер Баркис, снова медленно переводя на меня взгляд, - можете сказать, что Баркис ждет ответа. Как, вы говорите, ее зовут?
- Как ее зовут?
- Да, - кивнул головой мистер Баркис.
- Пегготи.
- Это фамилия у нее такая или имя? - спросил мистер Баркис.
- О нет, не имя. Ее имя Клара.
- Вот оно как! - сказал мистер Баркис.
Казалось, это обстоятельство дало ему обильную пищу для размышлений, и некоторое время он сидел в раздумье и насвистывал себе под нос.
- Ну так вот, - произнес он наконец, - вы скажете: "Пегготи! Баркис ждет ответа". А она, может, скажет: "Какого ответа?" А вы скажете: "Ответа на то, что я вам передал". - "А что вы передали?" - скажет она. "Баркис не прочь", - скажете вы.
После такого хитроумного предложения мистер Баркис толкнул меня локтем в бок, причинив весьма ощутительную боль. Затем он, по своему обыкновению, ссутулился перед крупом лошади и больше не возвращался к затронутой теме, но через полчаса достал из кармана кусок мела и написал с внутренней стороны навеса над повозкой: "Клара Пегготи", - очевидно, чтобы не запамятовать.
Ах, какое это было странное чувство - возвращаться в родной дом, уже переставший быть родным, убеждаясь, что каждый попадающийся мне на глаза предмет напоминает о счастливом старом доме, как о сне, который больше никогда не может мне присниться! Дни, когда моя мать, я и Пегготи жили друг для друга и между нами никто не стоял, - дни эти я вспоминал с такой тоской, пока ехал, что не был уверен, рад ли я своему возвращению и не лучше ли было мне остаться вдалеке от дома и забыть о нем в обществе Стирфорта. Но я уже вернулся; и скоро я подъехал к нашему саду, где в холодном зимнем воздухе ломали себе бесчисленные руки оголенные старые вязы, а по ветру неслись прутики старых грачиных гнезд.
Возчик поставил мой сундучок у калитки и уехал. Я пошел по дорожке к дому, посматривая на окна и на каждом шагу опасаясь увидеть в одном из них мрачную физиономию мистера Мэрдстона или мисс Мэрдстон. Но никто не появлялся; подойдя к дому и зная, что до наступления сумерек можно открыть дверь самому, без стука, я вошел тихими, робкими шагами.
Бог весть какие далекие, младенческие воспоминания могли пробудиться у меня при звуках голоса моей матери, доносившихся из старой гостиной, когда я вошел в холл. Мать тихонько напевала. Должно быть, давным-давно, когда я был еще младенцем, я лежал у нее на руках и слушал, как она мне поет... Напев показался мне новым и в то же время таким знакомым, что сердце мое переполнилось до краев, как будто старый друг вернулся после долгого отсутствия.
Одиноко и задумчиво звучала эта песенка, и я решил, что мать одна. Я тихо вошел в комнату. Она сидела у камина, кормила грудью младенца и придерживала у себя на шее его крошечную ручонку. Ее глаза были опущены и устремлены на личико ребенка, и она пела ему. Но больше никого с ней не было - отчасти моя догадка оказалась правильной.
Я заговорил с ней, а она встрепенулась и вскрикнула. Но увидев, что это я, она назвала меня своим дорогим Дэви, своим родным мальчиком, пошла мне навстречу, опустилась на колени, поцеловала меня, положила мою голову себе на грудь рядом с маленьким существом, приютившимся там, и поднесла его ручонки к моим губам.
Почему не умер я тогда? Как хотел бы я умереть в ту минуту, когда мое сердце было переполнено! Больше чем когда-либо я достоин был в эту минуту быть взятым на небеса.
- Это твой брат, - сказала мать, лаская меня. - Дэви, милый мой мальчик! Мое бедное дитя!
Снова и снова она целовала меня и обнимала. Она все еще меня ласкала, когда вбежала Пегготи, бросилась перед нами на колени и минут на десять как будто сошла с ума.
Выяснилось, что меня не ждали так рано, - возчик приехал гораздо раньше, чем обычно. Выяснилось также, что мистер и мисс Мэрдстон ушли в гости к соседям и вернутся только к ночи. На это я и надеяться не смел. Мне даже в голову не приходило, что мы трое сможем посидеть еще разок вместе, без помех, и теперь я почувствовал себя так, словно вернулись былые дни.
Мы обедали вместе у камина. Пегготи хотела прислуживать нам, но моя мать не позволила и заставила ее пообедать с нами. Мне подали мою собственную старую тарелку с изображенным на ней коричневым военным кораблем, плывущим на всех парусах, - тарелку, которую Пегготи все время где-то хранила, пока меня не было, и, как утверждала она, не разбила бы ее и за сто фунтов. Мне подали мою собственную старую кружку, украшенную надписью: "Дэвид", и мою собственную маленькую вилку и ножик, который ничего не резал.
Пока мы сидели за столом, я решил, что настал удобный момент сообщить Пегготи о мистере Баркисе, но не успел я договорить, как Пегготи начала смеяться и закрыла лицо передником.
- В чем дело, Пегготи? - спросила моя мать.
Но Пегготи захохотала еще громче, а когда мать попыталась сдернуть передник, она плотно закуталась в него, и голова ее очутилась как будто в мешке.
- Что вы делаете, глупое вы создание? - смеясь, осведомилась моя мать.
- Ох, пропади он пропадом! - воскликнула Пегготи. - Он хочет на мне жениться.
- Для вас это была бы очень хорошая партия, - сказала мать.
- Ох, уж и не знаю! - отозвалась Пегготи. - Не просите меня! Я бы за него не пошла, будь он весь из золота. Да и ни за кого бы не пошла.
- Так почему же вы ему этого не скажете, смешная вы женщина? - спросила мать.
- Да как же ему сказать? - возразила Пегготи, выглядывая из-под передника. - Он со мной и словечком об этом не обмолвился. Уж он-то знает! Посмей он только заикнуться, я бы влепила ему пощечину.
У самой Пегготи щеки были такие красные, каких я никогда еще не видывал ни у нее, ни у кого бы то ни было другого; но она снова прикрыла их на несколько мгновений, потому что снова разразилась неудержимым смехом, а после двух-трех таких приступов опять принялась за обед.
Я заметил, что моя мать стала более серьезной и задумчивой, хотя она и улыбнулась, когда Пегготи посмотрела на нее. Я сразу увидел, что она изменилась. Она по-прежнему была очень хорошенькой, но казалась озабоченной и слишком слабой, а рука у нее была такая тонкая и белая, почти прозрачная. Но сейчас я имею в виду другую перемену: изменилась ее манера держать себя, в ней чувствовалось какое-то беспокойство, какая-то тревога. Наконец она протянула руку и, ласково коснувшись руки своей старой служанки, сказала:
- Пегготи, милая, вы не собираетесь замуж?