"Конечно, это муки зависти".
Кончился спектакль триумфом Алины, публика неистово кричала и выла:
- Р-радимову-у!
- Хотите пройти за кулисы к ней? - предложил Самгин.
- Нет, нет, - быстро ответила Варвара. На улице он сказал:
- Странно действует на вас оперетка.
- Вам - смешно? - тихонько спросила Варвара, взяла его под руку и пошла быстрей, говоря тоном оправдывающейся.
- Я понимаю, что - смешно. Но, если б я была мужчиной, мне было бы обидно. И - страшно. Такое поругание...
Прижав ее руку, он спросил почти ласково:
- Немножко завидуете, да?
- Чему? Она - не талантлива. Завидовать красоте? Но когда красоту так унижают...
Шагая неравномерно, она толкала Клима, идти под руку с ней было неудобно. Он сердился, слушая ее.
- Знаете, Лидия жаловалась на природу, на власть инстинкта; я не понимала ее. Но - она права! Телепнева - величественно, даже до слез красива, именно до слез радости и печали, право - это так! А ведь чувство она будит лошадиное, не правда ли?
- Оно-то и есть триумф женщины, - сказал Самгин.
- Как жалко, что вы шутите, - отозвалась Варвара и всю дорогу, вплоть до ворот дома, шла молча, спрятав лицо в муфту, лишь у ворот заметила, вздохнув:
- Должно быть, я не сумела выразить свою мысль понятно.
Самгин принял все это как попытку Варвары выскользнуть из-под его влияния, рассердился и с неделю не ходил к ней, уверенно ожидая, что она сама придет. Но она не шла, и это беспокоило его, Варвара, как зеркало, была уже необходима, а кроме того он вспомнил, что существует Алексей Гогин, франт, похожий на приказчика и, наверное, этим приятный барышням. Тогда, подумав, что Варвара, может быть, нездорова, он пошел к ней и в прихожей встретил Любашу в шубке, в шапочке и, по обыкновению ее, с книгами под мышкой.
- Ну вот, - а я хотела забежать к тебе, - закричала она, сбросив шубку, сбивая с ног ботики. - Посидел немножко? Почему они тебя держали в жандармском? Иди в столовую, у меня не убрано.
В столовой она свалилась на диван и стала расплетать косу.
- Башка болит. Кажется - остригусь. Я сидела в сырой камере и совершенно не приспособлена к неподвижной жизни.
Румяное лицо ее заметно выцвело, и, должно быть, зная это, она растирала щеки, лоб, гладила пальцами тени в глазницах.
- Выпустили меня третьего дня, и я все еще не в себе. На родину, - а где у меня родина, дураки! Через четыре дня должна ехать, а мне совершенно необходимо жить здесь. Будут хлопотать, чтоб меня оставили в Москве, но...
- Тебя допрашивал Васильев? - спросил Клим, чувствуя, что ее нервозность почему-то заражает и его.
Любаша, подскочив на диване, хлопнула ладонью по колену.
- Вот болван! Ты можешь представить - он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет! И так это глупо было, - ах, урод! Я ему говорю: "Вот что, полковник: деньги на "Красный Крест" я собирала, кому передавала их - не скажу и, кроме этого, мне беседовать с вами не о чем". Тогда он начал: вы человек, я - человек, он - человек; мы люди, вы люди и какую-то чепуху про тебя...
- Он? Про меня? - спросил Клим, встав со стула, потому что у него вдруг неприятно забилось сердце.
- Что ты советуешь женщинам быть няньками, кормилицами, что ли, вообще невероятно глупо все! И что доброта неуместна, даже - преступна, и все это, знаешь, с таким жаром, отечески строго... бездельник!
- Что же еще говорил он про меня? - осведомился Самгин.
- А - чорт его знает! Вообще - чепуху...
Самгин сел, несколько успокоенный и думая о полковнике:
"Негодяй".
Глядя, как Любаша разбрасывает волосы свои по плечам, за спину, как она, хмурясь, облизывает губы, он не верил, что Любаша говорит о себе правду. Правдой было бы, если б эта некрасивая, неумная девушка слушала жандарма, вздрагивая от страха и молча, а он бы кричал на нее, топал ногами.
- Будто бы ты не струсила? - спросил он, усмехаясь. Она ответила, пожав плечами:
- Ну, знаешь, "волков бояться - в лес не ходить".
- Не вспомнила о Ветровой?
- Что ж - Ветрова? Там, очевидно, какая-то истерика была. В изнасилование я не верю.
- И не вспомнила, что женщин на Каре секли? - настаивал Клим.
- Древняя история... Подожди, - сказала Любаша, наклоняясь к нему. Что это как ты странно говоришь? Подразнить меня хочется?
- Немножко, - сознался Клим, смущенный ее взглядом.
- Странное желание, - обиженно заметила Любаша. - И лицо злое, добавила она, снова приняв позу усталого человека.
- Хотя - сознаюсь: на первых двух допросах боялась я, что при обыске они нашли один адрес. А в общем я ждала, что все это будет как-то серьезнее, умнее. Он мне говорит: "Вот вы Лассаля читаете". - "А вы, спрашиваю, не читали?" - "Я, говорит, эти вещи читаю по обязанности службы, а вам, девушке, - зачем?" Так и сказал.
Самгин спросил: где Варвара?
- Ушла к Гогиным. Она - не в себе, сокрушается - и даже до слез! - что Алинка в оперетке.
- А что такое - Гогин?
- Дядя мой, оказывается. Это - недавно открылось. Он - не совсем дядя, а был женат на сестре моей матери, но он любит семейственность, родовой быт и желает, чтоб я считалась его племянницей. Я - могу! Он - добрый и полезный старикан.
Про Алексея она сказала:
- Очень забавный, но - лентяй и бродяга. И, тяжко вздохнув, пожаловалась:
- Ах, Клим, если б ты знал, как это обидно, что меня высылают из Москвы!
На жалобу ее Самгину нечем было ответить; он думал, что доигрался с Варварой до необходимости изменить или прекратить игру. И, когда Варвара, разрумяненная морозом, не раздеваясь, оживленно влетела в комнату, - он поднялся встречу ей с ласковой улыбкой, но, кинув ему на бегу "здравствуйте!" - она обняла Сомову, закричала: