- Вместе едем, ладно?
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там всё считали; Тагильский лениво подавал цифры:
- Шестьсот сорок три тысячи тонн... Позвольте: это неверно, обороты Крестьянского банка выразились...
Воинственно шагал Стратонов, поругивая немцев, англичан, японцев.
По вечерам, не часто, Самгин шел к Варваре, чтоб отдохнуть часок в привычной игре с нею, поболтать с Любашей, которая, хотя несколько мешала игре, но становилась все более интересной своей Осведомленностью о жизни различных кружков, о росте "освободительного", - говорила она, - движения.
Она хорошо сжилась с Варварой, говорила с нею тоном ласковой старшей сестры, Варвара, будучи весьма скупей, делала ей маленькие подарки. Как-то при Сомовой- Клим' пошутил с Варварой слишком насмешливо, - Любаша тотчас же вознегодовала:
- За такие турецкие манеры я бы тебе уши надрала!
- Но ведь это шутка, - быстро и миролюбиво воскликнула Варвара.
Клим видел в Любаше непонятное ему, но высоко ценимое им желание и уменье служить людям - качество, которое делало Таню Куликову в его глазах какой-то всеобщей и святой горничной. Веселая и бойкая Любаша обладала хлопотливостью воробьихи, которая бесстрашно прыгает по земле среди огромных, сравнительно с нею, людей, лошадей, домов, кошек. Она прыгала и бегала, воодушевленная неутолимой жаждой как можно скорее узнать отношения и связи всех людей, для того, чтоб всем помочь, распутать одни узлы, навязать другие, зашить и заштопать различные дырки. Она работала в политическом "Красном Кресте", ходила в тюрьму на свидания с Маракуевым, назвавшись его невестой.
- Это должна бы делать Варвара, - заметил Самгин.
- А делаю я, потому что Варя не могла бы наладить связь с тюрьмой. Клим усмехнулся:
- И потому, что Маракуев надоел ей.
- Чему причина - ты, - сердито сказала Любаша и, перестав сматывать шерсть в клубок, взглянула в лицо Клима с укором: - Скверно ты, Клим, относишься к ней, а она - очень хорошая?
Самгин снова усмехнулся иронически.
- Сваха, - сквозь зубы процедил он.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв эта", Самгин стал смотреть на н"е, как на смешную "Ванскок", - Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова "На ножах"; эту книгу и "Взбаламученное море" Писемского, по их "социальной педагогике", Клим ставил рядом с "Бесами" Достоевского.
Любаша всегда стремилась куда-то, боялась опоздать, утром смотрела на стенные часы со страхом, а около или после полуночи, уходя спать, приказывала себе:
- Встану в половине седьмого.
Она могла одновременно шить, читать, грызть любимые ею толстые "филапповские" сухари с миндалем и задумчиво ставить Климу различные не очень затейливые вопросы:
- Классовая точка зрения совершенно вычеркивает гуманизм, - верно?
- Совершенно правильно, - отвечал он и, желая смутить, запугать ее, говорил тоном философа, привыкшего мыслить безжалостно. - Гуманизм и борьба - понятия взаимно исключающие друг друга. Вполне правильное представление о классовой борьбе имели только Разин и Пугачев, творцы "безжалостного и беспощадного русского бунта". Из наших интеллигентов только один Нечаев понимал, чего требует революция от человека.
Тут Самгин чувствовал, что говорит он не столько для Сомовой, сколько для себя.
- Требует она, чтоб человек покорно признал себя слугою истории, жертвой ее, а не мечтал бы о возможности личной свободы, независимого творчества.
Удовлетворяя потребность сказать вслух то, о чем он думал враждебно, Самгин, чтоб не выдать свое подлинное чувство, говорил еще более равнодушным тоном:
- История относится к человеку суровее, жестче природы. Природа требует, чтоб человек удовлетворял только инстинкты, вложенные ею в него. История насилует интеллект человека.
- Это как будто из Толстого? - вопросительно соображала Любаша.
Самгин видел, что Варвара сидит, точно гимназистка, влюбленная в учителя и с трепетом ожидающая, что вот сейчас он спросит ее о чем-то, чего она не знает. Иногда, как бы для того, чтоб смягчить учителя, она, сочувственно вздыхая, вставляла тихонько что-нибудь лестное для него.
- Как трагически смотрите вы на жизнь!
- Пессимист, - сказала Любаша. Слова вообще не смущали, не пугали ее.
- А я не моту думать без жалости, - говорила она. Самгин почувствовал в ней мягкое, но неодолимое упрямство и стал относиться к Любаше осторожнее, подозревая, что она - хитрая, "себе на уме", хотя и казалась очень откровенной, даже болтливой. И, если о себе самой она говорит усмешливо, а порою даже иронически, - это для того, чтоб труднее понять ее.
Что Любаша не такова, какой она себя показывала, Самгин убедился в этом, присутствуя при встрече ее с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком, большие серые уши без мочек. У него опухло лицо, выкатились глаза, белки их пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
- В больнице лежал двадцать три дня, - объяснил он и попросил Варвару дать ему денег взаем до поры, пока он оправится и начнет работать.
Сомова, перестав шить, начала бесцеремонно и вызывающе рассматривать его; он, взглянув на нее раза два, сердито спросил:
- Что смотрите? Нехорош?
- Мне про вас Лидия Варавка много рассказывала. Ведь вы - анархист?
- Человек я, - ответил он угрюмо и отвернулся. Самгин был чрезвычайно удивлен обилием и жестокостью злых насмешек, которыми Любаша начала истязать Диомидова. Ее глазки холодно посветлели, слушая тоже злые ответы Диомидова, она складывала толстые губы свои так, точно хотела свистнуть, и, перекусывая нитки, как-то особенно звучно щелкала зубами. Самгин не мог представить себе, чтоб эта кругленькая Матрешка, будто бы неспособная думать без жалости, могла до такой степени жестко и ядовито говорить с человеком полубольным. Она заставила его затравленно съежиться и сказать:
- Шуточки все. Насмешечки. Погодите, посмеются и над вами.
- Улита едет, да - когда-то будет? - ответила она и еще более удивила Самгина, тотчас же заговорив ласково, дружески:
- Хотите познакомиться с человеком почти ваших мыслей? Пчеловод, сектант, очень интересный, книг у него много. Поживете в деревне, наберетесь сил.
- Я секты не люблю, - пробормотал Диомидов, прощально пожимая руку хозяйки. С Климом он не простился, а Сомовой сердито сказал, не подав руки:
- В деревню - не хочу.
Когда он ушел, Клим спросил Любашу:
- Зачем тебе нужно знакомить его с каким-то сектантом?
- Ну, а - куда же его?
- Ты чувствуешь себя призванной размещать людей сообразно твоим... вкусам, что ли?
- Вот именно! Равняйся! - ответила она, не подняв головы от шитья.
Желая вышутить ее, Самгин не отставал и, наконец, заставил неохотно высказаться:
- Деревня так безграмотно и мало думает, что ей полезны всякие идеи, лишь бы они тревожили ум.
- Оригинальная мысль, - иронически сказал Самгин, - она, не взглянув на него, ответила: