- Я не умею говорить об этом, но - надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это - самое одинокое существо в мире женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет...
- Хочешь, принесу воды? - спросил Клим и тотчас же понял, что это глупо. Он хотел даже обнять ее, но она откачнулась, вздрагивая, пытаясь сдержать рыдания. И все горячей, озлобленней звучал ее шопот.
- Только часы в награду за дни, ночи, годы одиночества.
"Это говорила Нехаева", - вспомнил Клим.
- Гордость, которую попирают так жестоко. Привычное - ты пойми! привычное нежелание заглянуть в душу ласково, дружески. Я не то говорю, но об этом не скажешь...
"И - не надо! - хотелось сказать Климу. - Не надо, это унижает тебя. Это говорила мне чахоточная, уродливая девчонка".
Но его великодушию не нашлось места, мать шептала, задыхаясь:
- Надо выть. Тогда назовут истеричкой. Предложат врача, бром, воду.
Сын растерянно гладил руку матери и молчал, не находя слов утешения, продолжая думать, что напрасно она говорит все это. А она действительно истерически посмеивалась, и шопот ее был так жутко сух, как будто кожа тела ее трещала и рвалась.
- Ты должен знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством. От этого - все непонятное вам, мужчинам, неожиданные измены и... всё! Никто из вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку, как мы.
Чувствуя необходимость попытаться успокоить ее, Клим пробормотал:
- Знаешь, о женщинах очень своеобразно рассуждает Макаров..
- Наш эгоизм - не грех, - продолжала мать, не слушая его. - Эгоизм от холода жизни, оттого, что все ноет: душа, тело, кости...
И вдруг, взглянув на сына, она отодвинулась от него, замолчала, глядя в зеленую сеть деревьев. А через минуту, поправляя прядь волос, спустившуюся на щеку, поднялась со скамьи и ушла, оставив сына измятым этой сценой.
"Конечно, это она потому, что стареет и ревнует", - думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
На другой день, утром, неожиданно явился Варавка, оживленный, сверкающий глазками, неприлично растрепанный. Вера Петровна с первых же слов спросила его:
- Что, эта барышня или дама наняла дачу?
- Какая барышня? - удивился Варавка.
- Знакомая Лютова?
- Не видал такой. Там - две: Лидия и Алина. И три кавалера, чорт бы их побрал!
Тяжелый, толстый Варавка был похож на чудовищно увеличенного китайского "бога нищих", уродливая фигурка этого бога стояла в гостиной на подзеркальнике, и карикатурность ее форм необъяснимо сочеталась с какой-то своеобразной красотой. Быстро и жадно, как селезень, глотая куски ветчины, Варавка бормотал:
- Туробоев - выродок. Как это? Декадент. Фин дэ сьекль4 и прочее. Продать не умеет. Городской дом я у него купил, перестрою под техническое училище. Продал он дешево, точно краденое. Вообще - идиот высокородного происхождения. Лютов, покупая у него землю для Алины, пытался обобрать его и обобрал бы, да - я не позволил. Я лучше сам ..
-----------4 Конец века (франц.).
- Что ты говоришь, - мягко упрекнула его Вера Петровна.
- Я - честно говорю. Надобно уметь брать. Особенно - у дураков. Вон как Сергей Витте обирает.
Варавка насытился, вздохнул, сладостно закрыв глаза, выпил стакан вина и, обмахивая салфеткой лицо, снова заговорил:
- А этот Лютов - прехитрая каналья, ты, Клим, будь осторожен...
Тут Вера Петровна, держа голову прямо и неподвижно, как слепая, сообщила ему об аресте Дмитрия. Клим нашел, что вышло это у нее неуместно и даже как будто вызывающе. Варавка поднял бороду на ладонь, посмотрел на нее и сдул с ладони.
- Это что же - наследственная тяга в тюрьму старшей линии Самгиных?
- Мне придется съездить в Петербург.
- Разумеется, - ворчливо сказал Варавка и, положив руку на плечо Клима, раскачивая его, начал убеждать:
- Шел бы ты, брат, в институт гражданских инженеров. Адвокатов у нас излишек, а Гамбетты пока не требуются. Прокуроров - тоже, в каждой газете по двадцать пять штук. А вот архитекторов - нет, строить не умеем. Учись на архитектора. Тогда получим некоторое равновесие: один брат - строит, другой - разрушает, а мне, подрядчику, выгода!
Он расхохотался, встряхивая животом, затем предложил Климу ехать на дачу:
- Нужно, чтоб там был кто-нибудь из нас. Кажется, я возьму туда Дронова приказчиком. Ну-с, еду к нотариусу...
Проводив его, мать сказала вздыхая:
- Какая энергия, сколько ума!
- Да, - вежливо согласился Клим, но подумал: "Он швыряет меня, точно мяч".
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Вдруг на опушке леса из-за небольшого бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую спину женщины в желтой кофте и обнаженную, с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
"Это - женщина, о которой спрашивает мать? Любовница Лютова? Последнее свидание?"
Он так близко подошел, что уже слышал ровный голосок женщины и короткие, глухо звучавшие вопросы Лютова. Хотел свернуть в лес, но Лютов окрикнул
- Вижу! Не прячьтесь.
Окрик прозвучал насмешливо, а когда Клим подошел вплоть, Лютов встретил его, оскалив зубы неприятной улыбочкой.
- Почему вы думаете, что я прячусь? - сердито спросил он, сняв шляпу пред женщиной с нарочитой медленностью
- Из деликатности, - сказал Лютов. - Знакомьтесь. Женщина протянула руку с очень твердой ладонью. Лицо у нее было из тех, которые запоминаются с трудом. Пристально, фотографирующим взглядом светленьких глаз она взглянула в лицо Клима и неясно назвала фамилию, которую он тотчас забыл.
- Окажите услугу, - говорил Лютов, оглядываясь и морщась. - Она вот опоздала к поезду... Устройте ей ночевку у вас, но так, чтоб никто об этом не знал. Ее тут уж видели; она приехала нанимать дачу; но - не нужно, чтоб ее видели еще раз. Особенно этот хромой чорт, остроумный мужичок.
- Может быть, эти предосторожности излишни? - негромко спросила женщина.
- Не считаю их таковыми, - сердито сказал Лютов. Женщина улыбнулась, ковыряя песок концом зонтика. Улыбалась она своеобразно' перед тем, как разомкнуть крепко сжатые губы небольшого рта, она сжимала их еще крепче, так, что в углах рта появлялись лучистые морщинки. Улыбка казалась вынужденной, жестковатой и резко изменяла ее лицо, каких много.
- Ну-с, гуляйте, - скомандовал ей Лютов, вставая с земли, и, взяв Клима под руку, пошел к дачам.