Снова она покраснела и снова побледнела, а когда наклонила голову, я увидел на ее лице ту же печальную улыбку.
- Вы должны дождаться папу. Мы проведем вместе день, не правда ли? Может быть, вы переночуете в вашей комнате? Мы всегда зовем ее вашей.
Оставаться на ночь я не мог - я обещал бабушке приехать к вечеру, но с радостью согласился побыть с ними до вечера.
- Некоторое время я буду занята, - сказала Агнес, - но здесь старые книги, Тротвуд, и старые ноты.
- Даже старые цветы, - оглядывая комнату, вставил я. - Во всяком случае, такие же цветы, как и прежде.
- Когда вас не было, мне доставляло удовольствие сохранять все в том же виде, как во времена нашего детства. Мне кажется, мы были счастливы тогда.
- О да! Бог тому свидетель!
- И каждая вещь, которая мне напоминала о моем брате, была мне дорога, - продолжала Агнес, весело и ласково глядя на меня. - Даже вот эти ключи, он# показала на корзиночку, полную ключей, висевшую у нее на поясе, - звенят так же, как в нашем детстве.
Она снова улыбнулась и вышла в ту же дверь, из которой появилась.
Такую сестринскую любовь я должен был с благоговением хранить. Это все, что я оставил для себя, но и это было бесценное сокровище. Если я когда-нибудь обману священное доверие, во имя которого мне была дарована эта любовь, я потеряю ее и никогда не обрету снова. В этом я твердо убедился. И чем больше я ее люблю, тем тверже мне надлежит об этом помнить.
Я вышел побродить по улицам, взглянуть на моего старого врага-мясника теперь он был констебль, и его жезл висел в лавке - и на то место, где я его победил. На память мне пришли и мисс Шеперд, и старшая мисс Ларкинс, и все прежние мои увлечения, симпатии и антипатии. Но ничто не уцелело до этих дней, ничто, кроме моего чувства к Агнес. А она, как звезда надо мной, поднималась все выше и сияла все ярче.
Когда я возвратился, появился и мистер Уикфилд - он пришел из сада, находившегося милях в двух от города; почти ежедневно он теперь занимался этим садом. Я нашел его таким, как описывала бабушка. Вместе с нами обедали пять-шесть маленьких девочек; мистер Уикфилд казался лишь тенью портрета, который висел на стене.
Мир и покой, присущие с прежних времен этому тихому дому и такие мне памятные, я ощутил вновь и теперь. Когда кончился обед, мистер Уикфилд не прикоснулся к вину; мне тоже не хотелось пить, и мы поднялись наверх. Там маленькие ученицы Агнес пели, играли и занимались делом. После чая дети ушли, а мы втроем остались поговорить о прошлом.
- Вы хорошо знаете, Тротвуд, - сказал мистер Уикфилд, - что у меня есть много оснований сожалеть о прошлом... глубоко сожалеть и глубоко сокрушаться... Однако, если бы это и было в моей власти, я не хотел бы изгладить его из памяти...
Этому я мог поверить - рядом с ним стояла Агнес.
- Мне пришлось бы тогда, - продолжал он, - забыть о любви моей дочери, о преданности ее, о ее самопожертвовании... Но этого я забыть не могу скорее я забуду самого себя!
- Понимаю вас, сэр, - мягко сказал я. - Перед этим я всегда преклонялся и преклоняюсь.
- Но никто не знает, даже вам неизвестно, что она для меня делала, что ей пришлось вынести и как тяжко она страдала! Родная моя Агнес!
Она прикоснулась к его руке, пытаясь остановить его. Она была очень, очень бледна.
- Не будем об этом говорить! - вздохнул он. Я понял, что он имел в виду испытания, через которые она прошла; быть может, они еще не кончились для нее (я вспомнил то, что говорила мне бабушка). - Так... - продолжал он. - Я никогда не говорил вам о ее матери? И никто о ней вам не рассказывал?
- Нет, сэр.
- В сущности, рассказывать много не о чем... Только о том, что она много страдала. За меня она вышла против воли своего отца, и он от нее отрекся. До рождения Агнес она молила его о прощении. Но он был человек жестокий, а мать ее давно умерла. И он оттолкнул ее. И разбил ей сердце.
Агнес прильнула к плечу отца и обвила рукой его шею.
- Сердце у нее было мягкое и любящее, и оно разбилось. Я хорошо знал ее нежную натуру. Да и кто лучше меня мог ее знать? Она горячо меня любила, но никогда не была счастлива. В глубине души она очень страдала; когда отец оттолкнул ее в последний раз, она была измучена, слаба... Потом стала хиреть и скончалась. А я остался с Агнес, которой было только две недели. Остался с Агнес и с поседевшей головой - вы ведь помните меня, когда впервые у нас появились...
Он поцеловал Агнес в щеку.
- Печальна была моя любовь к моему дорогому ребенку, но тогда душа у меня была больна. Об этом я больше не стану говорить. Я говорю ведь не о себе, Тротвуд, а об Агнес и ее матери. Я знаю, вам достаточно хоть что-нибудь узнать о том, каким я был и каким стал, и вы все поймете. А какова Агнес, мне нет нужды говорить. В ее натуре я ясно вижу черты ее матери. И говорю вам это теперь, когда мы снова встретились после таких перемен. Больше мне нечего сказать.
Голова его поникла. В ее ангельских глазах, устремленных на него, светилась дочерняя преданность, которая казалась еще более трогательной после того, что он рассказал. Если бы мне был нужен какой-нибудь памятный знак, который отмечал бы вечер нашей встречи после долгой разлуки, таким знаком мог бы стать этот ее взгляд.
А затем Агнес отошла от отца, неслышно села за фортепьяно и сыграла несколько знакомых мелодий, которые так часто слышали мы в прежние времена.
- Вы снова собираетесь уехать? - спросила меня Агнес, когда я стоял возле нее.
- А что скажет по этому поводу моя сестра?
- Надеюсь, что нет.
- Значит, я не поеду, Агнес.
- Раз вы спросили меня, Тротвуд, мне кажется, вы не должны ехать, мягко сказала она. - Допустим, я могла бы обойтись без моего брата, но уезжать вам несвоевременно. Ваш успех и известность, которые все растут, помогут вам приносить людям добро.
- Я таков, каким вы меня сделали, Агнес. И вы это должны знать.
- Я сделала вас, Тротвуд?
- Да! Да, дорогая моя Агнес! - сказал я, наклонившись к ней. - Когда мы сегодня встретились, я хотел сказать вам, о чем я думал после смерти Доры. Помните, Агнес, как вы вошли в нашу комнату и как вы указали рукой на небо?
- О Тротвуд! - сказала она, и слезы показались у нее на глазах. - Такая любящая, такая доверчивая и такая юная! Разве я могу забыть?
- Вы всегда были для меня тою же, сестра моя. Всегда указывали мне на небо, всегда вели меня к высоким целям!
Она только покачала головой; слезы еще не высохли на ее лице, печальная улыбка появилась на нем.
- За это я так благодарен вам, Агнес, что не знаю, как назвать мое чувство к вам. Не знаю, как это вам сказать, но хочу, чтобы вам было известно: всю мою дальнейшую жизнь я вверяю вам, руководите мной так же, как это было в мрачные для меня времена, которые отошли в прошлое. Что бы ни случилось, какие бы новые узы вы на себя ни наложили, какие бы перемены ни произошли у вас и у меня, помните одно: моя жизнь вверена вам, и я всегда буду вас любить, как любил до сих пор. Вы всегда будете, как были раньше, моей опорой и утешением. До самой своей смерти, сестра моя любимая, я всегда буду видеть перед собой вас - указывающую мне на небеса.
Она опустила свою руку на мою и сказала, что гордится мной и тем, что я сказал, хотя она и не заслужила моих похвал. Потом, не спуская с меня глаз, она снова начала играть.
- Знаете ли, Агнес, - продолжал я, - когда впервые я вас увидел и еще ребенком сидел рядом с вами, я странным образом чувствовал то, о чем сегодня услышал.
- Вы знали, что у меня нет матери и старались быть со мной поласковей, - улыбаясь, ответила она.
- Не совсем так, Агнес. Я словно знал всю эту историю - в той атмосфере, которая вас окружала, я чувствовал что-то трогательное, но не мог этого объяснить... Что-то печальное, но не в вас, а в ком-то другом. Теперь я знаю - так оно и было.
Она продолжала играть чуть слышно и не отрывала от меня глаз.
- Вам не смешны подобные фантазии, Агнес?
- Нет.
- А если я скажу: даже тогда я чувствовал, что вы можете любить, несмотря ни на какие разочарования, и что способны так любить до конца своей жизни. Вы не станете смеяться над подобной выдумкой?
- О нет! Нет!