- Нет, почему? Но это было бы особенно удобно для двух сестер, старых дев. Или - для молодоженов. Сядемте, - предложила она у скамьи под вишней и сделала милую гримаску: - Пусть они там... торгуются.
Оглядываясь, она продолжала задумчиво:
- Прекрасный сад. И флигель хорош. Именно - для молодоженов. Отлюбить в этой тишине, сколько положено, и затем... Впрочем, вы, юноша, не поймете, - вдруг закончила она с улыбкой, которая несколько смутила Клима своей неясностью: насмешка скрыта в ней или вызов?
Посмотрев в небо, обрывая листья с ветки вишни, Спивак спросила:
- Как же здесь живут зимою? Театр, карты, маленькие романы от скуки, сплетни - да? Я бы предпочла жить в Москве, к ней, вероятно, не скоро привыкнешь. Вы еще не обзавелись привычками?
Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.
- Портрет над роялем - это ваш отчим? У него борода очень богатого человека.
Пытливо заглянув в ее лицо, Клим сказал, что скоро приедет Туробоев.
- Да?
- Продает свою землю.
- Вот как.
Клим почувствовал, что его радует спокойный тон ее, обрадовало и то, что она, задев его локтем, не извинилась.
К ним шла мать, рядом с нею Спивак, размахивая крыльями разлетайки, как бы пытаясь вознестись от земли, говорил:
- Это будет написано нонами, очень густо: тум-тумм...
Жена бесцеремонно прекратила музыку, заговорив с Верой Петровной о флигеле; они отошли прочь, а Спивак сел рядом с Климом и вступил в беседу с ним фразами из учебника грамматики:
- Ваша мать приятный человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас лучше всего кладбища. Все, что около смерти, у нас - отлично.
В паузы между его фразами вторгались голоса женщин.
- Не правда ли? - требовательно спрашивала Спивак.
- Я вам это сделаю.
- Мы кончили?
- Да.
Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.
- Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! - усталым голосом сказала она. - Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.
Она с досадой ударила себя кулачком по колену.
- Ах, Дмитрий, Дмитрий! Теперь мне придется ехать в Петербург.
Розоватая мгла, наполнив сад, окрасила белые цветы. Запахи стали пьянее. Сгущалась тишина.
- Я пойду переоденусь, а ты подожди меня здесь. В комнатах - душно.
Клим посмотрел вслед ей неприязненно: то, что мать сказала о Спивак, злостно разноречило с его впечатлением. Но его недоверие к людям, становясь все более легко возбудимым, цепко ухватилось за слова матери, и Клим задумался, быстро пересматривая слова, жесты, улыбки приятной женщины. Ласковая тишина, настраивая лирически, не позволила найти в поведении Спивак ничего, что оправдало бы мать. Легко заиграли другие думы: переедет во флигель Елизавета, он станет ухаживать за нею и вылечится от непонятного, тягостного влечения к Лидии.
Мать возвратилась в капоте солнечного цвета, застегнутом серебряными пряжками, в мягких туфлях; она казалась чудесно помолодевшей.
- Ты не думаешь, что арест брата может отразиться и на тебе? - тихо спросила она.
- Почему?
- Жили вместе.
- Это еще не значит, что мы солидарны.
- Да, но...
Она замолчала, потирая пальцами морщинки на висках. И вдруг сказала, вздохнув:
- У этой Спивак неплохая фигура, даже беременность не портит ее.
Вздрогнув от неожиданности, Клим быстро спросил:
- Она - беременна? Она тебе сказала?
- Боже мой, я сама вижу. Ты хорошо знаком с нею?
- Нет, - сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
"Какой безжалостной надобно быть, какое надо иметь холодное сердце, для того, чтобы обманывать больного мужа, - возмущенно думал Самгин. - И мать, как бесцеремонно, грубо она вторгается в мою жизнь".
- О, боже мой! - вздохнула мать.
Клим искоса взглянул на нее. Она сидела, напряженно выпрямясь, ее сухое лицо уныло сморщилось, - это лицо старухи. Глаза широко открыты, и она закусила губы, как бы сдерживая крик боли. Клим был раздражен на нее, но какая-то частица жалости к себе самому перешла на эту женщину, он тихонько спросил:
- Тебе грустно?
Вздрогнув, она прикрыла глаза.
- В моем возрасте мало веселого. Затем, оттянув дрожащей рукой ворот капота от шеи, мать заговорила шопотом:
- Уже где-то близко тебя ждет женщина... девушка, ты ее полюбишь.
В ее шопоте Клим услышал нечто необычное, подумалось, что она, всегда гордая, сдержанная, заплачет сейчас. Он не мог представить ее плачущей.
- Не надо об этом, мама.